Децимация

Ему отвечал солдат-доброволец с пшеничными усами украинца-степняка:

– Да тебя триста лет душили поляки и австрийцы, а не Россия! Проси у них воли! А не суйся в наши дела!

– Российская демократия против нас!

Аккуратно одетый гражданин вступает в полемику:

– Извините, шановный товарищ. Когда вы говорите о большевиках – я согласен, но стыдно говорить вам о всей российской демократии…

– Все они одинаковы – и большевики, и демократия! Жизни нам не давали!

– Российская демократия не против требований украинцев.

– Откуда вы знаете?

– А откуда вы знаете, что демократия против вас?

Поднимается шум, люди сопят, пытаясь найти ответы на необычные вопросы. Старый еврей-ремесленник с Большой Васильковской вступает в разговор:

– Я так думаю, что все называются русскими – и украинцы, и поляки, и жиды, и армяне, – я думаю, все они русские…

Раздается издевательский смех.

– Ты, жид, читал историю или слышал о ней?

– Нет, – смущается старый еврей.

– Сначала послушай или почитай, потом балакай!

Солдат-великоросс встал напротив солдата-украинца со Слобожанщины. Спорят. Русский говорит:

– Что же будет, если все начнут отсоединятся – Украина, Сибирь, Дон… вы хотите всех отсюда выгнать?!

Украинец отвечает:

– Товарищ! Дурнощи вы говорите. Почитайте нашу программу!

– Какие дурнощи! Где программа?!

Он читает листовку украинца и комментирует.

– Видишь, шо написано! Украина – для украинцев! Все люди твои братья, но москали, ляхи и жиды – это враги нашего народа. Потому выгоняй отовсюду из Украины иностранцев-угнетателей! Вот ваша программа!

– Товарищу! Це не наша программа. Это программа других украинцев – с запада, которые ненавидят всех, кроме себя. Надо в этом разбираться! Наша программа быть равными с Россией, но не давить на нас…

– Ты мне угрожаешь? – взрывается солдат-великоросс.

Тяжело сопя, они смотрят друг на друга.

– Разберись, товарищу, и успокойся, – говорит солдат-украинец.

– Ты сам не волнуйся! – отвечает тот. – Пойдем пива попьем и успокоимся.

Рядом студент, блестя стеклами очков, не говорит, а кричит, так отрешенно, будто это его последнее выступление в жизни:

– За неньку-Украину, если потребуется, отдадим жизни! Никому ее! Украина – великая европейская держава, а Московщина – азиатская! Нет азиатчине! Слава Украине! – кричит он, вытягивая три пальца вверх над собой, и его напряженная фигура готова взлететь над толпой.

– Товарищи! Господа! Панове! Друзьяки!..

Поняв, что всех не переслушать, Сергей зашел в здание совета. Там также царил гвалт и беспорядок. Он нашел комнату мандатной комиссии. Там было полно людей, одетых в серые шинели, которые смеялись и кричали. Сергей подошел к группе людей, среди которых стоял и тот, который приводил вчера в гостиницу Бош.

– Что происходит? – спросил он у этих людей.

– Вот прибыли делегаты от Центральной рады на свой съезд, а лезут на наш. Вырвали у нас печать и штампуют себе мандаты на наш съезд.

– А где ж охрана?

– Нет у совета охраны. Мы ее никогда не держали, доверяли людям, были открыты круглые сутки. Вот они и пользуются этим. Да, что с ними сделаешь, если они все пьяные, – огорченно ответил секретарь совета.

В Сергее вдруг неожиданно поднялась злоба, как когда-то на фронте при виде атакующих немцев, и, не помня себя он ринулся к столу, по пути увидев мелькнувшие лица Барда и Фишзон. Он подбежал к столу и резким движением кисти руки вырвал у здоровенного гайдамака печать, чуть не свалив того со стула. Горячо дышавшая толпа подняла на него головы, и их пьяные взгляды не выражали ничего хорошего. Сергей враждебно посмотрел на них и положил печать в карман шинели. Гайдамак, у которого он выхватил печать, схватил его широченной ладонью за плечо и повернул к себе, чему Сергей не сопротивлялся и, дыша густым самогонным перегаром начал медленно, картинно, чтобы видели все окружающие, поднимать сжатый кулак для удара. Мгновенно осознав, что удар для него может быть не просто тяжелым, но и последним, Сергей резко схватил эту враждебную руку своими в замок и перебросил гайдамака через спину. Толпа солдат до этого не вмешивалась, но сейчас, как-то одновременно выдохнув, надвинулась на Сергея, и он инстинктивно отступил ближе к стене, чтобы не иметь врага за спиной. Детина гайдамак поднимался с пола, одновременно расстегивая рукой кобуру нагана. Медлить было нельзя, и Сергей выхватил из кармана свой револьвер, машинально, по привычке повертывая барабан с патронами, навел его на толпу. В комнате поднимался запах не просто вражды, а крови. Но неожиданно, мелькнув быстрой тенью, между Сергеем и гайдамаками встала Фишзон. Разметавшиеся по плечам будто бы горящие черным светом волосы, страстное от бессильного отчаяния лицо и гневные глаза впились в толпу, – та на мгновение остановилась.

– Хватит! – высоким до фальцета голосом закричала она. – Хватит баловаться и угрожать друг другу наганами! Можно и спокойнее договориться.

Подбежал Бард и встал рядом с ним, заслоняя Сергея своим телом. Гайдамак поднялся с пола, держа в руке наган.

– Отойдь, детка, я зараз с ним побалакаю, – с угрозой в голосе обратился он к Фишзон. Но та стояла, не двигаясь с места. Гайдамак подошел к ней и левой рукой отодвинул ее в сторону. – Ну ходи до мене? – обратился он к Сергею. – Ходи? Побалакаем.

Сергей размышлял – что делать? Револьвер он держал в опущенной руке. Стрелять? Их троих изрешетят, как сито. Каждый солдат кроме винтовки носил в кармане пистолет, добытый на фронте, и командование этого не запрещало. И он медленно, чтобы все видели, опустил револьвер в карман шинели.

– Поговорим. Но не здесь. Выйдем на двор.

Толпа удовлетворенно выдохнула. Видимо, стрельба в комнате ее не прельщала. Можно и своих перестрелять. Детина остановился и на удивление спокойно произнес:

– Гаразд. Выйдемо.

Но тут кто-то из толпы обрадованно выкрикнул:

– Серега! Ты?

И Сергей увидел Тимофея Радько, с которым служил на Юго-Западном фронте и участвовал в том злосчастном июньском наступлении. Тот радостно улыбался и, не обращая внимания на своих товарищей, пробирался к Сергею. Они обнялись – этого, видимо, хотел Тимофей, чтобы показать, как он близко знает фронтового друга. И громко, чтобы слышали, спросил:

– Ты жив? А мы ж там, на фронте, думали, что тебе конец пришел. Снаряд же рядом с тобой рвануло, думали – тебя в клочья. Не ожидал, что ты жив. О це добре! Как же ты живым остался?

Привирал Тимофей ради смягчения сердец своих однополчан – снаряд тогда, в июне 1917, разорвался намного дальше, но его задел своими горячими осколками. Но у фронтовиков свое, особое чувство родства – причастности к кровавому делу, которое заставляет их держаться вместе, совместно переживать прошедшее, но лично каждому хочется забыть это прошедшее. И этим-то и воспользовался Тимофей.

– Казаки меня спасли. Подобрали в свой обоз, – Сергей не стал распространяться о ранении.

– О, славно! – воскликнул Тимофей, и по его увлажнившимся глазам было видно, что он всем сердцем рад встрече. – Хлопцы, це ж наш вояка, в одном полку служив, со мной! – обратился Тимофей к гайдамакам. – Заканчиваем баловство, як кажет дамочка. На фронте не вбило, не следует зараз друг дружку убивать. Панас, прячь свой пистоль.