Былицы

Былицы
Валерий Георгиевич Свешников

Автор рассказывает о приключениях на жизненном пути. Он учился в Вологде, работал на паровозе в Горьком. Армейская служба прошла на Урале. Потом была учеба в Ленинградском университете с интересными событиями, включенными в книгу. Он работал биологом, много плавал и путешествовал по Приморью и описал интересные моменты из того периода. Работает в Ленинграде/Санкт-Петербурге и повествует о любопытных событиях и лицах.

Былицы

Валерий Георгиевич Свешников

Посвящается детям и внучкам.

© Валерий Георгиевич Свешников, 2018

ISBN 978-5-4483-7124-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

На склоне лет иногда появляется потребность подвести некоторые итоги. Хочется посмотреть, что успел сделать, а что нет, короче, определить, сделал ли человек карьеру или нет. У меня эта потребность возникла после укоров любимых детей. А любовь детей – это всегда испытание.

После каких-то споров-укоров мои отпрыски начали допытываться, почему-де я не делал карьеру. Я же отвечал, что все время строил не карьерные, а добрые человеческие отношения с окружающими, то есть интересовался, скорее, общением с друзьями, нашими поездками в неизведанные места, чем служебным положением.

Итак, небольшой экскурс в историю моих карьерных ходов. В первый раз соблазн сделать карьеру появился в самом начале службы в армии. Хотя считались мы в еще зелеными салажатами. Называли нас почему-то «гусями» и «фазанами». С первых дней воинской службы мы начали постигать «науку побеждать» и делать свою «карьеру». Это, по-моему, имел ввиду Наполеон, говоря, что каждый солдат носит в ранце маршальский жезл.

У нас за плечами висел не ранец, а солдатский вещмешок – «сидор», и запросы возникали попроще. Мы уже знали анекдот про сына подполковника, который интересовался у отца, сможет ли он стать, как отец, подполковником. «Да, сынок, конечно, сможешь», – отвечал отец. «А генералом, папа, я смогу стать?» «Нет, сынок, не сможешь, потому что у генерала есть свой сын».

Выбор направлений наших карьерных ходов был невелик. Так, в первые же дни службы мы узнали, что писарь в роте – это почти небожитель и счастливчик, вытянувший выигрышный билет. Нам казалось, нет, мы ничуть не сомневались, что перед писарем лежат все блага жизни и только ждут, когда он до них снизойдет. Он ведь выписывает увольнительные, которые нам представлялись пропуском в рай, пусть ненадолго, но в рай – в другую, в счастливую жизнь, где нас ждут красивые девушки, где звучит веселая музыка, люди танцуют в полумраке зала и там нас ждет все, о чем мечтает каждый солдат.

Печально, что многие из нас так ни разу и не попали туда, в этот рай. И не потому, что увольнительных не удалось получить, а скорее потому, что мечты о рае у многих настолько разительно расходились с окружающей действительностью, что пропадало всякое желание еще раз пытать счастье и его искать, не хотелось идти в увольнение, побывав там хотя бы раз.

Писарь, кроме того, может самостоятельно, без строя, ходить в столовую на завтрак, обед и ужин, и ему будет выдана его законная порция, по какому-то особенному праву. Вдобавок ко всем преимуществам у писаря имелась реальная возможность съездить в отпуск! Короче, горизонты, открывающиеся перед писарем, казались просто безбрежными.

На мое случайное счастье, писарь нашей роты несколько дней назад был демобилизован. И тут мне прямо в руки свалилось счастье занять его место.

Причина такого везения была в моей специальности. Дело в том, что в нашей роте служили машинисты паровозов и тепловозов и их помощники, а я оказался электровозником. Эта экзотическая специальность для здешних глухих мест, возможно, удивила командира роты капитана Ф. Н. Дворянкина.

Он вызвал меня и после короткой беседы своим приказом назначил писарем. С этого же момента стал я работать, а точнее, просиживать штаны в особой комнатке – ротной канцелярии – и пытаться понять, когда на меня снизойдет то самое счастье служить писарем роты.

Может быть, кому-то такое ежедневное сидение в канцелярии приносило удовольствие, а мне нет! Заполнение двух-трех бумажек в день, звонки в штаб, доставка одних бумаг опять же в штаб и получение других, столь же незначительных по содержанию – это, пожалуй, чрезмерная нагрузка для молодого организма. Я просто томился от безделья.

Нет, я не фанат трудовых подвигов, по нынешним меркам, не трудоголик. Но ради каких-то благ сидеть сиднем целыми днями я не мог, а какого-то осмысленного повода отказаться от писарской должности пока не находил. Ну, казалось бы, чем не начало карьеры, и есть ли причины дергаться, если выпал такой удачный случай?

Каждый вечер, после ужина, я обычно шел в библиотеку части, там имелось вдосталь свежих газет, журналов и книг. И тут-то случился второй шаг в моей головокружительной карьере.

Я любил, да и сейчас люблю, полистать свежую прессу, особенно научно-популярные журналы. И тут мое постоянное присутствие в читальном зале привлекло внимание начальника над духом и душами личного состава нашей части. Это был довольно симпатичный капитан Свидский – зав. клубом и правая рука зам. командира по политработе батальона.

Беседовали мы почти полчаса. Свидский расспросил меня об образовании, интересах, выяснил, могу ли я рисовать и писать шрифтом объявления. А потом вдруг предложил работу в клубе. Тогда я сообщил, что не смогу сочетать обязанности писаря и работу в клубе, но капитан успокоил меня – это не проблема.

Мой рассказ в роте своим сослуживцам о перспективе работы в клубе вызвал неподдельный восторг с закатыванием глаз и разведением рук. Меня хлопали по плечам и убеждали, что я вытащил выигрышный билет. Я и сам догадывался, что это более интересная работа, чем служба писаря.

И верно, работа была интересная, и ее было много, а я волчком крутился между библиотекой, почтой и клубом. Самое главное, дни понеслись как бешеные кони. За месяц до 23 февраля я и мой начальник – сержант Ижик – пахали, не разгибаясь, разрисовывая и старательно выписывая плакаты и лозунги к предстоящему армейскому празднику.

Еще недавно я в уме подсчитывал, сколько же дней мне служить, и при этом получалась довольно внушительная цифра – 1095 суток, а тут полтора месяца пролетели мигом. Я понял, с такой работой в клубе служба моя пролетит быстро – это по мне.

После предпраздничной гонки жизнь потекла поспокойнее, но не было рутины, а была свобода и ощутимая независимость. Всех первогодков гоняли на плацу, если температура была выше -25°С, что изрядно надоедало. Меня же это занятие теперь не касалось – с утра и до вечера я работал в клубе.

Вместо строевой подготовки я утром получал почту для клуба – это газеты и журналы в читальный зал и вороха прессы по подписке офицеров и сверхсрочников. Кроме того, я выдавал редкие посылки и бандероли, присылаемые солдатикам. Во второй половине дня начиналась работа в библиотеке – выдача книг и кое-какое оформление читального зала. От такой жизни я расслабился и поверил – я сделал карьеру.

Однако и эта должность перестала радовать меня из-за тупиковой перспективы работы в клубе. Я понял, что уехать в дембель, работая в клубе, мне удастся только в самом конце декабря третьего года службы.

То есть поступать в институт просто не придется, ведь в августе наш праздник – день военного строителя. К этому времени надо будет написать много плакатов, лозунгов и прочей наглядной агитации. Тут не до вступительных экзаменов институт.

Поэтому через год я отказался от карьеры клубного работника и вернулся в свою роту – «на бочку с дымом», на паровоз.

Уже тогда я предполагал, что карьера – это не непрерывный рост и продвижение вверх по служебной лестнице. Скорее это поиски наиболее оптимального места в жизни, на котором работа приносит удовлетворение и радость, а человек, сверх того, видит смысл и логику своих действий и карьерного роста.

Кстати, со мной соглашался сам А. Эйнштейн. Он утверждал, что надо стремиться не к тому, чтобы добиться успеха, а к тому, чтобы твоя жизнь имела смысл. Тогда во время работы в клубе мне удавалось почитать афоризмы и умозаключения великих.

В этих маневрах я видел смысл в решительном отказе от карьеры, а окружающие – нет. Все последующие мои карьерные ходы были для армейских друзей просто непонятны. Ладно, ушел он из клуба по своей воле – это его выбор. Ладно, перебрался работать на линию и «вкалывал» на паровозе – можно понять, так он еще и ввязался в историю с офицерскими курсами. После этих курсов грозила вероятность на годы остаться работать младшим офицером железнодорожного батальона в глухой тайге. Наверное, так рассуждали мои армейские друзья, и я тоже понимал, что был возможен некоторый риск развития такого сценария.

Но в голове-то у меня созревал самый сильный карьерный ход – полный переворот в жизни – я решил пойти учиться на биолога. Меня даже отец не понимал, он считал, зачем пытать судьбу, если уже в руках есть неплохая профессия железнодорожника?

И я сделал этот шаг! Рискнул, избежал службы лейтенантом в наших славных железнодорожных войсках, но зато получил возможность поехать на приемные экзамены и сдал шесть вступительных экзаменов в Университет. Был принят на биолого-почвенный факультет. В самый последний день моего отпуска для сдачи экзаменов – 25 августа – я получил справку о зачислении в студенты и сразу помчался в военкомат, чтобы демобилизоваться.

Получая эту бумажку, имел странную беседу, смысл которой понял спустя несколько лет. Ответственная за прием, выписывая нужные бумаги, спросила меня: «Ведь, наверное, ваш отец – Свешников?». На что я честно ответил: «Да, конечно». Потом узнал, что был, оказывается, известный зоолог – сотрудник ЗИНа и мой однофамилец. Но ведь и мой отец – тоже Свешников. Так что я не обманул никого и не пользовался услугами разных протеже.

Во время учебы какую-то карьеру сделать трудно, разве что отлично учиться. Но тут у меня были серьезные препятствия, что, впрочем, понятно, ведь школу-то я закончил шесть лет назад. Приходилось «пахать» с утра до вечера, а иногда перед экзаменами ночами сидеть за книгами.

Мой сын и главный «оппонент», сомневающийся в качестве моих карьерных действий, наверное, помнит, что некоторые задания, присылаемые из института, я помогал ему выполнять. Так что кое-что от прежних знаний и упорных занятий надолго осталось, но кое-что, конечно, и забылось.

На курсе меня как самого старшего назначили старостой, и эта маленькая должность позволяла стать своим человеком в деканате. Это ведь тоже своего рода карьера. Перед окончанием университета мне советовали обратить внимание на кафедры, после окончания которых можно там остаться по распределению и, подразумевалось, делать научную карьеру.

Однако же я выбрал кафедру энтомологии для специализации и не спонтанно. Наш декан, блестящий ученый А. С. Данилевский, предложил сделать, как теперь бы сказали, модернизацию учебной программы. Он набрал шестерых студентов и предложил такой список курсов, что мы учились сразу на двух кафедрах: и энтомологии, и физиологии человека и животных. Это ли не карьера?

Надо признать, я избегал узкой специализации в обучении, меня привлекали направления, где можно заниматься общебиологическими вопросами. Возможно, поэтому впоследствии с удовольствием писал учебник по основам современного естествознания.

С такой специализацией некоторых из нас пригласили работать и поступать в аспирантуру ФиБа. В это время мне шел уже двадцать девятый год, и раздумывать об иных карьерных вариантах стало поздновато. Я подавал документы в аспирантуру в этот Институт и поступил.

С этой аспирантурой связано необычное стечение обстоятельств, в результате которого менялись все планы. Когда я предполагал поступать в аспирантуру, то своим научным руководителем хотел бы видеть заведующую лабораторией А.К.Воскресенскую – ученицу академика Орбели. Она продолжала развивать идеи своего учителя, была интересной и умной руководительницей нескольких направлений исследований. К несчастью она вскоре трагически погибла. Заведовать лабораторией стал парторг института, ее ученик В.Л.Свидский – опять вдруг всплыла эта фамилия.

Он теперь становился моим научным руководителем. Но у меня не получилось с ним нормального взаимопонимания. В.Л.Свидский через год стал директором института. Но ни я, ни мой научный руководитель не горели желанием последующего сотрудничества. Хотя делать карьеру в лаборатории у директора института – это был бы сильный ход.

Если уж я ушел от первого Свидского, то и от второго я тоже ушел. С легкой душой и большими надеждами я поехал через всю страну во Владивосток в Институт биологии моря. Поехал не один, а с Борисом – другом по аспирантуре.

Одно название этого института завораживало – оно звучало, как сказка. Институт биологии моря принял в свои ряды нас с Борисом. Мы застали момент бурного развития института. Приезжало много новых сотрудников, чаще в душе романтиков, жаждущих интересной работы. Мы с энтузиазмом включились в круговерть институтской жизни.

В нашем институте карьерные возможности были довольно большими, но и работы по изучению морской живности непочатый край. Несколько неординарных и ищущих коллег предложили нам участвовать в организации новой морской экспедиционной станции в бухте Витязь. Мы с Борисом с удовольствием включились в эту почти авантюру, потому что пока-то в этой бухте располагались остатки военно-морской базы. Наша жизнь стала чрезвычайно активной и очень интересной.

Жили мы в общежитии, где в двухкомнатной квартире насчитывалось тридцать жильцов. К счастью, большая часть прописанных там держалась подальше от дирекции института и обреталась на разных экспедиционных станциях от Магадана и Камчатки до Находки и Сахалина. Месяц-другой мы покрутились в котле общежитской жизни и быстро поняли, что в самом институте ни жить, ни работать просто негде – нет места в физическом смысле.