Осень собак

– Почему?

Николай заколебался – говорить или нет, и решился.

– Я свою первую любовь выиграл… ту девочку из детства…

– В карты?

– Нет. В шахматы.

– А разве в шахматы можно выиграть человека, тем более – любовь? Это интеллектуальная игра и благородная… нет! Ошибаюсь! Это умная бессмыслица ненормальных людей, которые предпочитают общаться между собой с помощью бездушных фигур.

– Можно и в шахматы не просто играть, а с целью. Ты правильно сказала о бездушности. С помощью шахмат я выиграл человека. Я был тогда ненормальным. И таким остался до сих пор.

– А как все произошло?

– Просто. Выиграл человека, проиграл себя. И ты мне напоминаешь ту девочку из детства. Очень похожа на нее. Очень…

Наташа с силой сжала его руку.

– Я никогда больше не буду тебя спрашивать об этом. Верь мне?.. Не буду ворошить твою память, наполненную болью. Я взяла сейчас часть твоей боли, и тебе станет легче. Но, если хочешь, я уйду от тебя, чтобы ты, глядя на меня, не вспоминал о той девочке, которую выиграл… не буду маячить у тебя на глазах, и ты успокоишься. Все забудешь.

– Не успокоюсь никогда. А ты будь со мной рядом и никуда не уходи.

– Не уйду. Но больше не напомню тебе об этом ни словом, ни взглядом.

– Какая ты хорошая! Не хочется с тобой расставаться. Хочется, чтобы ты всегда была рядом со мной. Вечно!

– И мне тоже хочется остаться с тобой навсегда… а когда ты уезжаешь?

– Через три дня.

– Три дня? – испуганно переспросила она. – Так мало… а я к тебе привыкла, будто мы знакомы не одни сутки, а с самого рождения, и никогда не расставались.

– Может быть, я на один день задержусь, – понимая шаткость своего утешения, ответил Николай. – Но больше не могу.

– Как хорошо любить и знать, что вся наша любовь через три дня закончится. Прелестное состояние на три дня… а так хочется куда-нибудь уехать! Ты же согласен уехать со мной на необитаемый остров? Чтобы туда не долетали самолеты, не доходили корабли, не было людей и политики. Быть с тобой там… хотя бы три дня. А потом всю жизнь вспоминать эти три дня. Украдкой. Так интереснее и романтичнее.

– Может, остаться с тобой на всю жизнь?

– Не смейся! Можно и на всю жизнь… только чтобы не видеть пропитанную политикой нашу уродливую жизнь… с удовольствием бы уехала с тобой на такой остров! Не хочешь вдвоем, поеду одна.

– Езжай. Но вначале давай покинем это кафе и пойдем прогуляемся. В четыре часа Леонид будет ждать нас у оперного театра с машиной. Мы идем к нему в гости…

Но, если бы Николай посмотрел внимательнее вокруг, то мог бы заметить, как из-за угла здания метро за ними наблюдает Гардаев и еще двое. Один из них был с мобильным телефоном. А такую связь имели только специальные службы и унсовцы. Но сегодня он был влюблен, а значит – слеп. И он не видел, как преследователи, скрываясь в толпе, пошли вслед за ним и Наташей.

22

Николай с Наташей вышли из кафе на бурлящий политикой Крещатик и пошли в сторону Днепра. Куда идти конкретно они не знали, и вдруг Николай предложил:

– Давай пойдем к верховной раде? Посмотрим, что там творится?

– Не хочу. У меня плохое предчувствие. Поэтому не надо идти туда.

– У тебя и вчера было плохое предчувствие, но все обошлось. Я хочу посмотреть, что там происходит. Хочу увидеть изнутри волчий оскал галицийского национализма. Молдавский уже видел, – зло засмеялся он.

– Это не волки. Это трусливые собаки, собравшиеся в стаю, и оттого храбрые. Я на них у себя дома насмотрелась. Пойдем отсюда?

Но любопытствующее упрямство овладело Николаем, и его трудно было сбить с намеченного пути.

– Я должен видеть, как они действуют. У нас еще есть время, почти два часа. Мы, может быть, и не дойдем до верховного совета. Будет много людей, вернемся.

Видимо, он убедил Наташу последними словами.

– Как хочешь. Пойдем, раз тебе надо все рассмотреть изнутри. Но учти – увиденная картина будет для тебя не радостной, а наоборот – подавляющей.

По Крещатику продолжали шествовать отряды унсовцев, организованно и мощно, со знаменами и блестящими пиками трезубцев, выкрикивая лозунги в защиту Украины, будто ей грозила смертельная опасность.

На пересечении улиц Грушевского и Крещатика потоки людей сливались и двигались вверх по брусчатой мостовой. Между ними пытались пробиться некстати задержавшиеся автобусы, троллейбусы и автомобили – осторожно, на малой скорости вырывающиеся их людского плена.

Со стороны Владимирского спуска поднималась колонна учащихся речного училища – хлопцы лет пятнадцати-семнадцати, в белых форменках и лихих фуражках. Вокруг колонны речников бегали гражданские с мегафонами, направляя юную удаль в нужное им русло. «Жигуленок» осторожно пробирался сквозь толпу вблизи речников. Николай видел, как из колонны вышел паренек с закатанными до локтей рукавами, подошел к машине и со всего маху ударил ногой в крыло. Водитель не вышел, хотя все видел. Опасно. А пацан, упоенный своей силой и безнаказанностью, ударил каблуком по крылу машины еще раз и гордо поспешил в строй.

Кроме обмундированных унсовцев было много других, приехавших с Западной Украины – в вышитых сорочках, усатых, с тяжелыми бескомпромиссными взорами. Они молчаливо, с упрямой решимостью продвигались вперед. Бросалось в глаза большое количество молодежи неопределенного возраста. Они были одеты, как бомжи, с полотняными сумками на бечевках через плечо. Зевак на тротуарах в этом месте было немного. Киевляне, побывавшие на обязательных для них митингах, старались укрыться дома или на работе. В основном это были приезжие из Галиции, и Наташа это подтвердила:

– Сколько дней их подвозили в Киев? Сколько потребовалось сил и средств?

– Много. Но не в этом главное. Главное у них – умение добиться своего.

Сквозь бурлящую толпу они поднялись выше, к зданию кабинета министров. Здесь образовался затор, узкая улица не могла пропустить сразу всех боевиков. Среди толпы стоял бензовоз с ивано-франковскими номерами. У передних колес, на брусчатке, опираясь спинами на скаты машины, сидели мужчины, – как кирпичи, подложенные под колеса, чтобы машина не съезжала с горки. Рядом с бензовозом стояли милиционеры и омоновцы и уговаривали шофера убрать машину. На цистерне с открытой крышкой сидел усатый парень и с ненавистью смотрел на милиционеров. В одной руке он держал палку с намотанной на ней паклей в бензине, в другой была зажигалка. На угрозы милиционеров он выкрикивал:

– Только попробуйте подойти ближе, зажгу бензин! Только попробуйте!

Милиционеры беспомощно толкались вокруг машины, а их офицер униженно просил сидящего на цистерне парня:

– Вы подумайте – что вы делаете? Столько людей подвергаете опасности! Уезжайте отсюда, будьте милосердными?

– Ты сначала научись правильно балакать по-украински, а потом будем говорить! – отвечал парень, сидящий на цистерне. А милиционер снова и снова умолял его слезть с бензовоза и покинуть улицу, поскольку его же сторонникам грозит опасность. Но тот был непреклонен, размахивал паклей и зажигалкой, – ему нравилось быть героем, не поддающимся ни на какие уговоры, и ради собственного любования он готов был принести в жертву своих товарищей по борьбе за подчинение Украины себе.

– Пойдем отсюда быстрее! – крикнул Николай Наташе и, схватив ее за руку, потянул в сторону здания кабинета министров.

– Теперь увидел галицийский национализм изнутри? – запыхавшись, спросила Наташа.

– Видел. Взорвется бензовоз, будут тысячи жертв. Бессмысленность до отупения – и никак их не остановить…

не хотят их останавливать! Пошли отсюда.

– Пошли. Вон через ту улочку пройдем и спустимся к Бессарабке.

– Хорошо.