Децимация

– «Шахтерская марсельеза». Так называется. Вот она.

Наступило, товарищи, время,

Загорелась свободы заря.

Разогнали мы царское племя,

Ниспровергли мы трон и царя.

А в забоях подземного царства,

Где тянулись усталые дни,

Разорвали мы тайны коварства,

И светлей разгорелись огни.

Припев:

Кругом шум и гром. Люд пылает огнем.

Товарищи! Смело на гору.

Разгоним последнюю свору.

Вперед! На бой! Вперед! Идем, идем!

– Я все читать не буду, там много, – волнуясь, произнес Бард. – А концовку послушай.

Миновали тяжелые годы,

Светят ярко свободы лучи.

В вольном царстве труда и свободы

Разбежались враги-палачи.

Загремела могучая песня,

В подземелье свободно, как гром.

Где так было невольно и тесно,

Мы там смело и грозно идем.

Последние слова куплета и припева Бард почти что пел. От душевного напряжения слезы выступили на глазах, лицо со впалыми серыми щеками раскраснелось. Напряженно-стыдливо он смотрел на Сергея, ожидая его оценки.

– Ну, как?

– Хорошо, Митя, хорошо. Таких стихов я раньше не слышал. Это наши стихи, ты молодец! Вот, как окончательно победим эту свору, о которой ты пишешь, сделаем тебя главным поэтом страны. Чтобы все учились, как надо писать правильные стихи.

Но Бард отрицательно замахал руками:

– Я хочу быть шахтерским поэтом в Донбассе. В стране я не потяну. Ты читал Пушкина? Как он писал. Будто говорил. А мне до него далеко.

– Ничего страшного. Работать не будешь, только будешь писать стихи. Набьешь на этом руку не хуже Пушкина. Только надо будет хорошо стараться.

Дверь без стука отворилась, и мужчина в зимнем полупальто зашел в комнату; не поздоровавшись, он обратился к Сергею и Барду:

– Большевики есть?

– Есть. Мы оба большевики.

– Товарищи! Революция не дает нам возможности для отдыха. Сейчас начнется собрание. Уже приехала Бош. Идите на первый этаж в комнату для персонала. Быстрей!

И человек, не ожидая ответа, исчез. Сергей вскочил, оправил гимнастерку, взглянул на сапоги – чистые. Он был готов действовать. Бард одевался медленно, и Сергей заметил, что движения его раскоординированы, как у больного человека. Они нашли комнату обслуживающего персонала, но людей в ней оказалось немного. Они сели и стали ждать. Постепенно в комнате собралось человек двадцать. Минут через пятнадцать вошел тот же человек в полупальто, который собирал большевиков, а вместе с ним женщина – Бош Евгения Богдановна, известный деятель социал-демократического движения, отбывавшая срок в ссылке и совершившая легендарный побег из Сибири в Японию. Ей было лет под сорок. Немного располневшая, с усталым одутловатым лицом, короткой стрижкой, она подходила под образ добропорядочной матроны, умело воспитывающих детей в духе добродетели и создающей мужу уют. Но, когда она говорила, то совершенно преображалась. Серые глаза стального цвета излучали невиданную энергию, заставлявшие всех внимательно слушать ее, полные губы сжимались в тонкую ниточку, выражая непреклонность в своей воле. Сопровождавший не успел представить ее присутствующим, как она начала говорить. Не по-женски, а напористо, по-мужски, подчиняя слушателей своей воле.

– Кто здесь присутствует? Из Одессы есть? Нет. Наверное, проживают в другом месте. А вообще, кто из Новороссии?

– Есть, – раздались голоса.

– Откуда?

– Из Херсона, Николаева, Балты…

– Земляки, – поощрительно-скупо улыбнулась Бош. Она была уроженкой Херсонской губернии, из семьи немецких колонистов. – С Донбасса есть?

– Есть! – как по команде ответили Сергей и Бард.

– Откуда?

– Луганск, Юзовка, Горловка…

– Хорошо. Но все-таки вас здесь мало, – начала Бош.

Чувствовалось, что она привычна к выступлению перед любой аудиторией, в любых условиях. Говорила она, строя правильные фразы, не сбиваясь с предмета выбранного разговора, уверенно и настойчиво проводила нужную ей линию.

– Товарищи! У меня мало времени, и по решению Киевского и Краевого партийных комитетов, мы доводим до вас следующую обстановку, которая сложилась вокруг съезда советов. Центральная рада, которая одновременно собирает свой съезд, отложила начало его работы на два дня. Мы хотели переждать. Пусть они проведут свой съезд, а мы потом – свой. Как стало известно, они хотят объединить работу обоих съездов. А так, как их будет больше, они продиктуют нам свои решения, и никакой власти советов на Украине не будет. Кроме того, они заставляют своих делегатов регистрироваться делегатами нашего съезда. И уже их количество делегатов превышает то количество, которое мы планировали. Они хотят растворить нас в себе, не дать нам дышать. Краевой комитет настаивает на проведении своего съезда, и я считаю это правильным. Каково ваше мнение?

Бош замолчала, и ее стальные глаза стали буравить аудиторию. Раздались крики:

– Конечно же свой съезд! У них одни цели – у нас другие! Долой Центральную раду!

Бош осталась довольна реакцией собрания:

– Правильно вы думаете. Мы должны спасти свой съезд. Поэтому от нас, большевиков, требуется сейчас исключительная выдержка и железная дисциплина. Нам надо всех своих сторонников, особенно колеблющихся, настроить таким образом, чтобы не дать раде перехватить инициативу. Или советская власть, или вновь прозябание под ярмом помещиков и капиталистов. Вот в этом духе разговаривайте с людьми и проводите партийную линию. Но события могут обернуться по-другому. В Киеве сейчас наших сторонников мало. Революционных солдат она представляет как русские части, хотя там полно украинцев, разоружает, а солдат отправляет по домам. Те, конечно же, с радостью расходятся. Мы этого потерпеть не можем. Свои, украинизированные полки, она пригоняет в Киев. Поэтому возможна расправа над делегатами нашего съезда. А ее надо не допустить. У кого есть оружие, будьте готовы к вооруженному отпору. У всех есть оружие?

– Да! – крикнул Сергей.