В любви то радостно, то больно

Мария Львовна демонстративно достала из навесного шкафа сердечные капли. Мимические мышцы на её лице танцевали что-то нервное. Казалось, она вот-вот задохнётся.

– Мама, детство давно закончилось, ты не заметила?

– Заметила – не заметила! Всё равно подлец, как ни крути. Ну и что этот папахен недоделанный, женишок предпенсионного возраста, Геннадий Вениаминович, что б ему пусто было, чего говорит-то, о чём думает? Аркадий рога ему точно поотшибает. И поделом ловеласу пучеглазому!

– Он ещё не знает. Я и сама… не думала, считала, что задержка. Ошибалась.

– Не думала она! Нужно было думать. У этого срамника, понятное дело – гормон-то играет, и часики тикают. Обрюхатил, гадёныш, кровиночку. Как совести хватило на дитё позариться! Он же тебя из родильного дома встречал, крестником напросился. Пеленал, на плечах носил, сопельки подтирал. Знала бы такое – на порог бы не пустила. Вот отец-то узнает – что бу-у-дет! Зашибёт гадёныша, как пить дать зашибёт. И в тюрьму из-за него супостата сядет. Останусь я вдовой соломенной. И ты, ты тоже без родителя останешься. Вот тогда запоём. Надо же – Викуся с животиком, диво дивное.

– Ма-а-а, не паникуй. Я совершеннолетняя, сама могу решения принимать. Вон, Пугачиха…

– Ненормальная она, эпатирует, придуряется. И ты туда же? Да-а! Сама, значит, всё решаешь! Воспитывать тоже сама будешь, и кормить сама? На что, я тебя спрашиваю, на кие шиши жить собралась? Думаешь, Генка твой раскошелится? Держи карман шире. Он человек не-се-мейный, легкомысленный. До сорока шести лет дожил – не женился и на старости лет не решится. Комплекс холостяка у Генки. Жиголо он со стажем, шаляй-валяй, Казанова недоделанный. Слышала о таком мужском пороке? Боятся такие козлы семейных уз, как чёрт ладана боятся. Горе мне, горе! Глазоньки бы мои тебя не видели!

– Для мужчины это возраст зрелости. Он же меня на руках носит.

– Лучше бы его пронесло, охальника. Или ноги отнялись. Непорядочно это, недостойно мужчины, порочно, низко, гадко. Это же надо так неразумному чаду голову вскружить, что оно под старика, под извращенца полоумного легло, непорочность свою ни за понюшку табака растратило.

– Да не старик он, мама. Мужчина в полном расцвете сил. Ответственный, сильный.

– Тебе, конечно, лучше знать. Продегустировала. Выросла, значит! Или поглупела вконец? О-о-о, Аркаша, отец пришёл. Что бу-у-дет-то! Я, пожалуй, в кухоньке пока посижу. Сама заварила кашу – сама и расхлёбывай.

На пороге стоял радостный отец и смущённый донельзя Геннадий Вениаминович Ваншенкин.

– Встречайте гостей, барыни-сударыни. Друг детства, собственной персоной. Явился – не запылился, не прошло и полгода. Поцелуй крестницу-то. Хотя, она у нас теперь стеснительная стала, девица на выданье. Вон как робеет, пунцовая вся. Проходи, Геныч, в горницу. По такому замечательному поводу накатим по рюмашке. Я голо-о-дный как тысяча чертей. Мать, ты куда спряталась?

– Ужин готовлю.

– Замечательно, чудесно. Одобряю. Поздоровайся с гостем.

– Красавец, чисто жених. Только перья подкрасить и под венец. Жениться-то не надумал, – ехидно спросила Мария Львовна, – цветёшь и пахнешь. Помолодел что ли? Уж не молодка ли какая тебя свежатиной окрылила?

Мужчина покраснел, закашлялся.

– Дядь Ген, как думаешь, мне бы пошла твоя замечательная фамилия? Говорят, скоро ты папой станешь. Врут поди?

– Погодь, погодь, Викуся, чем тебе наша-то фамилия не нравится? Суровцевы – звучит гордо. Папа был Суровцев, дедушка тоже. Да ну вас! В кои-то веки с другом встретился. На стол мечите, есть что отметить.

– Я и говорю, папочка, разом всё и отметим. Вы-то, Геннадий Вениаминович, как к семейным праздникам относитесь?

– Отстань, балаболка, не шали. В гости человек заскочил. А чего это ты такой красный, Геночка, я что-то пропустил, чего-то интересного не знаю? Да ну вас, аж сердце зашлось.

– Скажи правду, крёстный, любишь детей-то, воспитывать будешь, али так сойдёт? А тёщенька кто – ведаешь?

– Ты это, Вика, трепись, да знай меру! Что происходит-то, или ты всерьёз?

– Серьёзней некуда. Могу тест на беременность показать. Две такие замечательные красные полосочки. Даже животик можете потрогать. Сознавайтесь, юноша, принимали участие в создании этого произведения?

– Э-э, не шуткуйте. Что за хрень вы несёте!

– Аркашенька, я здесь не причём, честное пионерское. Ни сном. Ни духом. Сама только-только узнала.

– О чём узнала? Я сейчас из себя выйду – обратно не загоните. Колитесь, разведчики!

– А чего, папочка, Гена у нас ещё ого-го, мужчина, что надо. Самостоятельный, взрослый, надёжный, обеспеченный. Квартира опять же отдельная, должность, – затараторила Мария Львовна, – жениться согласен. Я так говорю, Геннадий Вениаминович или чего напутала?

– Какая квартира, какая к чёртовой матери должность, какая фамилия, почему?

– Наша фамилия, Аркаша, и Генкина. Дружба народов. Он отец ребёнка. Нашего с тобой внучка. Или внучки. Любит Геночка Вику нашу, понимаешь? Лю-бит, засранец такой! По-взрослому любит, как дяденька тётенек. Организмами они дружат, если до сих пор не усёк. Со всеми вытекающими отсюда и из прочих интимных мест последствиями.

Аркадий сжал кулаки и недоброжелательно посмотрел на бывшего друга, теперь бывшего.

– Ну и что, знакомиться будем, зятёк, твою мать… или как!!!

– Будем! Вика, скажи, это правда, у нас будет ребёнок?

– Я же сказала, Ге-ноч-ка – будет и конкретно у нас. Повторить? Вопрос к тебе – признаёшь или нет своё дитя, как ко мне относишься? Я бы промолчала, но сам понимаешь – припёрло.

– Спрашиваешь! Да я, я же всю жизнь! Я же ждал, когда подрастёшь, когда заметишь, когда… неужели, правда! Викусик, звёздочка моя ясная, любимая моя!

– Но-но, не так шустро. Сначала мне объясните. Как ты до такой низости додумался, гриб трухлявый? Тебе что, баб зрелых мало? Не понимаю, не по-ни-ма-ю-ю-ю, блин! Ты идиот или придуряешься? Она же ребёнок, дитя малое, неразумное.

– Папа! Давайте культуры набираться. Нечего моего мужчину оскорблять. Любой вопрос можно решить цивилизованно, интеллигентно. Без интриг и боевых столкновений. Гена, главное слово за тобой.

– Чего тут решать? Свадьбу готовить нужно, приданое для сына.

– Для дочки.

– Как скажешь, любимая, как скажешь. Я, пожалуй, за цветами, шампанским и тортом сбегаю. Не возражаешь, тестюшка? Вот и чудненько. Мирком да за свадебку. Вопросы есть?

– Есть, зятёк ненаглядный. Как ты после такого срама в глаза мне смотреть будешь гляделками своими наглыми?

– Это от тебя зависит, Аркаша, от тебя. В морду мне дай что ли. Или розгами высеки для порядку. Прилюдно, со всей дури. Воля твоя. На всё соглашусь. Ну что – по рукам?

– Подумаю. А вообще – обидно. Мы же с тобой одной ложкой кашу хлебали, дружили, можно сказать… и что теперь?

– Теперь нашу дружбу возведём в степень. Извлечём, так сказать, корень и будем все вместе строить светлое будущее.

– Я бы его, если честно, зятюшка, корень твой поганый, сейчас бы и извлёк, по самую шею. Блуд это. Грех, разврат, похоть.

– Не согрешишь – не покаешься, Аркаха. Прости и прими как данность. Изменить ничего невозможно. Не хочешь же ты, чтобы внук твой безотцовщиной рос?

– Внучка. Я чувствую, что это девочка. Я уже и имя ей придумала – Дарья Геннадьевна Ваншенкина.

– Соглашусь, пожалуй, Вика, но, нехотя. Заказываю сына, Егора Геннадьевича, но не настаиваю. На всё воля создателя.

– Вот именно, пусть этот самый создатель всё взад вернёт, чтобы глаза мои ничего этого не видели, а уши не слышали.

– Почему так трагично, родители? Дочь по любви замуж выходит, а вы её вроде как хороните. В стародавние времена девчонок в тринадцать лет замуж за состоятельных вдовцов выдавали и не оплакивали. А Геночка, сложно поверить да ладно, это конечно не мой секрет, но чтобы вас успокоить нужно все точки расставить. Говори… суженый.