Курсанты

– Гнать таких друзей из училища!

– А где он сам-то? Послушать надо бы его.

– Наверное, на продажу готовил.

Старшина Горчуков повернулся к стоящему у дверей дневальному:

– Щебланова разыскать и быстро сюда его.

Тот сорвался с места.

– А кто старшина у этого курсанта?

Встал невысокий сутуловатый парень по фамилии Иванов.

– Как он в коллективе? Нормальный?

– Плохо ведёт себя, – ответил старшина, – заносчив, высокомерен с окружающими, пререкается со старшинами, постоянно подчёркивает, что учился в институте.

– Из которого выгнали и, кстати, тоже за воровство, – сказал кто-то из его земляков москвичей. – Шапки из раздевалки таскал, скотина.

В сопровождении дежурного по роте появился Щебланов. Помятый, небрежно одет, смотрит косо, затравленно, с вызовом.

– Ты знал, что собрание созвано по твоему вопросу? И почему на строевом собрании не был? – спросил старшина роты.

Тот молчал, да ответа и не требовалось: про собрание знали все.

– Поясни нам, Щебланов, как у тебя в чемодане оказались модели наших ребят?

– Знаете же всё! – выкрикнул он. – Чего же комедию тут устраиваете?

– Не комедию устраиваем, а хотим, чтобы правду сам сказал. Мы ждём.

Но курсант молчал, уставившись глазами в дальний конец казармы.

– Да наберись же мужества, наконец, и покайся! – выкрикнул кто-то. Бесполезно.

– Можно мне вопрос задать? – спросил капитан, оставшийся после строевого собрания.

– Конечно, товарищ капитан.

– Кто у вас родители, Щебланов?

Дубровский всех курсантов, которых не любил, называл на «вы».

– Люди, – пожал тот плечами. – Отец директор завода, а мать не работает.

– Люди, значит. А за что тебя выгнали из института?

– Я сам ушёл со второго курса. Не понравилось.

– Лжёт! Вот его земляки говорят, что из института его выгнали за воровство шапок, – выкрикнул курсант Тамаров, у которого тоже пропала из тумбочки недавно собранная модель.

Среди сидящих парней в который раз прошла волна возмущения.

– Да чего с ним миндальничать, гнать в три шеи. В авиации такие не нужны.

– Точно, точно!

– Исключить из Комсомола его. Юхнов, ставь вопрос на голосование.

По резким беспощадным выкрикам Щебланов понял, что дело для него может кончиться плачевно: исключение из Комсомола здесь вело автоматическое исключение из рядов курсантов и соответственно к отчислению из училища. Это знали все.

– Чем вы занимались, Щебланов, восемь месяцев до поступления в училище? – снова спросил Дубровский.

– Там же написано, – кивнул курсант на личное дело, – работал на заводе.

– На том же, где директором ваш отец?

– Да.

– Что ж, ясно. У вас хорошая характеристика с завода, хоть при жизни памятник ставь. А вот характеристика, данная вам здесь по просьбе комсомольской организации: у вас больше всего штрафных нарядов, вы грубите преподавателям и старшинам, постоянно опаздываете в строй, обманываете командиров, высокомерны с коллегами, болезненно реагируете на справедливые замечания. Вы не явились на собрание, хотя прекрасно о нём знали. И мы вправе сомневаться в объективности выданной вам на заводе характеристики. Учитывая всё это вместе с совершённой вами кражей, встанет вопрос о вашем здесь пребывании. Не объясните ли, отчего такие метаморфозы?

Щебланов по прежнему молчал.

– Если нет вопросов к нему – будем голосовать? – спросил Юхнов.

– Конечно!

– Давно пора, чего сидеть.

– Всё ясно тут.

– В шею!

– Сегодня же!

– А можно мне вопрос? – встал Горчуков. – Скажи, зачем тебе столько моделей, целых шесть? Если бы тебя не поймали за руку, то воровал бы дальше?

И Щебланов не выдержал. Вид его вдруг сделался жалким, глаза покраснели и налились слезами. Видимо дошло, что здесь он находится последний день.

– Да я… не хотел. Не знаю, как. Я даю слово… ребята, хоть куда тогда гоните. Прошу вас… последний раз. Хотел подарок сделать родным, друзьям. Новый год скоро. Простите. Я в кочегарку… на месяц согласен. Искуплю…

От непокорного, всех тихо презирающего и высокомерного Щебланова не осталось и следа. Он сник, сжался весь, даже ростом меньше стал, и без того неряшливо сидящая на нём форма обвисла, кажется, ещё больше. Дрожащим голосом он продолжал гнусавить под общий смех об искуплении.

– Гнать такой в три шея нада! – не выдержал Гарягдыев. – Честь позорит.

Выкрик Гены словно прорвал плотину. Вдруг начали говорить многие. Говорили страстно, с убеждением. Предложение одно: исключить.