Последняя любовь Хемингуэя

–Почему вы торопитесь? – Удивился Хемингуэй, для которого это сообщение прозвучало неожиданно.

–Нас просят родственники явиться срочно в Венецию. – Туманно пояснила Дора.

Адриана, с краской в лице, проступавшей сквозь загар ее кожи, смотрела в стол, не поднимая на Хемингуэя глаза.

–Здесь есть еще обстоятельства. – Поспешила на помощь Доре Мэри. – Я тебе о них чуть позже скажу.

Действительно, чуть позже, сразу же после ужина Мэри дала Хемингуэю газету, с обведенной чернилами, заметкой. Он ее прочитал и после минутного молчания, произнес:

–В этом мире нельзя жить. Проклятая цивилизация разрушает совесть человека…

–Ты прав, Эрни. – Согласилась с ним Мэри и пошла на свою половину, бросив на ходу. – Теперь о твоих похождениях знает весь мир. А раньше он знал о твоем геройстве!

Пусть свои ошибки исправляет сам.

И Хемингуэй с ясной остротой осознал, что он свою последнюю любовь проиграл. Он понимал, что больше у него никогда любви не будет. Сил для борьбы не осталось. Он больше не способен на настоящую любовь. Много их было в жизни и все, кроме этой, он выиграл.

«Выдохся чувствами. – С равнодушной болью подумал он о себе. – Всё против меня. А самое главное – я сам противен себе».

Он потянулся к столу, взял бутылку виски и налил полный стакан. Медленными глотками выпил горькую, от собственной душевной горечи жидкость, и поставил стакан на пол.

Больше размышлять не хотелось. Он устало вытянул ноги, безвольно опустил руки мимо ручек кресла и закрыл глаза.

«Быстрее бы все кончалось!» – Медленным ужом проползла по мозгам усталая мысль капитулянта. Впервые в жизни! Ему хотелось, как можно быстрее заснуть и забыть все.

Желание дальше подчинять себе мир, совершенно отсутствовало. Мир оказался сильнее его теперь уже окончательно.

И в дальнейших немногих книгах, в отличие от прошлых произведений, осталась только тень борьбы. Теперь он сломался навсегда.

Билеты на самолет в Штаты для троих были приобретены, и через три дня семья Иванчичей должна была покинуть их, ставший негостеприимным, дом. ак, чтобы разлука запомнилось ей на всю жизнь. Так он сказал. Только гостей, приглашенных и не приглашенных, собралось около двухсот человек. Мужчины были в смокингах, женщины в шикарных вечерних платьях. Столы были установлены в доме и возле бассейна. Полностью на свежем воздухе не решились праздновать, – вдруг пойдет дождь. А главное, Хемингуэй откуда-то достал настоящие пушки прошлого века, стрелявшие ядрами. Но сегодня из их жерл должны были раздаваться залпы салюта.

Адриана в белом вечернем платье, купленном ей по такому случаю Хемингуэем, тайком утирала слезы. Из печального транса ее не могли вывести ни музыка, ни танцы. Она страдала от предстоящего расставания и считала себя виноватой, что ничего у них с Хемингуэем не получилось. А может это и правильно? Успокаивала она себя. И при этом волна раздражения накатывалась на нее при виде удовлетворенного лица матери.

А Хемингуэй был суетливо возбужден. Много пил и отдавал много распоряжений. Когда стемнело, они с Адрианой вышли в сад. В проводах всегда есть грусть, а он не хотел показывать вида, что грустит, и поэтому молчал.

–Папа, ты хотел бы еще со мной встретиться? – Первой спросила Адриана.

–Мы расстаемся с тобой для того, чтобы встретиться снова. А потом еще раз снова. Так до бесконечности.

Адриана вздохнула, кажется, Хемингуэй не понимал ее состояния.

–Мне так не хочется расставаться с тобой. До бесконечности не хочется расставаться! – И в который раз за этот вечер слезы навернулись на ее глаза.

Хемингуэй обнял ее за плечи и поцеловал мокрые от слез глаза.

–Прости меня, девочка, что все получилось не так, как мы хотели. Обстоятельства сильнее нас.

–Я знаю эти обстоятельства. Ты их, Папа, не знаешь. – Тихо проговорила Адриана.

–Какие обстоятельства? – Встревожено спросил Хемингуэй.

–Искусственно созданные руками наших близких… – Адриана хотела продолжить свою мысль, но раздался страшный грохот старых пушек и темное небо над «Ла Вихией» взорвалось тысячами ярких огней

Это был грандиозный фейерверк, продолжавшийся более получаса, без перерыва. И Адриана не успела рассказать о каких-то «искусственных обстоятельствах». А хотела на прощание сделать Хемингуэю больно. Так же, как больно ей, знающей их любовь изнутри. Не получилось.

–Папа, зачем нужен такой салют? – Спросила она Хемингуэя. – Мы же не встречаемся, а расстаемся.

–Это не расставание, а встреча будущего…

–Будущего… – Вздохнула Адриана, глядя в разноцветное небо. – В прошлом году я верила в расставание для будущего. А знаешь, Папа, что мне сейчас хочется?

–Говори, моя девочка. Я все исполню.

–Мне хочется взорвать «Ла Вихию». Поджечь ее! Так, чтобы полетели ее осколки в разные стороны. И все те, кто мешал нашей любви, навсегда исчезли из нашего сознания. Чтобы на этом месте остались только ты и я. И больше никого!

–Я тебя понимаю, моя девочка, но исполнить твоего желания не могу. – Рассудительно ответил Хемингуэй, совершенно не поняв Адрианы. – В двадцать лет, когда что-то не получается, хочется взорвать мир. Так хотят все, кто к чему-то стремится. В свое время и я хотел взорвать мир. А потом хочется сохранить мир. А еще больше сохранить свой личный мир. Я живу в мире, который не понимает моего мира. Я прошел этап разрушения миров. В войну я разрушал…

Адриане стало неприятно слушать заумные рассуждения писателя, так контрастирующие сейчас с ее трагически-надломленным состоянием. Она обхватила его руками и стала целовать, прерывая поцелуи словами, где указывала, что она целует:

–Я целую твой умный лоб! Твои, всё понимающие и зоркие глаза! Вот! Я целую твой нос, чувствующий всех и вся. Я целую твои губы, которые не понимают иногда, что они говорят… Я целую всего тебя, за то, что ты есть…

И Хемингуэй, ощущая ее соленые слезы на своих губах, устало обнимая свою любовь и отвечая на ее страстные поцелуи, одновременно думал:

«Почему всегда любовь заканчивается расставанием? Для новой встречи? Кто знает! Я до сих пор не знаю. Не поэтому ли в своих романах я с любовью расправлялся через смерть героев. Выдуманные мною ситуации вернулись ко мне бумерангом – смертью любви. Держи удар пострашнее нокаута. Сможешь?…»

Но сердце молчало, а сознание вяло ответило: «Нет!»

…На следующий день Адриана с матерью и Мэри улетели в Штаты. А Хемингуэй долго махал вслед самолету, превращающемуся в невидимую точку неба.

–Хуан! – Сказал он шоферу, оторвав взгляд от голубой пустоты. – В моей сумке виски. Налей мне целый стакан. Содовой не надо…

17 февраля 1951 года на 26 тысяче 531 слове новой книги, Хемингуэй поставил окончательную точку. Он отдал читать рукопись Мэри, прилетевшей накануне из Америки и до сих пор, не разговаривавшей с Хемингуэем. Свет в спальне Мэри горел всю ночь. А утром она сказала мужу:

–Пакостник! После прочтения этой книги, я готова простить тебе все, что ты сделал мне гадкого.

Это была знаменитая «Старик и море», сделавшая Хемингуэя Нобелевским лауреатом.

То, чего хотела от него, Мэри.

Письмо Адриане.

Все издатели и еще некоторые люди, которые прочли «Старика и море», считают, что это классика. Можно подумать, что я хвастаюсь. Но это не так, потому что это говорю не я, а все они. Они утверждают, что книга производит удивительное, самое разностороннее впечатление. Даже те люди, которые меня не любят, имея, возможно, на то основания, и те, кому не нравятся мои книги, говорят тоже самое. Если все это действительно так, то это значит, что я сделал то, чему пытался научиться всю мою жизнь; значит, это удача, и мы должны радоваться этому. Но я должен забыть об этом и должен попытаться писать еще лучше…

Глава 4. Последний раз – Венеция

«Все мы любим Венецию.

А вы, может, больше всех».