Осень собак

– Что вы этим хотите сказать? Да, у нас есть украинская идеология, и государство этого не скрывает. Такая позиция рекомендована нам президентом и правительством. Поэтому не надо обвинять нас в политических функциях. В любом государстве есть идеология, и оно заботится о собственной безопасности!

Слизнюк говорил официально, как государственный чиновник, без намека на улыбку и его голубые глаза стали льдинками.

– Спасибо, что вы все прямо объяснили. Надо было с этого начинать.

– Пожалуйста. Я вам разъяснил все. У вас еще есть вопросы?

– Кажется, у меня нет больше вопросов. Сюда, значит, больше заходить не стоит.

– Почему не стоит заходить? Заходите. У вас, если будет отрицательное решение, есть право апелляции.

– Я им не воспользуюсь.

– Ваше дело. Но только прошу не считать меня главным виновником всего случившегося. Я здесь ни при чем. Решение принимает не один человек, а коллегия. Я просто координирую деятельность комиссии по истории. Поэтому убедительно прошу не считать меня роковым для вас человеком.

«Ну и подлец! – восхитился им про себя Николай, но сразу же добавил: – Впрочем, как и все галицийцы. Выкопают другому яму, а говорят, что это сделали не они. Все-таки он боится меня. Страхуется на всякий случай от возможного возмездия. Скользкий же тип!» – но вслух ответил:

– Спасибо и на этом.

– До свидания.

Слизнюк протянул ему руку для прощания, но на этот раз Николай ее не пожал. Он сделал вид, что поднимает свой пакет с пола. Не глядя на Слизнюка, поднялся и пошел к двери, оставив того стоять с протянутой рукой.

«Семь бед – один ответ», – успокоил он сам себя.

Спиной он ощущал ядовитые взгляды девиц и Ванька Глицеренко – мол, получил по заслугам! Но его это уже не интересовало, он думал о другом. Что дальше? Придется по-новой защищаться в России. Там пока, вроде, нет государственной идеологии. Надо созвониться со знакомыми и действовать. Он еще утрет им нос, добьется той цели, которую поставил перед собой. Упрямство оставалось одной из главных черт его характера, и сдаваться на милость националистическим чиновникам Украины он не желал.

Чтобы убить время, Николай прошел по магазинам. Определенных мыслей в голове не было. Он проиграл, предстояла дальнейшая работа и борьба за себя. Это его даже успокаивало – сброшен груз унижений и оскорблений.

Время пошло к двум часам, и надо было идти на встречу с Наташей. Он побрел к метро «Крещатик». Было не по-осеннему жарко. Солнце ярко горело на бледно-голубом полуденном небосклоне. А по Крещатику проходили, мешая автомобильному движению, колонны боевиков УНА–УНСО, с желто-голубыми и красно-черными знаменами, с сияющими вверху древка острыми металлическими трезубцами. Но Николай не обращал на них внимания.

Была половина второго, когда он подошел к метро, и сразу же увидел ждущую его Наташу. Она также увидела его, и по выражению ее лица было видно, что рада их встрече. На ней было то же самое, что и вчера вечером платье – белое в тонкую полоску, и она смотрелась в нем юной девушкой.

– Ты давно меня ждешь?

– Несколько минут.

– А если бы я не подошел сейчас, а позже, то вышло бы несколько десятков минут.

– Я знала, что ты придешь раньше. Как у тебя дела? Что сказали в комиссии?

– Ничего хорошего. На диссертации поставлена точка. Мне это объяснили прямо и открыто.

– И ты улыбаешься?

– Не плакать же. Национализм силен, и я должен пробить его легко и с улыбкой. Никто мне в этом не поможет. Все надо делать самому. Приеду домой и начну действовать. А ты была в библиотеке?

– Да. Заказала на завтра книги.

Николай посмотрел на ее тонкое, просвечивающееся на солнце платье.

– Зачем ты так легко оделась? Мы вернемся в общежитие поздно, а вечером холодно. Все-таки осень.

– Я взяла шерстяной жакет, он у меня в сумке с книгами. Поэтому вечером не замерзну, особенно с тобой. А еще ты сказал, что это платье тебе очень нравится, и я в нем красиво выгляжу. Вот я его и одела, – она виновато улыбнулась своему разъяснению.

– Не замерзнем, ты права. А в этом платье ты действительно очень красива. Давай перекусим. В этом кафе подают бульон с пирожками. Пошли!

Они зашли в кафе, где Николай взял две кружки бульона с пирожками; сели за стол на открытой веранде. По Крещатику увеличивалось число шедших в сторону Днепра отрядов УНА–УНСО, скандирующих лозунги и размахивающих флагами. Некоторые отряды, видя скопление людей на тротуарах, перестраивались и показывали киевлянам сцены боевых приемов. Они образовали так называемые ежи – перехватывали руки в локтях и выставляли вперед кулаки. Получался ощетинившийся плотный круг, готовый дать отпор нападавшим или самим пробить оборону противника. Смотрелось это эффектно, потому что делалось профессионально и производило впечатление на обывателей.

Николай отвернулся от Крещатика и стал пить безвкусный бульон:

– Куда смотрит правительство и милиция? Они ж действительно могут взять верховную раду штурмом.

– Они нужны им. Слышал, как вчера сказали…

– Конечно, нужны. Особенно сейчас. Вот их и вывели на улицы. Отдали им Киев. Пусть напугают киевлян, те станут послушней. Протащат нужное решение, а потом отправят штурмовиков на отдых, до следующего раза.

– Как мне эта политика надоела! Даже говорить по-человечески разучились. Все рассматриваем через призму политики, даже самые сокровенные отношения. Я имею в виду – мужчину и женщину. Ты, наверное, не стал бы со мной знакомиться, если бы узнал, что я националистка?

– Познакомился бы, мог бы поспорить, но не больше…

– Они одновременно оба рассмеялись.

– А я сегодня чувствую себя необыкновенно. Как невеста. Все хочется летать и немного поплакать… может, от радости, может от боли… – она на секунду замолкла. – А может, это все у меня одновременно. Скажи, а бывает радость от боли?

– Бывает. Только боли не бывает от радости.

– Какой ты сухой. Иногда бываешь широким, до бесконечности, то скучным, как академик. У тебя, конечно, сейчас нет настроения. Может, хочешь выпить?

– Нет. Пока не буду. Впереди еще предстоит выпивка. Мы с тобой идем в гости. Но ты правильно подметила – настроения нет.

– А я, видишь, надела белое платье, хочу быть невестой. У меня праздничное настроение, которого давно не было. Вновь хочется себя чувствовать невинной и воздушной. И я себя чувствую именно так. Я много болтаю?

– Нет. Ты мне нравишься, – он сказал эти слова с чувством любви. Она это поняла и удовлетворенно вздохнула. Положив свои тонкие пальцы на его руку, Наташа тихо спросила, чтобы не спугнуть его своим вопросом:

– Скажи мне – кого я тебе напоминаю? Когда ты вчера посмотрел на меня в первый раз, то смотрел не как на постороннюю, а как на близкую знакомую. Я об этом догадалась сразу. А стало понятно только сегодня утром, когда увидела тебя сидящим в окне с закрытыми глазами, и в твоем лице была давнишняя боль. А когда ты начал рассматривать меня обнаженной, моя догадка стала полной уверенностью. Кого я тебе напоминаю? Скажи, я не обижусь. Если что-то очень личное, я больше не буду приставать к тебе с этими расспросами…

Николай посмотрел сквозь стекла очков в ее глаза. В них была не просьба, а соучастие к нему. И тогда Николай впервые приоткрыл другому то, что таил даже от себя.

– Я хотел сказать тебе об этом сегодня вечером, но скажу сейчас. Ты мне напомнила мою первую любовь. Детскую, – уточнил он.

– Так это было давно! – радостно воскликнула Наташа. – Детская любовь не в счет. Таких увлечений бывает много – это как детская болезнь.

– У меня была только одна любовь – первая. Больше никакой не было.

– А почему ты так переживаешь о той любви? У тебя сейчас даже лицо стало каким-то вымученным. Тебе больно вспоминать?

– Больно.