И как мы только победили… Великая Отечественная в статьях журналиста

Гитлеровцы мощным бронированным кулаком пытались выйти к Ефремову, чтобы оттуда по шоссе прорваться на Тулу. О бое у деревни Ереминки рассказал майор в отставке, а тогда политрук батареи сорокапяток М. Василенко:

– В батарее было шесть орудий, окопались хорошо, ждем. Сначала – шум моторов, потом видим – веером» идут 12 танков. Я был за прицелом первого орудия. Подпустили танки поближе и открыли огонь. Поймал танк в прицел, выстрелил, он встал и задымил. Потом поджег еще один.

Все просто и ясно, как о работе.

Потеряв в этой атаке 6 танков, гитлеровцы повернули назад. У села Кадное они атаковали 34 танками, прикрываясь согнанными местными жителями. В этом бою 6 танков подбил сержант М. Кладов. Попробовали гитлеровцы прорваться у села Крестище, но и здесь их встретило орудие М. Кладова. Он один вел бой с 20 танками, подбил 3, был ранен, но стрелял, пока оставшиеся 17 танков-не вышли из боя. Первым в 137-й стрелковой дивизии сержант М. Кладов был представлен к званию Героя Советского Союза. Но в наградном листе с описанием его подвига я прочитал: «Награда не вручена». Вряд ли он мог остаться живым в такой войне, но на всякий случай послал запрос в село, откуда М. Кладов был родом. Ответ от местных властей пришел странный: «Михаил Кладов живет в нашем селе, но у него нет оснований гордиться своими былыми подвигами». Как это «нет оснований», если он подбил 9 танков и о нем до сих пор помнят его однополчане?

Пришлось ехать на родину М. Кладова. Тяжелая это была встреча. В райвоенкомате мне рассказали, что в 43-м М. Кладов во время боя дезертировал и все оставшееся время войны скрывался у себя дома в деревне. После победы, правда, был амнистирован, но в родном селе его все считают дезертиром, а о награде никто, в том числе и сам он, ничего не знал. Военком, узнав, что в архиве я нашел на М. Кладова наградной лист, схватился за голову: с одной стороны – награда нашла героя, но как же ее вручать дезертиру?

Долго говорили мы с М. Кладовым о боях на Красивой Мече. О его дальнейшей судьбе – ни слова, ни я, ни он. Только когда прощались, он вдруг заплакал: «Не пиши обо мне ничего, какой я герой…» Награды своей он так и не получил. И я так и не понял, как он мог сломаться в 43-м, если выдержал ад 41-го, начиная от Бреста.

А его 137-я дивизия тогда, в ноябре 41-го, на Красивой Мече все же не устояла. Гитлеровцы потеряли не одну тысячу своих солдат и 25 танков и ни за что не прорвались бы к Ефремову, если бы не предатель из местных жителей. Он провел колонну танков к городу. Эту историю мне подробно рассказал А. Шкурин, начальник особого отдела полка. И каково же было мое удивление, когда в краеведческом музее г. Ефремова на одном из стендов я увидел фотографию со знакомой фамилией. Тот самый, предатель. Сотрудники музея ничего не знали об этой истории, до войны он был в числе уважаемых людей. Фотографию сняли. Переделали и схему боев в районе Ефремова: 137-я Горьковская дивизия на ней даже не значилась.

А тогда развить успех на этом направлении гитлеровцам все же не удалось. Ф. Гальдер 21 ноября записал в своем дневнике: «Гудериан доложил по телефону, что его войска выдохлись». Еще несколько дней гитлеровцы пытались атаковать, порой силами всего по 20—30 человек, но безуспешно. К началу декабря наступление гитлеровцев на Москву окончательно захлебнулось. Не сумели немцы выйти и на историческое Куликово поле, чего так добивалось ведомство Геббельса.

Полковник А. Шапошников, с которым мы часто говорили об этих боях, на вопрос, как же тогда им удалось устоять, ведь в июле 41-го немцы такими же силами смели бы их, даже не заметив, ответил просто и без высоких слов: «У нас после трех окружений в полку остались такие солдаты, что если зацепятся где, то ничем их уже не сковырнешь, их даже убить было трудно, потому что лучше немцев воевали. Люди чувствовали свое превосходство над противником даже в те дни, когда все висело на волоске».

Об этих людях можно сказать и словами древних: «Их мужество возрастало с уменьшением их численности». И это тоже будет правдой.

В НЕМИЛОСЕРДНОЙ ТОЙ ВОЙНЕ

спасали раненых наши девушки-медсестры, теряли любимых

«Анна, Анечка, сестричка». – так звали ее командиры и товарищи, потому что на войну Анна Ивановна Ермоленко сумела попасть 16-летней девчонкой. Сейчас ей и самой трудно представить, как она вынесла это на девичьих плечах – августовские 1941-го бои под Киевом, трагическое сентябрьское окружение, когда погибли войска четырех армий, а ей удалось вырваться из него чудом с небольшой группой бойцов. Она в числе последних видела погибшего в окружении под Киевом командующего Юго-Западным фронтом генерала П. Я. Кирпоноса – перевязывала его в роще Шумейково в ночь перед прорывом.

Тогда ей выпало жить, но впереди была еще целая война – километры бинтов на раны, кровь, стоны, смерть и длинный путь от Подмосковья до Кенигсберга.

– Когда наша дивизия наступала, – рассказывает Анна Ивановна, – за сутки в медсанбат поступало обычно по 600—700 человек раненых. Смены медперсоналу не было никакой, работали до тех пор, пока не сваливались от усталости. Потом по очереди уходили на два-три часа отдохнуть и снова за работу. Казалось, только положила голову, а уже будят, надо дать отдохнуть другому. Наш хирург, доктор Комоцкий, очень высокого роста, физически крепкий человек, над операционным столом стоял по двадцать часов, не разгибаясь. Делал самые сложные операции. Врачей не хватало, поэтому часто ему приходилось оперировать одному и без передышки, а мы, медсестры, помогали ему, сколько могли.

В большой перевязочной стояли три стола, в операционной – два, и на каждый стол клали раненых для обработки и операции. В операционной медсестре приходилось подавать инструмент и материал часто сразу двум или трем врачам. Тут нужна была внимательность, подвижность, наблюдательность. А какой ловкостью Должна была обладать каждая медсестра, чтобы на коленях, на общих нарах, в землянке или в палатке, при свете коптилки попасть в вену, перелить кровь самым тяжелым раненым, которые находились в шоковом состоянии, обескровленные, с оторванными руками, ногами…

Стояли мы в каком-то совхозе. Эвакуация раненых шла с трудом – машины буксовали, лошадей не хватало, а раненых было очень много. Мы еле успевали обрабатывать первичных, а уже надо было вторичные обработки производить, так как развивались гангрены. На еду у нас времени вообще не оставалось – повар по два-три раза разогревал и звал поесть, пока уж не вмешивался командир медсанбата.

Меня в медсанбате все звали дочкой, потому что была моложе всех, в 42-м году шел только семнадцатый год. И вот однажды работала я без смены и отдыха третьи сутки. Вечером комиссар и командир медсанбата зашли в перевязочную, подозвали и спросили: «Дочка, вытянешь еще ночь или нужна замена?». Я, конечно, отрапортовала, что вытяну. Но, в общем, я всех тогда подвела. Где-то на рассвете, когда сон сваливает каждого, свалил он и меня. Как сейчас, помню, что санитары клали на стол раненого и сказали: «Доктор, это последний, но с красной полосой», – то есть срочный. И мне показалось, что этот раненый падает со стола, я протянула руки его поддержать и сама упала, уже уснувшая.

Меня не разбудили даже нашатырным спиртом. Санитары отнесли в послеоперационную палату, и там проспала я восемнадцать часов.

– Анна Ивановна, война войной, но вы ведь были молодые. Была, наверное, и любовь. Какая она на войне?

– Когда я попала на фронт, о любви у меня не могло быть и речи, в медсанбате я была младше всех. Но летом 42-го и мое сердце было тронуто искоркой, которая разжигалась все больше и больше. У всех наших девушек были знакомые ребята, иногда даже и встречались, когда выпадала возможность, писали письма. Как-то подруги мне говорят: «Аннушка, надо познакомить тебя с каким-нибудь мальчиком, будет письма слать, и тебе будет веселее». И вот знакомство состоялось. Само собой. Было это в лесу на Орловщине, раненые поступали, но реже, так как стояли в обороне. Однажды в числе раненых оказался капитан Павел Гриднев. Он был ранен, когда его химрота прикрывала дымом дивизионных разведчиков. Красивый, высокий, стройный боевой командир. Тогда ему шел только двадцать первый год. Ёкнуло мое сердечко, тогда совсем юное и никем не искушенное.

Заметила, что и он обращает на меня внимание, я же со своей угловатостью все стараюсь исчезнуть и заняться любым делом, только бы не попасться ему на глаза. Но покоя на душе не было. Павлик выписался после поправки в свою часть, а не прошло и двух дней, как получаю от него письмо. И не какое-нибудь, а письмо, которое впервые написал человек, милый моему сердцу. Во время очередного дежурства писала и я первое в своей жизни письмо. Писала и рвала, снова и снова. Химрота всегда стояла недалеко от медсанбата, и Павлик мог приехать, но встречи были короткие, да и девочки боялись встречаться с ребятами, чтобы нас не ругали.

Однажды вечером у нас проходило комсомольское собрание, оно затянулось, а потом мне сказали, что приходил Павлик, ждал меня, много курил, был очень взволнован. А где-то около полуночи к нам стали поступать большие партии раненых, в основном, разведчики и с химроты. Я мыла руки, когда ко мне подошел ординарец Павлика, очень встревоженный, и вымолвил сухими губами: «Погиб капитан…» Я сразу не поняла, о ком идет речь или просто не хотела верить, потом что-то сковало все движения, слезы, как туман. Какое-то время еще делала перевязки, просто по инерции двигалась, ничего не видя. Доктор Комоцкий, заметив это, отправил меня отдыхать, но я продолжала работать, так было легче. До рассвета обработали всех раненых, потом пошла – и ничего перед собой не вижу, проклинала в душе и Гитлера. и войну… Пока мы стояли в этой деревне, каждый день бегала к Павлику на могилу.

Вот так в годы войны мы любили и теряли любимых.

ВЕЧНАЯ СЛАВА!

Мы привыкли к будничной суете площади М. Горького, но 9 мая и она, и улица Свердлова преобразились и на целый день стали праздничными. Около 9 часов утра на площади М. Горького стали собираться горьковчане. Повсюду – улыбки, объятия, рукопожатия, блеск орденов и медалей.

Фронтовики с боевыми наградами на парадных костюмах. Им сегодня – особое внимание.

А. И. ГУРЬЯНОВ: – Начинал в 201-й воздушно-десантной бригаде имени Кирова, потом во 2-й маневренной воздушно-десантной бригаде. В армии я начал служить еще в 1939 году. Командовал взводом, ротой. Воевал под Старой Руссой и на Северном Кавказе. Двадцать пять прыжков с парашютом, приходилось прыгать и ночью. Один раз меня товарищи восемь суток тащили через линию фронта. Все было на войне, и очень тяжело всегда, и друзей многих похоронил. Поэтому дороже праздника Победы для меня нет.

На груди у Т. И. Косенкова – три ордена Отечественной войны, два – Красной Звезды, знак ветерана КПСС.

– Начал войну на Северном Кавказе, – рассказывает он, – участвовал в боях за Новороссийск, а закончил – в Берлине.

Артиллерист. А В. Д. Шалыгин начал войну в 42-м, под Волоколамском, комиссаром артиллерийского полка, закончил – в Кенигсберге. В. Н. Шабельник – тоже артиллерист, командир взвода артразведки. Начал с Белгорода в 43-м, а закончил под Прагой, и не 9 мая, а 12-го – добивали остатки несдавшихся частей гитлеровцев.

– Сколько товарищей похоронил… – говорит он. – Особенно хорошо помню нашего разведчика Ильченко, в Польше погиб.

В разное время и на разных фронтах воевали наши земляки. Артиллеристы и моряки, связисты и пехотинцы, труженики тыла и просто дети войны. Каждому есть вспомнить, рассказать. Кто-то воевал год, кто всего несколько месяцев.

– Мне было три года когда отец пришел с войны, – рассказывает председатель областного Совета, первый секретарь обкома КПСС Г. М. Ходырев, – но радость тех минут помню до сих лор. Отец был артиллеристом, начал войну на западной границе, кончил в Берлине, День Победы – это праздник всенародный, и нам надо беречь наши традиции, никогда не забывать, что Победа – это не только великая радость, но и великая печаль о погибших наших воинах, советских людях. Никогда не надо забывать, чего стоила нам война. Нужно помнить и гордиться тем вкладом, который внесли в Победу горьковчане. И о ветеранах: надо думать и думать, чтобы как можно больше нам для них сделать, особенно сейчас.

А. П. Степанцев и отец председателя городского Совета В. С. Бодякшина воевали в одной дивизии – 137-и стрелковой. Вместе уходили на фронт на четвертый день войны, вместе пробивались из трех окружений в сорок первом. Степана Трофимовича Бодякшина нет сейчас в живых, но однополчане его помнят как замечательного человека. Необычной судьбы человек и А. П. Степанцев.

– Это сейчас я полковник в отставке, – говорит Александр Петрович, – а так – крестьянина сын, семьдесят лет назад лаптях бегал. Отец пришел с империалистической войны и скоро умер, пришлось мне быть в семье за старшего. Работал в артели, знаю, что такое безработица. Перед войной работал на заводе, был на комсомольской, партийной работе. Участвовал в войне с Финляндией, а в Великую Отечественную все время воевал в одной дивизии, с первого до последнего дня…

Подходят роты курсантов военных училищ города, выстроилась колонна автомашин, декорированных плакатами по истории Великой Отечественной войны. Духовой оркестр создает особый праздничный настрой – да и кого не взволнуют песни «День Победы». «Темная ночь», «Синий платочек». В 10 часов утра оркестр сыграл «торжественные фанфары», и по улице Свердлова потянулись праздничные колонны наших ветеранов. Впереди – боевое знамя прославленной 89-й гвардейской Белгородско – Харьковской стрелковой дивизии, сформированной в нашем городе.

У памятника Минину духовой оркестр останавливается. Рота почетного караула встала у Дмитриевской башни. Здесь состоялась вторая часть праздника:. Как всегда в этот день, площадь Минина и Пожарского заполнили тысячи горьковчан. И вновь звучат слова песни: «Здравствуй, мама, возвратились мы не все…» Секунды тишины и – «торжественная фанфара». Неожиданно, как будто из мая 45-го, звучит голос Ю. Б. Левитана, сообщающего о безоговорочной капитуляции Германии. «Германия полностью разгромлена!» – торжественно и гордо разносится над площадью.

Открывает праздник первый секретарь горкома КПСС Ю. А. Марченков. Простые, проникновенные слова о памяти, о том, как была завоевана Победа, о вкладе в нее наших земляков. Звучит могучее «Славься» М. И. Глинки. Праздник продолжается. Свое искусство – строевые приемы с карабинами – показывает рота почетного караула.

Ничто так не радует душу и сердце солдата, как хорошая строевая песня. А открывает праздник «Песня в строю» «Священная война». Четкий строй курсантов, внуков и правнуков победителей. С каждой песней у любого из нас связаны какие-то свои ассоциации, воспоминания. Когда мы слышим «Священную войну», то вспоминаем тяжкий 41-й. Отсюда под этот марш уходили с площади Минина и Пожарского горьковские дивизии. Для ветеранов эти минуты – встреча со своей молодостью. Строевые песни для артиллеристов, моряков, летчиков…

А. А. КОСТИН:

– Я пулеметчик с бронепоезда «Козьма Минин». С самого начала и до Берлина. Особенно тяжелые бои для меня были за Ковель и Варшаву. Победили мы потому, что нельзя было не победить. Сейчас кое-кто стал забывать, что такое фашизм и какая судьба нас всех ожидала. Фашисты были противником сильным, умным, беспощадным, победить их было очень трудно, большой крови это стоило и адского труда всему советскому народу. И еще много лет пройдет, но люди будут удивляться – как тогда мы все это выдержали и все-таки победили.

Немало среди ветеранов и женщин с боевыми наградами.

Нот Таисья Митрофановна:

– Я из Запорожья, приехала на встречу нашей 89-й гвардейской. Была медсестрой в зенитно-пулеметной роте, на фронте с 17 лет. Как попала я первый раз под обстрел, так сразу и повзрослела. Страшных дней на войне было дюже много. Сколько раненых перевязала за войну – разве сосчитать. У меня в 17 лет были кровавые мозоли на руках. А 9 мая 45-го я встретила в Берлине, у самых Бранденбургских ворот. В три часа утра мы узнали, что Победа. А еще было много раненых, все стонали, и вот увидела, что все наши бегут, друг друга хватают, обнимаются, все плачут. Таких и слов нет, чтобы описать, какая «то была тогда радость – Победа! Мне очень нравится, как в Горьком проходит праздник.

Четыре нашивки за ранения у этого седого человека, Ф. А. Перунцев – горьковчанин, воевал с 1942 года, в пехоте, в 89-й гвардейской дивизии, старший сержант.

– Первый раз ранило за Белгород, второй – за Корсунь-Шевченковский, третий в Курляндии, а четвертый в Данциге. Но больше двух-трех дней в госпиталях не был. Быстро подлатают и снова своих скорее догонять.

А вот медали на груди совсем молодого человека. Они – за -бои в Афганистане.

ИГОРЬ САЛОВ:

– Дед у меня воевал всю войну, Когда я сам побывал под пулями, то только тогда по-настоящему понял, что такое война. Перед ветеранами я преклоняюсь, им было в тысячу раз тяжелее, чем нам.