Страсти болотные

Автокормушка для пернатых, поилка для коровы и телёнка, дробильня, точильня, давильня… – чего только ни придумал Матвей за время проживания у Клавдии. Даже свою систему осушения огорода придумал, которую потом переняли (как и другие изобретения) жители Квашеного. Так с самого начала Матвей завоевал полное их уважение. В своё время община села помогла Клавдии усыновить мальчика, подписав показания в суд о его родстве с Ноговой. Закончив школу, Матвей бы пошёл дальше учиться (в армию почему-то не призывали, забыли, по видимому…), да вышла у парня неувязка: загорелся идеей сделать установку по получению нефти из болотной тины-грязи.

Новаторские мысли так захватили ум и душу изобретателя, что стало и не до учёбы, не до других новшеств и даже не до женитьбы. К подсобному хозяйству охладел. На краю огорода расчистил площадку, соорудил навес и занялся осуществлением своей, ставшей маниакальной, идеи. Корпел над эскизами, чертежами, книгами (ездил за ними в районную библиотеку); собирал механизмы, двигатели, какие-то огромные поршни; что-то строил.

Вскоре умерла постаревшая Клавдия, Матвей возмужал, достиг почтенного возраста и превратился в поджарого, худощавого, с лёгкой сединой мужчину. Подженился (хозяйка-то в доме нужна) на овдовевшей соседке Марфе Даниловой – а конца работы над установкой не предвиделось. Изобретение Кулябкина постепенно стало в селе притчей во языцех. Только самый ленивый не посмеивался над его многолетним увлечением-мучением. Тем более, что процесс создания установки, призванной революционизировать процесс добычи нефти (болот, слава Богу, на земле хватает) сопровождался побочными явлениями, изобретениями и потешными случаями.

Идея неутомимого Кулябкина была проста по сути и, как водится, сложна в воплощении. “Раз учёные установили, что нефть образуется из органических остатков под сверхвысоком давлением, – рассуждал изобретатель, – то для меня самое главное создать такое давление. Болотная же грязь и тина – это органика нужного качества и количества, которой здесь как грязи”. Поэтому Матвей и трудился над созданием мощного пресса. Пробовал и механические рычаги, и гидравлику, и пневматику…

Поскольку собирал опытные образцы из подручных средств, используя мотоциклетные, автомобильные и тракторные двигатели, их оси и полуоси, то, ввиду низкого качества деталей и несовершенства конструкции, случались казусы. Так, однажды деревню накрыла такая пулемётная пальба, что даже глухой дед Евлампий встрепенулся, вспомнив войну. Гуси с утками взлетели и заметались в панике над центральной лужей. Коровы и бычки устроили корриду, разгоняя и круша всё живое и неживое на своём пути. Петухи решили, что наступает утро, и затеяли хоровое пение. У телятницы Меланьи преждевременно опоросилась свинья, а у бабы Степаниды взбесился кот-перестарок – стал кидаться на сучек. Весь этот переполох сопровождался грязевым фейерверком со стороны Клавдиного огорода. Оттуда, где разместился изобретатель, с околозвуковой скоростью на бреющем полёте стремительно неслись куски грязи правильной цилиндрической формы. Укрыв ровной чёрной полоской часть огорода, забор и дорогу, стрельба прекратилась – кончилось сырьё!

Село с неделю обсуждало происшествие, а последствия, связанные в основном со скотиньими стрессами, ощущались дольше: у петухов сбилось чувство времени и подсели голоса, гуси разучились летать… временно, а коровы справляли нужду так часто и густо, и такими неподъёмными блинами, что пришлось нанимать трактор у фермера из соседнего села для чистки улицы.

Первым пользу от Матвеевых изысканий усмотрел бывший колхозный скотник Филимон. Это было время послабления государственных вожжей и поощрения частной инициативы. Бросив колхоз, Филимон, кряжистый, хитроватый мужик, перевоплотился в кооператора и занялся разведением свиней. Он не раз приходил к Матвею и молча наблюдал, как работает “грязедавилка” Однажды пришёл со свинячьей ногой и предложил:

– Давай-ка, Матвей Иваныч, посмотрим, что будет, ежели на твоём устройстве сдавить свинину, ногу то есть. Интересно – что за пищевой продукт получится, а? По телевизору показывают, как мусор давят и получают полезные вещи. У тебя, вон, из грязи вот-вот солярка брызнет! Может и из этой костяшки с копытом новый толк будет?

Матвей внимательно рассмотрел ногу, понюхал её; покривил свой рот, пошевелил бровями и сказал:

– Тут давление нужно подобрать соответствующее. А то ведь и следа от твоей свинины не останется.

– Ну, так подбери. А то ведь пропадают кости и копыта зазря, а так продукт выйдет…

Поразмышляв немного (не хотелось отступать от главной цели – нефти) Матвей согласился. Вычистив рабочий стакан, куда помещал “сырьё”, уменьшив давление до минимума, стал пробовать. Уже первый результат обнадёжил: нога сплюснулась в тонкий, округлой формы блин. Филимон, не огорчаясь от неэстетичного вида “пищевого продукта”, взял его и понёс домой пробовать в приготовлении. Через некоторое время примчался обратно со сверкающими глазами и слипшимся, вспотевшим реденьким чубом.

– Получилось, Матюха, получилось! На пробуй, – сунул он Матвею ещё тёплый обжаренный кусок.

Кулинарное изделие напоминало свиную отбивную, хотя и несколько жестковатую.

– Что напоминает? – радовался как ребёнок Филимон. – Эти давленые ножки можно продавать как отбивные, что в пять раз дороже, чем просто ноги!

– Раз так… – пожимал плечами Матвей, дожёвывая кусок, – то… но у меня другая цель, – заартачился он.

– Не боись – я всё оплачу! Городи для меня установку: я ещё и не это давить буду!

Пришлось изобретателю отложить на время свои эксперименты и соорудить Филимону отдельный пресс. И дело у мужика пошло, но… ненадолго. У предприимчивого селянина возникли вскоре проблемы с потребителями его мясных сомнительных продуктов. Жадность подвела: начал прессовать свиней чуть ли не тушами, только и того что потрошеными, а так, с костями, и продавать как мясо высокой категории! Прицепились общество потребителей, санстанция, милиция… В общем, кончилось штрафом, а пахло тюрьмой! Филимон страдал не долго и стал давить… куриные ноги.

Ещё один случай был связан с удобрениями…

Приметили селяне, что на земле возле Матвеевой мастерской, куда попадали грязевые образцы экспериментов, бурно росло всё: бурьяны, лопухи, картошка, пшеница, подсолнухи и другие культурные и не очень растения, семена которых имели неосторожность сюда залететь. Причём отличались такими размерами, что хоть на выставку в Париж вези. Так, “грязевым” лопухом Адам закрыл бы себя целиком, а не только интимные места, а на подсолнухи пацаны-дошкольники лазили как на тополя. Картошка достигала размера ядер времён крымской войны, а одну тыкву не могли поднять трое мужиков!

Тогда и договорился с Матвеем хозяйственный Панкрат – упитанный, квадратного вида мужик средних лет – на предмет приобретения отходов “нефтяной” установки для удобрения огорода. Кулябкин, естественно, не возражал: зачем накапливать лишнюю грязь у дома. Примеру Панкрата остальные селяне следовать не поспешили, в силу природной крестьянской подозрительности ко всему новому. И, как оказалось, правильно сделали.

На огороде у Панкрата выросло такое, что не только Квашеное, но и из соседних сёл приходили смотреть! Когда же пришло время собирать урожай и пробовать созревшие овощи, тут и пошли неприятности. Пока оно, то есть помидор, огурец, картошка и иже с ними, было маленькое, то некоторые недостатки вкуса Панкрат списывал на недозрелость. А теперь, когда дозрело, стало отдавать пропавшими яйцами или, на худой конец, горелой резиной с оттенками запаха болотной тины. Как ни старался скрыть Панкрат свой промах, но каждому в селе хотелось попробовать огурец, напоминающий позеленевшее бревно от спиленной ольхи. Или помидор, который разрезали как приличный арбуз и ели скибками. Тут и донюхались и досмаковались, чем пахнут Панкратовы феноменальные продукты! Потешались долго. Лишь огороднику-экспериментатору было не до смеха, а жаловаться на Матвея не с руки было…

И вот, однажды многолетние титанические усилия дали первый обнадёживающий результат! Из желоба установки потекла грязно-зелёная вязкая жидкость с противным, но характерным резиновым запахом. У Матвея сердце прыгнуло к горлу, дыхание перехватило, и он даже присел на корточки, вытирая холодный пот. Потом дрожащими руками отлил жидкость в банку и поднёс спичку: хлопок – и дымчатые, серые струи взвились вверх! Это было ещё не пламя, а дым от тления, но реакция окисления была на лицо!

“Неужели получилось?” – с улыбкой человека, пережившего реанимацию и вновь увидевшего белый свет, Кулябкин ещё долго любовался и насыщался вонючим дымом…

В этот торжественный для Матвея момент, вернее в период переваривания торжества разума над силами природы, посетил затерянное село, совершенно случайно (сбился с дороги) некий господин.

Глава 5. Бандитский след. Раскрутка одной из версий

Сизов задержался дома, что было не характерно для него. Задержка была вызвана необходимостью поездки в мэрию, а там, как известно, приёмные мероприятия начинались с девяти утра в лучшем случае. Жил Гордей в спальном районе города в двухкомнатной “хрущёвке”, на втором этаже, с приёмной матерью, Светланой Ивановной.

Да, очень давно, когда она только начинала партийную карьеру в обкоме, зашла как-то по делу в детскую комнату милиции. Попала в момент доставки группы “неприсмотренных” детей, отловленных на вокзале как бродячих щенят. Невольно задержалась на время допроса, который проводила усталая, но участливая девушка-инспектор. Внимание “стальной большевички” привлёк мальчик, выделяющийся среди остальных “зверят” внутренним достоинством и умными глазами. Вскоре выяснилось, что мальчик одинок, как былинка в чистом поле. В те времена Светлана Ивановна была безнадёжно влюблена в секретаря обкома Бургорода, крупного, с широким партийным лбом красавца мужчину. Безнадёжность обусловливалась высоким положением “тайно возлюбленного” и его женитьбой на дочери секретаря соседнего крайкома! Поскольку других претендентов на своё сердце Светлана не признавала, то с надвигающимся одиночеством смирилась загодя. Однако, детей любила. Такое сочетание обстоятельств в личной жизни и натолкнуло на мысль – приютить в своём сердце и доме малолетнего Гордея Сизова, ведущего бродячий образ жизни.

Мальчик оценил поступок Светланы Ивановны и много хлопот не доставлял: вёл себя примерно, учился на устойчивое “хорошо”. После школы поступил и закончил юридический факультет. Бывшая большевичка, выйдя на заслуженный отдых, посвятила себя домашнему хозяйству и приёмному сыну, семейная жизнь у которого не сложилась. Об этом Гордей не любил ни вспоминать, ни говорить. Единственное, что постоянно напоминало об отрезке семейной жизни – дочь. Она выросла без него с чужим человеком, выучилась, обзавелась семьёй, родила девочку. Несмотря на развод родителей, родного отца не забывала и иногда (по торжественным случаям) приезжала в гости, иногда звала к себе, постоянно слала открытки к Новому году и дню милиции.

Светлана Ивановна по-своему любила неродного сына. Его семейные неудачи воспринимала остро. Выйдя на пенсию, самостоятельно покинула партийные ряды и из активной атеистки превратилась в глубоко верующего человека, к чему пыталась склонить и Гордея. И хотя тот относился к её новым устремлениям иронически (помнил её активное партийное прошлое), но Библию читать начал… недавно. Даже в новую церковь, построенную недалеко от их дома, наведывался, в особенности, когда одолевала душевная усталость.

За годы жизни после развода, у Гордея сложились своеобразные отношения с мачехой. Светлана Ивановна относилась к профессии следователя скептически (считала, что Гордей способен на большее), но с уважением. В работу пасынка не вмешивалась, но общие, принципиальные наставления любила высказывать, вроде: “искать чёрную кошку в тёмной комнате можно… если свет включить” или “утро надо хвалить вечером… хорошо подумавши” и т.д. Гордей невольно прислушивался к этим высказываниям, отмечая их житейскую мудрость и полезность.

По вечерам за чаем, они любили поговорить на самые разные темы, которые сводились, в конце концов, к социалистическому прошлому, религии и Гордеевой работе, то есть к растущему криминалу.

– Тебе надо обязательно сходить на спектакль Московского театра сатиры, посетившего наш старинный город, – советовала Светлана Ивановна пасынку во время завтрака: – Юмор при твоей работе как контрастный душ: успокаивает нервы, вселяет оптимизм и просветляет голову.

– Не сейчас, маман, – отвечал Гордей, старательно пережёвывая кусочек котлеты, – интересное дельце заваривается. Сначала казалось, говоря твоим языком, что это домашний котёнок, но мне сдаётся, что это даже не дикий котяра, а какой-то тигрище из индийских джунглей.

– Тем более, – поддержала тон женщина, – со зверями водиться, главное, душу сохранить, самому зверем не стать, а юмор…

В этот момент раздался звонок телефона. Гордей не спеша поднялся и, размышляя, кто бы это мог звонить с утра, направился в прихожую.

– Капитан Сизов? – раздался без приветствий напряжённый голос Пужаного

– Он самый.

– Надеюсь, ты уже готов к труду?

– Заканчиваю завтрак и еду в мэрию. Думаю прояснить некоторые вопросы, в частности, по Нилу Сироткину. Он человек достаточно известный… – начал сухо докладывать Сизов и тут же спросил: – Что-то случилось?

– Час назад машина ГАИ, возвращаясь с дежурства на топинском посту, в двадцати километрах от Бургорода обнаружила на обочине автомобиль с телом мужчины. При нём найдены документы на имя Сироткина Нила Захаровича!

– Неужели наш Сироткин?

– Наш… Боюсь, – голос полковника ещё больше напрягся, – твоё интуитивное предположение о криминальном характере этого дачного происшествия с Задией – небезосновательно. Так что отложи мэрию, хватай за шкирку Бытина и дуй за город. Машину возьми у Зыбина… Да, слишком не фантазируй, не афишируй и не раздувай. Скажи своему корреспонденту Точилиной, чтобы не спешила оповещать в прессе. Ясно?

– Так точно… товарищ полковник… – ответил Гордей, почему-то никак не обрадовавшись такому повороту.

Смерть людей воспринимал болезненно, несмотря на годы службы в угрозыске. Даже изменение отношения начальника к его “бытовухе” не обрадовало, хотя подспудно было приятно за своё предчувствие.

В бизнес Нил Сироткин пришёл случайно…

Рабоче-крестьянское происхождение предопределяло его будущее со школьной скамьи. Отец – потомственный рабочий, токарь центральных механических мастерских, а мать – банщица с юных лет в том же рабочем месте (где и познакомилась с будущим супругом). Ремесленное училище ( расположенное, кстати, недалеко от их пятиэтажки), казалось, было построено специально для детей семейства Сироткиных – троих мальчиков и девочки. Однако у Нила, похоже со времён крепостного права, где-то затерялся барский ген и его потянуло в иную сторону – в университет!

Когда однажды, во время ужина, Нил объявил родителям, что поступил на дневное отделение местного университета и хочет выучиться на экономиста, у отца задёргалась мохнатая бровь над левым глазом, а травмированная правая рука подпрыгнула на столе, словно ужаленная сетевым током. Мать выпустила из рук все тарелки, которые только вымыла; старшая сестра почему-то заплакала, а меньшие братья-близнецы чуть не подавились, глотая квас. Шоковая заминка доилась не долго и вскоре все восторгались, не скрывая чувств, кроме Нила, который только устало улыбался.

Об истинной причине такого поворота своей судьбы знал только Нил. Причина явилась в образе белокурой соученицы Даше Бергер, девочке с длинной косой, серыми восхитительными очами и быстрыми, непоседливыми ножками. В Дашу Нил влюбился с восьмого класса, когда её посадили напротив. Любовь свою тщательно скрывал, постоянно демонстрируя безразличное, даже негативное отношение к шустрой девчонке. Та отвечала тем же, окружив себя кавалерами со старших классов.

Когда в десятом, выпускном, классе Даша гордо объявила на перемене, что будет поступать учиться на экономический факультет бургородского университета, Нил испытал маленький стресс: будущему слесарю-механику не светила любовь и расположение дипломированного экономиста! И тут о себе дал знать барский ген, который, в совокупности с напористым пролетарским, благословил влюблённого парня на трудовой подвиг: подготовку и сдачу экзаменов в то же учебное заведение.