И как мы только победили… Великая Отечественная в статьях журналиста

На второй день войны, вспоминает Погос Степанян, артиллерийский обстрел стал меньше, но гитлеровцы продолжали наступать. Так прошло еще двое суток. Фронт катился на восток, но Брестская крепость сражалась.

Франц ГАЛЬДЕР, «Военный дневник», запись за 24 июня:

«…Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен. …Русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам».

Погос СТЕПАНЯН:

– О том, что крепость в окружении, мы узнали в девять утра 22-го. Три дня наша группа отбивала атаки без какой-либо связи с другими частями, помощь в крепость не подходила, звуки боя и крики «Ура!» слышались все реже, и надо было принимать решение, как действовать дальше. Я решил прорываться на восток. Со мной пошли пятеро, другие остались в крепости. Ночью мы выползли из развалин через канал на кладбище перед крепостью, у дороги – голоса немцев. Когда их часовые разошлись, мы побежали через дорогу. Вслед нам открыли огонь из автоматов. Двое упали. Ползком по картофельному полю кое-как добрался до Бреста, пошел по его ночным улицам, слыша голоса пьяных немцев. Потом двинулся с пистолетом ТТ в направлении Кобрина, в какой-то деревне военную форму сменил на штатское, партбилет зашил в штаны.

Франц ГАЛЬДЕР, «Военный дневник», запись за 29 июня:

«Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека. Лишь местами сдаются в плен, в первую очередь там, где в войсках большой процент монгольских народностей (перед фронтом 6-й и 9-й армий). Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и тому подобного в плен сдаются лишь немногие. Часть русских сражаются, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывая с себя форменное обмундирование, и пытаются выйти из окружения под видом крестьян».

Войну закончил в Берлине

Политрук Степанян, двигаясь по кромке Пинских болот, к своим вышел 19 июля, в Гомеле. Шестьсот километров пешком. Заградотряд показал ему сборный пункт окруженцев на стадионе.

– «Откуда драпаешь?» – спросил меня полковник НКВД, – рассказывает Погос Семенович. – «Я не драпал». – «А что, наступал?» – «Я отходил». – «И откуда отходил?» – «Из Брестской крепости». – «Быть не может! В Брестской крепости все погибли. Документов, конечно, нет?» Я показал ему партбилет и удостоверение политрука. «Молодец, политрук, – сказал полковник, – сколько проходит народу – ни одного с документами, все порвали».

Политрука Степаняна назначили комиссаром пулеметного батальона. Через три дня он был тяжело ранен. Госпиталь в Унече, потом в Сталинграде. Попал на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу, комиссаром стрелкового батальона. В 1944-м – новый поворот судьбы: после переобучения был назначен командиром роты в 1-ю гвардейскую танковую армию, боевые машины получал в Сормове. Последний бой капитан Степанян принял у стен рейхстага. Тогда, 22 июня 41-го, он и подумать не мог, что ему доведется остаться в живых и дойти до Берлина.

После войны он вернулся в Горький, потому что заканчивал здесь военно-политическое училище, здесь его ждала невеста.

В Брестскую крепость Погос Семенович после войны приезжал каждый год, стоял на ее развалинах, «слушая» грохот боя, голоса погибших товарищей, крики «Ура!». Однажды встретил своего боевого товарища Аслана Сурхайланова из Дагестана. Из той группы в пятнадцать человек, да и из всего 125-го полка, их осталось двое.

Когда писатель Сергей Смирнов начал работать над книгой о Брестской крепости, Погос Степанян написал ему два письма с воспоминаниями. Ответа не получил.

ХВАТИЛО БЫ НА МНОГИХ, А ВЫПАЛО ОДНОМУ

В мае 1941-го двадцатилетний Георгий Самойленко в числе сотен своих товарищей был досрочно выпущен из Одесского пограничного училища и направлен служить на румынскую границу в районе городка Комрат в должности заместителя политрука заставы. Страна жила мирной жизнью, а здесь, на границе, было, мягко говоря, неспокойно.

Воевал, не зная о войне

– Почти ежедневно румыны обстреливали наших солдат, укреплявших границу, – вспоминает Георгий Иванович. – Ставим проволочные заграждения, строим дзоты – они стреляют из пулеметов. Поэтому вскоре пришлось работать только по ночам. Если случалось, что кто-то из наших погибал при обстрелах, то на мосту через Прут встречались представители сторон, наши вручали ноту протеста. А чтобы нам открывать ответный огонь – боже упаси! Лучше сразу застрелиться.

Поэтому, когда в ночь на 22 июня на границе вспыхнула стрельба, ну разве что погуще, чем обычно, Георгий Самойленко не придал этому событию особого значения.

В два часа ночи он пошел проверять, как охраняется граница.

– Около четырех часов утра я увидел вспышки выстрелов и услышал свист снарядов, – рассказал Георгий Самойленко. – Укрылся с нарядом в дзоте, пытался связаться с заставой – нет связи.

К тому времени в районе железнодорожного моста стрельба разгорелась нешуточная. Там уже шел бой.

Вернувшись на заставу, Самойленко увидел там погибших в первые секунды войны пограничников, санитаров, перевязывавших раненых. Погиб и начальник заставы старший лейтенант Константинов.

Но все еще не верилось, что это война. Оказавшись старшим по званию на заставе, Георгий Самойленко отправил раненых и женщин в тыл. И только вечером 22 июня от прибывших на подмогу кавалеристов 9-й Крымской дивизии узнал, что началась война. Об обстановке на фронте ничего не знали несколько дней, слышали лишь, что наши моряки высадились в Румынии. Но все были уверены, что через месяц-два обнаглевший враг будет разбит.

Уничтожить любой ценой

Румыны уже захватили мост, имевший важное оперативное значение, и начали перебрасывать на восточный берег людей и технику. Надо было любой ценой уничтожить мост. Без помощи пограничников, знавших к нему подходы, сделать это было крайне сложно. Георгий Самойленко получил приказ подобрать группу из опытных бойцов и провести к мосту саперов.

Два дня ушло на подготовку. Кавалеристы и оставшиеся в живых пограничники с трудом сдерживали натиск противника. Вот если бы удалось взорвать мост, чтобы к врагу не шла подмога…

– Оставили в штабе документы, нагрузились взрывчаткой, сделали себе кули из камыша для маскировки и, босые, пошли к мосту, – вспоминает Георгий Иванович.

Их было семеро. Шли на верную смерть. Даже если бы каким-то чудом удалось подойти к мосту и взорвать его, как уйти потом живыми? Георгий Самойленко не скрывает: «Да, было страшно. Но надо идти».

Глухой ночью по реке спустились к мосту. По нему то и дело проезжали повозки, шла пехота. У края моста топтались у пулемета двое румын. Сапер из группы Самойленко разрезал металлическую сетку, установленную румынами на случай диверсии. Быстро заложили под опоры моста взрывчатку.

– Укрыл сапера плащом, и он зажег бикфордов шнур, – вспоминает те минуты Георгий Иванович. – Ну вот, казалось бы, можно уходить. Но было страшно: вдруг взрывчатка не сработает?

Прошли метров пятьсот по берегу – взрыв. Мост рухнул, а по берегу начали хлестать пулеметные очереди. Не задело. Вскоре через камыши вышли к своим. Встречавший группу пограничник молча пожал всем руки. В штабе полка пообещали представить к наградам. И, наверное, забыли на другой же день.

Ничего не оставлять врагу

Наши войска, после того как мост был взорван, выбили румын с плацдарма. Но радоваться было ничему: фронт в те июньские дни трещал по швам и катился на восток.

А в кавалерийскую дивизию, где теперь воевал Самойленко, прибыло пополнение из местных жителей – молдаван.

– Приехали на своих длиннохвостых черных лошадях. Все молодые, необученные, – вспоминает Георгий Иванович. – Стрелять никто не умеет, по-русски не понимают. Обуза, а не солдаты.

С такой подмогой обескровленная в первых боях дивизия не могла сдержать противника. Да и пополнение скоро разбежалось по домам.

Только третьего июля после знаменитой речи Сталина Георгий Самойленко, как, впрочем, и многие другие, по-настоящему осознал, что война будет тяжелой и долгой. «Ничего не оставлять врагу», – сказал Сталин. В тот же день Самойленко получил под свою команду двадцать красноармейцев и приказ: «Уничтожать все, что невозможно вывезти в тыл».

Изымали из магазинов в прифронтовой полосе золотые и серебряные изделия, жгли товары, подрывали станки и здания. Однажды сожгли целый мешок денег – надоело таскать его с собой. Война все спишет.

Смерть и рана неизбежны

А война шла своим чередом. Каждый день мог стать последним. Ходил с группой в разведку за «языком» – остался жив, выжил в страшном бою 13 июля, когда немцы шли в атаку и орали песни, стреляя из автоматов. Был случай, что Георгия Самойленко спас его конь, не бросивший хозяина.

Но рано или поздно пуля или осколок должны были найти бойца: редко кому в 41-м удавалось воевать больше месяца подряд.

В том бою 14 июля немецкая мина разорвалась почти рядом. Георгий Самойленко только увидел, что командиру эскадрона, лежавшему рядом, размозжило голову, и потерял сознание.

– Очнулся в кузове автомашины, – вспоминает Георгий Иванович. – Рядом раненые, в небе немецкие самолеты кружат, все в дыму и пыли.

Потом был санитарный поезд на Одессу и корабль на Новороссийск. В море их бомбили.

– Помню, как страшно кричали раненые, когда бомба попала в корабль, – рассказал Георгий Самойленко. – Раненые в панике лезли на палубу, некоторые бросались в море.

Наконец госпиталь в Сталинграде, который летом 41-го был глубоким тылом.

А полетать не удалось

После госпиталя Георгий Самойленко, повоевавший пограничником и кавалеристом, чуть было не попал в авиацию. В документах писарь по ошибке написал, что он был заместителем командира эскадрильи.

– На каких типах самолетов летали? – спросил у Самойленко майор в штабе авиационного полка, куда он прибыл из госпиталя по назначению.