Дом окнами в полночь. Исповедальный роман

– И, если уж совсем откровенно, ни для кого же не секрет, что Наташа была моей первой школьной любовью. Да. Всё было, да быльём поросло.

Маша, закрыла лицо ладонями. Дядя Ваня продолжал:

– Но теперь, мы ведь собираемся стать одной семьёй, то есть самой тесной роднёй, если я правильно понимаю. Поэтому не вижу оснований для беспокойства. Для Олега на выбор есть несколько вариантов начать самостоятельную жизнь.

Первое – школа-интернат, где проживают ребятишки из деревень. Неделю там, на всём готовом, выходной дома. Год пролетит моментально, а там и в военное училище рекомендовать будем.

Второе – захочет, пусть живёт у нас. В доме есть две свободные комнаты, даже с отдельным входом.

Третье – настоятель монастыря игумен Никодим, ваш духовный отец, с удовольствием выделит ему теплую келью в братском корпусе для проживания и занятий, а также место за трапезным столом. Я специально напросился к игумену на аудиенцию. Ему очень дорога память о вашей маме. В школу надо будет ходить подальше, но молодому волку семь вёрст не крюк! Так или не так, Олежка? Конечно, батюшка назначит ему какое-то послушание, как труднику, что, опять же, необычайно полезно для души и тела. И угодно Богу. А то, можно просто остаться в своём доме и жить на пособие. Полные пригоршни выбора, Олег!

От такой велеречивости по мою перспективу, сердце стало выстукивать тарантеллу. Ну, какому же подростку не грезилась в радужных сновидениях эта полная свобода неподконтрольного существования! Но… стоп, машина! А если Маша откажется наотрез?

Скрипнула входная дверь и я выскочил в прихожую. Тамара Петровна, тяжело отдуваясь, стягивала со своей грузной фигуры мокрый плащ.

– Мамочка, ну зачем же ты утруждалась, – виновато хлопал себя по ляжкам дядя Ваня, – сердце же! Тебе нельзя!

Та, освобождая путь своему тучному телу, отодвинула мужа в сторону и обняла заплаканную Марию за плечи:

– Мне нельзя, а вам, конечно, можно! Довести девочку до слёз своим кавалерийским наскоком и шашками наголо. Где же нам прислушаться к мудрым советам! Дубина стоеросовая. Что тот, что другой!

Пойдите-ка все вон, на кухню, и прикройте дверь. Дайте человеку успокоиться.

* * *

В утренних сумерках внезапно загремел будильник. Неоновый циферблат уверял, что за окном семь ноль одна утра. Ленка, ворча спросонья, сунула голову под подушку. Это её причуда заводить часы не ровно на какой-то час, а с походом на минуту или две. Какое-то поверье, мне неведомое. Копит, что ли, бонусные минуты праздного сна, не знаю. А следом, ещё не дав будильнику заткнуться, затрезвонил телефон. Быстро хватаю трубку и, оглядываясь на Лену, говорю шёпотом:

– Слушаю.

– Привет, Олег Николаевич. Это Иннокентий. Извини, если разбудил, но тебе надо срочно собраться и приехать на фабрику. Заходи в мой кабинет и жди. Мне, может, придётся немного задержаться, жди и не нервничай. Ключ у Люси в нижнем ящике тумбы. И без вопросов. Давай, до встречи.

Ещё жива морпеховская выучка – приказы не обсуждаются, а исполняются. Ехать не близко и я, прислонив голову к автобусному стеклу, закрыл глаза.

Что всегда ценили во мне, так это исполнительность. Не задирая носа, брался за любое дело и пытался сделать его хорошо. Лидером наверняка не смог бы себя назвать, не та харизма, зато с детства носил под сердцем довольно большой запас самолюбия. Того, что считается в православии гордыней и причисляется к смертным грехам. Поначалу значения этому не придавал. Но становилось как-то не по себе, если порученное дело выполнялось мною не в самом лучшем виде. Душа требовала похвалы для самоутверждения, а ради неё стоило выкладываться. Поэтому со мной не возникало проблем ни в школе, ни в армии, ни в монастыре, где волею случая пришлось прожить неповторимый год жизни.

Сестричка милая, Машенька, со слезами на глазах просила, что даст Сергею согласие на брак лишь в том случае, если я стану жить в монастыре, под духовным надзором отца Никодима.

Нормально закончил школу. Без пацифистских закидонов и попыток «откосить» отслужил положенный срок связистом в береговой охране на Балтике. Не совсем флотский, но влюбившийся в море бесповоротно. Демобилизовавшись, поступил, правда, на льготных условиях, в Плехановский институт. Почему в Москве, а не на родной сибирской земле?

А как иначе, если единственный родной человек, сестра, обосновалась в Подмосковье. Там, в военном городке, «…лейтенанту Семёнову С. И. с супругою» по прибытии была выделена командованием приличная квартира. А настырный и пробивной однокурсник Иннокентий, коренной калужанин, удачно женившийся по окончании ВУЗа на дочке большого московского чиновника, сделал мне предложение, отказаться от которого выглядело бы верхом неприличия. Вот это и есть причины, по которым я пришвартовался к столице.

Если откровенно, всё в жизни складывалось достаточно ровно. К тому же, в обозримой перспективе вызревало ещё одно радостное событие – Маша где-то ближе к зиме должна родить себе и Сергею дочку, шестилетнему Ромке сестрёнку, а мне племянницу. Всё хорошо на беглый взгляд со стороны и перспективы высвечиваются радужные. Тут бы и воскликнуть: «Остановись мгновенье!» ан, шиш вам, неостановимо время! И сие – факт неопровержимый. А в подтверждение этому, случай.

Не смешной, так забавный.

Удивительный подарок сделала Лена в связи с моим днём рождения. Мы решили отметить это событие вдвоём, в небольшой уютной кафешке. Милое заведеньице, если немного спуститься от памятника Пушкину вниз, по Тверскому бульвару. Проходя неспешно мимо дома Герцена, я с замиранием сердца и завистью поглядывал на окна, за которыми вострили поэтические перья студенты Литературного института. А потому и с завистью, что не давала мне покоя одна сердечная заноза, о которой я и самому себе боялся лишний раз напоминать.

В подростковом возрасте я перечитал почти все книги из поселковой библиотеки о морских путешествиях и о покорителях Арктики. Челюскин, Седов, Нансен, Амундсен… Какие имена! Какие судьбы! Мало того, что я страстно мечтал служить во флоте, я, боязно сказать, задумал написать большой приключенческий роман о людях, беззаветно влюблённых в эту опасную, загадочную и величественную стихию. Под никому не доступным спудом свято хранилась толстенная тетрадь с дневниковыми записями и фрагментами текста, которым долженствовало в будущем войти в основной сюжет.

Да, хотел стать моряком. Зимой обтирался снегом, вокруг Некрасовки закладывал свою личную лыжню длиной в двенадцать километров, набивал песком сшитые Машей мешочки вместо гантелей… Готовился. Но служить выпало не на море, а рядом с ним. Десантно-штурмовой батальон морской пехоты Балтийского флота, связист. Форма, конечно, общевойсковая, но тельняшка! В детстве была у меня эта бело-полосатая мечта всех пацанов – тельняшка. Даже две. Вторую подарила мама на день ВМФ.

А первую я украл по темну с верёвки в дальнем дворе, за школой. До сих пор помню морозный запах и демаскирующий грохот от немнущейся, окоченевшей на ветру, стираной матросской рубахи. Добыча будоражила во мне неуёмную радость и подстёгивала настигающим страхом.

Мать отодрала за уши так, что левое опухло и неделю выпирало из-под шапки. Втроём, с мамой и тельняшкой ходили к тем соседям возвращать и извиняться. Я тогда плакал предпоследний раз в жизни. Последний – на похоронах моей самой дорогой.

К писательской когорте относить себя не думал, но и надежды на счастливый случай не отбрасывал. Почему у меня нет такого права – написать роман о море? Пусть я служил рядом с этой стихией, но душа была ею покорена навек!

И что с того, что у меня теперь другое образование? Дворник, который жил во флигеле этого знаменитого особняка и подметал за снующими туда-сюда «гениями» клочки черновиков их будущих «нетленок», тоже имел за плечами лишь железнодорожный техникум. А имя ему было, если позволите, Андрей Платонович Платонов!

Не пристало даже и пытаться ровнять себя со знаменитостями, но ведь технология «обжига горшков» сейчас в абсолютно свободном доступе!

Впрочем, всё это «Думы окаянные, думы потаённые…».

Ну, стало быть, подарок.

Поглаживая тонкими пальцами бокал с шампанским, Лена говорила слова, от которых у меня начинал распускаться павлиний хвост и, если бы ещё немного красноречия, то над макушкой возгорелся бы нимб. Много нового я узнал о себе, а под конец тирады она протянула коробочку, перевязанную желтой атласной ленточкой.

Это были немецкие часы обратного хода. Они показывали абсолютно точное время. Вплоть до секунды. Однако, стрелки, вращались в противоположную сторону. Привычными местами поменялись и обозначения на циферблате. На своём месте оставались лишь цифры 12 и 6. От 12 спускались вниз по правой стороне – 11, 10, 9, 8, 7.

А от шестёрки поднимались слева вверх – 5, 4, 3, 2, 1. Лена, как ребёнок, смеялась и хлопала в ладоши, наблюдая, с каким оглупевшим выражением лица я пытался постигнуть выкрутасы этой германской придумки.

– К ним надо привыкнуть, а так часы надёжные. Фирма веников… ну ты знаешь!

Я долго вертел часы в руках так и этак:

– Слушай, а ведь в этих часах есть какой-то сакральный смысл. Создается ложное впечатление, что время откручивается назад. Ты молод, бодр, мобилен и не надо никуда спешить. Уйма времени впереди и переделать все дела ещё успеется. Легко предаться праздности. А праздность, как известно, всем порокам мать. Можно небрежно и беспечно проживать черновик жизни, а уж потом, когда наступят благоприятные времена, начинать жить безгрешно и набело, поэтапно воплощая в конкретные дела проекты, задуманные ранее.

Смотри, как далеко назад могут утянуть легковерную душу эти часики! Диву даёшься, чего только не придумают люди! Могут не токмо стрелки, а и реки вспять завернуть. Стариков уже пытаются омолаживать. В ДНК влезают. Надо, вишь ли, в каком-то месте маленько подкорректировать. Создатель чего-то там недоучёл, понимаешь ли! Дай им волю, они и земной шар развернут в обратном направлении. Тем более что магнитные полюса уже надумали меняться местами. Господи, пронеси!

За автобусным стеклом стало совсем светло. Я взглянул на часы, с тайной, словно бы, надеждой, но нет, ничего не изменилось – они так и лупят в обратную сторону, как маневровый паровоз. Но, таки, довольно мечтаний. Тем более что моя остановка.

По истечении некоторого времени мне надоело мерять шагами директорский кабинет, и я спустился вниз к вахтёру дяде Васе. Тот вытянулся по стойке «смирно», полагая, что это какая-то проверка. Но совместными усилиями мы быстро притушили его должностную прыть разговорами на отвлечённые темы.

И тут, сквозь стеклянное перекрестье вращающейся входной двери отчётливо просматривалось, как прямо к ступеням на скорости подлетел белый «Крузак» и с привизгом тормознул. На водительском месте сидел незнакомый плотный мужчина. Хлопнула пассажирская дверца и, обогнув машину спереди, показался Иннокентий. В руках он держал массивный кофр. Водитель, опустив стекло, сказал ему вдогон какую-то фразу.

Нет, этого парня я раньше не встречал, но что-то в его внешности притягивало взгляд. А, вот! Редкие чёрные усики, которыми он тщетно пытался прикрыть неровный шрам на верхней губе. Такой остаётся после оперативного лечения болезни, которую в народе называют «Заячья губа». Что было им сказано, конечно, не разобрать, но, по ощущениям, он должен был гундосить. Автомобиль рыкнул и исчез из виду.

Иннокентий был взвинчен и, не поздоровавшись, прошипел:

– Я где сказал тебе быть? Неужели так трудно сделать, что просят! Ступай за мной.

– Доброго здоровья, Иннокентий Александрович, – говорил ему в спину дядя Вася, но тот не ответил. Уже в кабинете он плотно прикрыл обе двери и затряс ладонями перед моим лицом:

– Ты просто не врубаешься, насколько это всё важно, Некрасов! Лишние визуальные контакты крайне нежелательны! Меня строго предупреждали, а ты вечно своевольничаешь! – И упал в кресло, всем видом своим являя марафонца на финише. Нетрудно убедиться, что человек был совершенно разбит.

– Ну-ка, брат, давай сделаем так. Для начала успокойся. – Я открыл в мебельном стеллаже «заветную» дверцу и плеснул из квадратной бутылки на дно широкого стакана немного виски. Он принял хрустальную посудину, поднял на меня глаза, полные какой-то виноватой тоски и спросил тихо:

– А ты?