За полчаса до любви

Получив диплом, Анжелика тихо съехала, предупредив лишь  хозяйку дома, оставив для Сашки записку – “Не скучай, не злись. Ты молод. Найди девушку, которая сделает тебя счастливым, подарит наследника. Впереди у тебя много интересного. Помни – никогда не торопись, читай каждую страницу судьбы вдумчиво, внимательно. Думаю, ты меня простишь и поймёшь: не сейчас – позже. Прощай! Твоя Анжелика”.

Сашка страдал долго – месяца три, клялся до конца дней хранить верность Анжелике, потом встретил Веронику, девчонку с оленьими глазами, которая напомнила ему потерянную навсегда любовь, молчунью, рукодельницу и большую умницу.

Дядя Лёня внезапно умер. Дом перешёл по наследству его дочери. Сашка уже был женат на Веронике, у них родилась дочь.

Сашка переехал в город, где жили родители, случайно обнаружил конверт с фотографиями Анжелики, перебирая папки с документами и старые альбомы.

Удивительно, но сердце молчало. Мудрая женщина всё знала наперёд: влюблённость и любовь – не одно и то же.

Позови, позови, позови…

над мыслями я не властен

я в них и горел и гас

когда меня спросят о счастье,

я буду молчать

о нас…

Саша Мисанова

Закат из тюбиков с красками выдавливал на пейзажное полотно сочные эмали, набрасывал переливами, перьями, пятнами, разноцветными тенями, подсвечивал заревом догорающего светила облака, устраивал подобие лазерного шоу.

С балкона однокомнатной квартиры на пятом этаже, где жил Огурец, открывался сказочный вид: буквально под домом росла черёмуховая роща, за ней, на пригорке, озеро, дальше хвойный лес.

Вовка Гуров, для своих Огурец, жил в этой квартире один. Родители его умерли по причине беспробудного пьянства, родственники вели себя так, словно их никогда не было. Юноша был предоставлен сам себе.

Здесь всегда было шумно. Школьные друзья приходили по поводу и просто так, пили вино и пиво, обсуждали планы и новости, делились сомнениями, радостями, влюблялись, ссорились.

Хозяин квартиры фанател от фотографии, ловко играл на гитаре, вдохновенно пел баллады и романсы, замечательно готовил, был мускулист, симпатичен, пользовался неограниченной популярностью у девчонок.

Без преувеличения можно было сказать – перецеловал он в этой компании всех подружек, но, ни на кого из них не запал серьёзно. Более того – Вовка в свои двадцать три года был невинным как агнец, хотя ночевать у него девчонки оставались довольно часто: любили поплакаться ему в жилетку, вывернуть наизнанку душу, выплеснуть горький осадок.

Подруги запросто доверяли Огурцу сердечные проблемы, сокровенные мечты, интимные тайны, даже такие, какими нельзя было поделиться с подружкой и мамой, без стеснения спали с ним под одним одеялом, стирали его одежду, прибирались.

Целовался он больше из любопытства и ещё для того, чтобы не донимали расспросами друзья. Сам процесс ему в принципе нравился, но не зажигал: видно время не пришло для серьёзных чувств и деликатных отношений: гитара и фотоаппарат – другое дело.

В своей компании он никогда не был лидером, не стремился выделиться, не курил, не пил пиво, был тих, покладист и скромен. Втайне почти все девочки, постоянно гостящие здесь, мечтали видеть его мужем.

Цыганская жизнь Огурца нисколько не тяготила, он был открыт для всех. Даже когда Вовка был в институте или на практике в доме обязательно кто-то жил.

Стены квартиры были снизу доверху оклеены фотографиями, в ванной комнате оборудована  лаборатория. Мебели, кроме стола и единственной табуретки не было, спал он на поролоновом матрасе, который утром сворачивал и прятал в кладовку.

Практически вся Вовкина жизнь была сосредоточена на этом пятачке, площадью в сорок квадратных метров, включая коридор и балкон.

Учился Огурец в престижном столичном институте, причём успешно, потому знал, что за этими унылыми прокуренными стенами существует другая жизнь, в которой можно найти достойное место, но желания что-либо менять не было.

Его всё устраивало, особенно возможность документировать жизнь класса (время шло, ребята взрослели, но ядро компании составляли одноклассники) и отсутствие забот. Вовка не только фотографировал, но и вёл дневник, только втайне от всех. Ещё он писал стихи, которые тоже никому не показывал, считая это занятием недостойным.

Однажды, когда ребята несколько часов кряду не позволяли ему выпустить из рук гитару, у него на плече расплакалась, расчувствовалась рыжая девчонка, которую Огурец видел впервые.

Он был удивлён, невольно проявил трогательную сентиментальность, нежно прижал голову пигалицы к груди, а когда успокоил – заглянул в заплаканные глаза с зелёным отливом.

С тех пор Вероника приходила к нему часто, почти ежедневно. Девочка усаживалась на пол,  поджав под себя ноги или обхватив колени, внимательно наблюдала за Вовкой, чем бы тот ни занимался, и пыталась поймать его взгляд.

Она никогда с ним не заговаривала, просто смотрела, но как…

– Огурец, – шептали ему парни, – ты что, слепой? Она же всухомятку тебя прожевала. Будь мужиком – сделай хоть что-нибудь, поцелуй для начала что ли. Высохнет ведь девка.

Вовка не умел флиртовать и знакомиться, инициатива всегда исходила от девочек, но друзья не давали прохода, поэтому он заговорил первый, – хочу сделать твой портрет, поможешь?

Вероника покраснела до кончиков волос, что на сметано-белой коже было слишком заметно, смущённо прикрыла рот ладонями, но глазами выразила согласие.

– Господа, – громко провозгласил Огурец, – сердечная просьба: прибираемся, проветриваем помещение и все в сад. На сегодня дискотека закончена. Жду вас завтра как обычно. Извините, если что не так. У нас с Вероникой деловое свидание.

Компания зашумела, зашевелилась, зашушукала. Мальчишки бросали в Вовкину сторону циничные взгляды, прыскали в кулаки, имея в виду нескромные предположения, не имеющие под собой почвы.

Ему было безразлично: творческий процесс завораживал.

Часа три Огурец мучил девочку, заставляя стоять и сидеть в неудобных позах, оголять коленки и плечи, улыбаться, грустить, плакать. Последнее у Вероники получалось особенно трогательно. Результатом совместной деятельности были три плёнки негативов.

Проводив гостью, Вовка всю ночь просидел в лаборатории. Утром на стене красовалась целая галерея из чёрно-белых снимков большого размера, профессионально наклеенных на оргалит.

Толи Огурец был молодец, то ли Вероника исключительно фотогенична, но снимки были шедевральные, особенно один, где девочка с игриво оголённым плечиком, слегка наклонив голову, теребила указательным пальчиком непослушный локон, лукаво поглядывая на зрителя.

Кто бы теперь поверил, что между Вовкой и рыжей нимфой ничего не было.

Мальчишки одобрительно хлопали фотографа по плечу, намекая на нечто пикантное, девчонки ревновали: ни одна из них не была удостоена персональной выставки.

Когда все разошлись, Вовка попросил Веронику остаться, что вызвало ещё большее подозрение.

– Ты ничего не сказала. Понравилось, нет?

– Не знаю. Я не смотрела, мне стыдно. Зачем повесил вот это, с плечом… будто я тебя соблазняю?

– Разве нет? Все думают, что у нас с тобой всё было, а мы даже не целовались. Разве ты не за этим приходишь?

– Да. То есть, нет, я любуюсь тобой, что в этом постыдного?

– И всё? Может быть нам того… поцеловаться для начала?

– Я бы очень этого хотела, но ведь ты не любишь меня, даже не стараешься приблизиться, понять.

– Поцелуй, это же так целомудренно. Я же не предлагаю тебе секс или замужество.

– Нет, Вова, без любви не могу.