Децимация

Грушевский заметно обиделся и грустно посмотрел из-под очков на Винниченко, – еще молодого председателя кабинета министров.

– Вы хотите, как и большевики, внести анархию в производство, раздав все тем, кого вы называете народом. Мы уже с вами говорили на эту тему, – готовьте обстоятельные законы и постановления, и примем их на всеукраинском представительном форуме. Поторопитесь тогда с их подготовкой.

– Я предлагаю, – Винниченко говорил мягко, но настойчиво, – на открывающемся съезде советов официально объявить о передаче земли крестьянам.

– Вы хотите официально ввести большевистские декреты на Украине!

– Если необходимо, чтобы это звучало так, то пусть это будет так.

– Вы большевик, Владимир Кириллович, большевик… ну, если не внешне, так внутренне. Вы забыли идею о самобытном происхождении украинского народа и его мессианской роли на Земле! Всё подчинили социально-экономическим проблемам. А я вас учил другому… – огорченно произнес Грушевский.

– Да не большевик я! – горячо возразил Винниченко. – Не большевик! Но, если мы не проведем реформы аналогичные российским, наш народ, который духом не знает о своей мессианской роли, сам сделает все как в России, а нас выбросит на свалку истории, где мы будем плаксиво писать о том, что нас не поняли, наш дух не был ими воспринят, не вошел в его кровь и плоть. Чтобы этого не произошло, я прошу принять самые необходимые постановления не позже, чем на съезде.

Грушевский погладил свою белую, окладистую бороду.

– Какие законы в первую очередь вы хотите принять?

Винниченко стал перечислять:

– Закон о передаче продовольственного дела в руки городских самоуправлений. Голод, спекуляция… народ не выдержит голода, взорвется. Бабы с детьми разгромят хлебные лавки, склады, а солдаты с ними связываться не будут. Следующее – немедленно объявить о передаче земли крестьянам. Мы в третьем универсале о земле сказали «а», а «б» так и не сказали – поперхнулись. Наша опора – крестьянство – уходит от нас. К весне оно и без большевиков уберет нас. Следующее – введение рабочего контроля на заводах и фабриках. Не передача предприятий, – подчеркиваю, – а контроль. Мы предотвратим выступления против себя в городах, – Винниченко был недоволен собой, что повторял слова Шульгина. Но решил, что сейчас ситуация общая для всех, и решения должны быть одинаковыми. – Революция-то была буржуазно-демократическая, а кроме свержения царя не проведено ни одного буржуазного мероприятия! Промедлим, уйдем в небытие истории, – подчеркнул эти слова Винниченко перед профессором истории Грушевским.

– Конечно, надо провести некоторые мероприятия… – согласился Грушевский. – Но успеем ли это сделать? Вопросов много. Борьба с советами на съезде будет жаркой, в духе добрых казацких схваток. Не подумают ли делегаты, что мы стали российскими социал-демократами. Что из этого выйдет? – подумаем об этом, Владимир Кириллович.

– Пусть делегаты что угодно думают, нам надо удержать массы за собой.

– А законы подготовлены?

– Я уже говорил, что до конца не готов ни один. Но нам следует объявить, что мы их принимаем, а доработаем потом.

– Добре, – ответил Грушевский. – Мы их принимаем, но к практическому руководству по их введению в жизнь приступим после того, как разработаем все инструкции, постановления, и циркулярно приступим к их исполнению.

Винниченко не во всем был согласен с Грушевским. Но, зная его романтическое отношение к прошлому и настоящему Украины, вынужден был согласиться. Грушевский, заметив недовольство своего соратника, мягко пояснил:

– Владимир Кириллович, я старше вас, много поездил по свету и знаю: если сразу же допустить анархию, то потом мы с ней можем и не справиться. Здесь нужна даже некоторая бездеятельность, чтобы все устоялось. Порядок мы наведем с помощью наших украинских полков. Пример у вас перед глазами. Большевики в своих целях допустили разрушение государства, а теперь всеми силами пытаются собрать разрушенное… что они еще предпримут – неизвестно. Но это будут суровые меры. Поэтому давайте не допустим этого на Украине, ради самого же народа. Объясним ему. Я надеюсь, что съезд поймет.

Винниченко недовольно молчал. Снова оттяжка в принятии важных решений. К чему она приведет? К вполне возможному краху. Он знал, что украинские полки ненадежны, и все более склоняются на сторону большевиков. Но этого не замечал Грушевский, и очень гордился тем, что один полк назван его именем. Поэтому он верил этому войску. Но спорить с профессором истории, человеком старше его и опытнее, не хотелось. Грушевский участливо произнес:

– Не переживайте так сильно. Ради Бога, прошу вас. В нашей деятельности возможны интерполяции. Наверное, в приемной ждет Петлюра. Я его вызвал, чтобы он разъяснил положение в нашем, козацком войске. Я знаю, он в последнее время уж очень полюбил парады, молебны, а созданию сичевых отрядов отводит далеко не первое место. Давайте послушаем его вместе.

Грушевский позвонил секретарю. Петлюра ждал в приемной и вскоре вошел. Это был человек невысокого роста, с тщательно выбритым лицом, гладко зачесанными назад волосами, которые обнажали низкий, покатый лоб. Глаза его выражали холодную решимость и вопросительную зависимость в присутствии руководства. Одет он был в новый, перешитый из русского офицерского френча, военный костюм, который более полно выражал черты национальной армии. С левого плеча свисал золотой аксельбант, на правом рукаве был нашит квадрат сине-желтого цвета. Потирая руки, Петлюра осторожно вошел в кабинет, вопросительно глядя на своих непосредственных начальников; но они молчали, и тогда Петлюра сказал:

– Я решил не мешать вашей беседе и ждал в приемной, – он вопросительно-осторожно поглядел на Грушевского и Винниченко. Он знал, что Винниченко недолюбливает его за упрямую настырность и нехватку образования, зато Грушевский ценит за организаторские способности и веру в национальную идею.

– Надо было зайти, Симон Васильевич, – ответил Грушевский. – Мы обсуждали вопросы, которые интересует и вас.

Винниченко промолчал. Он считал Петлюру выскочкой, неудавшимся журналистом, человеком честолюбивых амбиций, пеной на гребне волны украинизма, человеком, отравленным ядом случайно свалившейся власти и стремящимся во что бы то ни стало и любой ценой стать первым лицом в этих бурных событиях. Он не мог ему простить и того, что Петлюра лет десять назад, фактически, вышел из его партии украинских социал-демократов, а с началом мировой войны выдвинулся по воле случая вперед. Но Винниченко не мог ничего противопоставить той бурной деятельности, которую проводил Петлюра, и которой он подминал остальное руководство. Винниченко остро чувствовал, что именно вот этих организаторских качеств ему не хватает, и ревниво относился к успехам Петлюры.

– Как прошла операция по нейтрализации наших противников? – обратился Грушевский к Петлюре.

– Мы произвели аресты большевиков и их союзников в советах. Некоторых, кто оказывал сопротивление, пришлось расстрелять на месте, – осторожно ответил Петлюра, глядя в лица собеседников и выжидая – какую реакцию вызовут его слова.

– В целом сделали правильно, – прокомментировал Грушевский, поправляя свою бороду и будто не замечая слов о расстрелах.

– А не обострим ли своими действиями и без того острую обстановку в столице? – поинтересовался Винниченко, которому насильственные действия Петлюры не понравились.

– Она и так острая, – ответил Петлюра. – Надо хоть на время прекратить злостную критику нашей политики со стороны прессы, митинговых ораторов, и укрепить положение, прежде всего, в столице.

– Политику нашу пусть критикуют, лишь бы не брались за оружие, – веско произнес Винниченко. – Мы можем свою политику и поправить. Политика – это возможность заглядывания в будущее своей деятельности, и наши противники помогают нам выбрать правильную линию.

– А по-моему политика – это форма удержания людей в своей упряжке, и для этого необходимы не только слова, но и сила. Противник должен чувствовать, в чьих руках власть! – Петлюра произнес это многозначительно, как посредственный журналист, пытающийся подать прописные истины с глубоким смыслом.

– Хорошо, что мы в некоторой степени сумели обуздать антиукраинские контрреволюционные элементы. Сейчас главное – обеспечить большинство своих сторонников на съезде, – Грушевский ласково гладил свою холеную бороду. – А в наших частях какие настроения?

– В целом, хорошие. Украинские части не слишком хотят воевать на фронте.

– А если Россия объявит нам войну, выступят они в защиту Украины? – с нажимом спросил Винниченко.

Петлюра заколебался с ответом и после паузы произнес честно, – видимо, чтобы обеспечить себе пути отступления на будущее.

– Не все.

– Да, война сдружила людей на фронте. Поэтому они могут отказаться воевать друг с другом, – констатировал Грушевский.

– Из украинских частей мы формируем новые части, которые по-настоящему преданны Украине. Их основу составят галицийские воины, которые находились в плену в России. Они не пойдут на компромисс с москалями никогда. Они шли освобождать нас в войну от засилья России, и сейчас готовы продолжить нас защищать, – уверенно произнес Петлюра. – Спасибо Франции, что дала деньги на их формирование.

Винниченко криво усмехнулся, – ему не нравились эти игры Франции и Петлюры, проходившие большей частью за спиной его правительства. Антанта хотела, чтобы Украина продолжала войну, но Россия уже заключила предварительный мир с Германией, и немцы могли продолжать позиционную войну на Западном фронте еще долго. Поэтому-то Франция и выделяла деньги на вооружение Украины, чтобы та перешла к активным действиям на Восточном фронте. Но позиция Петлюры отличалась от взглядов Грушевского и особенно Винниченко на этот вопрос. Уже были проведены предварительные переговоры с военным командованием Германии о заключении мира, – по примеру России. Немцы согласились на принятие отдельной делегации от Украины, противопоставляя ее России. Поэтому, в некоторой степени, самочинные действия Петлюры в отношениях с Антантой вызывали их неудовольствие. Но Петлюра с присущим ему упрямством проводил выбранную им линию, стараясь оправдать те деньги, которые выделила Франция, определенная сумма которых была положена на специально открытый для него счет в одном из парижских банков. Обязанность верно служить тому, кто ему платил, была в крови у Петлюры.

– Буквально через несколько дней нас как самостоятельную державу и наше правительство признает Англия и Франция, – сказал Винниченко. – Я беседовал с их представителями. Это придаст нам вес в переговорах с Россией. Одновременно нас признает и Германия – как державу, почему и соглашается принять нашу мирную делегацию на тех же условиях, что и российскую. Вот и возникает проблема – с кем вести серьезные и честные переговоры: с союзниками из Антанты или с ее врагом – Германией. Вопрос стоит только базисно – к кому лучше прислониться?

Винниченко внутренне вздрогнул: «Снова решаем вопрос кому отдаться. Дяде?», – вспомнил он слова Шульгина.

– Мы, несомненно, должны прислониться к Антанте, – безапелляционно заявил Петлюра. – Мы воевали против Германии и должны добить ее с помощью союзников. А потом нам пойдут от нее репарации, – добавил он.

– Франция и Америка далеко, а Германия ближе. Англия хоть и хочет признать нас, но намекает, что мы не выбраны народом. А Германия такого вопроса не ставит.

– Судьбу Украины нам вручили войсковые съезды. А выборы проведем позже, в удобное для нас время, чтобы победить на них.

– Забываете, шановный пан Петлюра – летом за нас в Киеве проголосовало менее шестой части избирателей!

Действительно, в июле, при выборах в Киевскую городскую думу, почти половину голосов набрали российские партии, а блок партий Центральной рады, как и большевики, остались далеко позади. Эти выборы напугали руководителей рады, и они решили отложить выборы в Украинское учредительное собрание на поздний срок, набирая очки в свою пользу на непредставительных съездах и конгрессах. Но за власть они цеплялись крепко, веря, что когда-нибудь победят по-демократически.

– Это случилось потому, – недовольно произнес Грушевский в ответ на слова Винниченко, – что Киев – город русифицированный и жидовский. По переписи этого года в нем проживает всего чуть более двенадцати процентов украинцев. Нам надо сейчас заселять Киев нашими людьми. Также принять долговременную программу переселения в столицу чистых украинцев, преданных своей земле, из других губерний и особенно – из Галиции. Подчеркиваю – не только сейчас, но и в далекой перспективе. А то мы, национальное правительство, – как островок среди чужого моря. Пока не будет нам поддержки в столице, нам будет очень трудно. Галицийцы должны поселиться в Киеве и сделать его украинским! – львовский профессор знал, что говорит, и заключил: – А то мы как овцы среди волков.

Винниченко ответил:

– А может, и наоборот. Я думаю, если мы не избраны – это не будет главным препятствием на пути признания нашего правительства. Мы пока являемся противовесом большевикам, и поэтому нас признают другие страны. Но спасать Украину нам надо самим, а для этого нужны верные войска. Так вы, пан Петлюра, не совсем уверены в украинских войсках?

Петлюра вздохнул: