Свобода, овеянная ветром

Его виртуозная игра на многих инструментах привлекала немало слушателей и вызывала неподдельное восхищение. Надо сказать, что конкурентов у Фишера всегда находилось много, но их пиликанье и треньканье несильно привлекало зрителей.

Возможно, его несгибаемое упорство и высокое мастерство вызывали во мне не жалость, а уважение.

Летняя посуда

Лето 1941 года началось с того, что к нам в гости приехала Ниночка – моя двоюродная сестра – дочка брата моего отца. Ее привезли на лето из Ленинграда.

А вскоре началась война. Через месяц после ее начала в Вологде оказался проездом ее отец Николай Свешников – командир Красной армии.

Он ехал в тыл за пополнением. Рассказывали, что мой отец обратился к брату с просьбой взять его к себе в часть.

Отец по наивности своей полагал, что война быстро закончится и он не успеет повоевать. Правда, его уже мобилизовали и направили в службу воинских сообщений. Но отцу казалось, что связь через Вологду с фронтом будет всегда надежной, а война до нас не дойдет.

Брат же, похоже, со своей частью поедет бить немцев. А отцу ничего не достанется, и скорая победа свершится без его участия.

Как потом отец рассказывал, брат его «успокоил» – не спеши, всем, похоже, придется повоевать. А вот если что со мной случится, то помоги моим, чем можешь.

Так и оказалось. Уже осенью связь с Ленинградом прервалась. Поэтому Нина осталась жить у нас. Первого сентября она пошла в школу. Я по причине своего малолетства стал ей завидовать – Ниночка уже взрослая – она ходит в школу, а меня даже в детский садик не берут.

Наступило лето второго года войны. Ниночка рассказала, что у школьников начались каникулы, и мы целыми днями играли с ней и с ее подружками. Игр было много. Все их разнообразие можно разделить на девчачьи и на мальчишечьи.

У девчонок наиболее частыми были игры «в дом». Также обычными стали «классики» – перепрыгивание на одной ноге по квадратам, нарисованным на земле.

Эти начерченные квадраты носили название «черта». Как только не скакали на этой «черте»! Были и простые варианты, когда перед началом твоего захода нужно попасть особой плиткой в нужный квадрат, а потом, подпрыгивая на одной ноге, попадать ногой точно в каждый квадрат. Если же ты наступил на линию – на «черту», то ты сгорел. Тогда ты отдавал ход другому участнику.

Много игр проходило в соревновании по ловкости прыжков со скакалкой. Встречались игры с фантиками – обертками от конфет. Конечно, имелись и другие девчачьи игры, но и упомянутых состязаний в ловкости достаточно, чтобы утверждать, они – девчонки – не скучали.

У парнишек набор игр и интересных занятий оказывался, пожалуй, побольше, чем у девчонок. Часто наши игры иногда и девочек тоже привлекали. Тогда не существовало каких-то барьеров, мешающих тому, чтобы девчонки играли «в ножички» и в городки, да и мы – парнишки – иногда скакали на черте.

С каждым новым летом появлялись и новые игры. Особенно привлекали игры-состязания, в которых девчонки и мальчишки с упорством боролись за победу.

Так, одно лето все с удовольствием скакали на досках, положенных на чурбак. Все объяснялось тем, что в соседнем доме шел ремонт и во дворе лежали эти доски и обрезки бревен.

В одном из соседних дворов соорудили нехитрый «аттракцион» – гигантские шаги. Мы их называли «гиганы» и крутились на них чуть не целыми днями.

Казалось, нашим летним играм и счастью не будет конца. Но вдруг, к общей радости, сняли блокаду Ленинграда. Постепенно появилась связь телефонная и железнодорожная. Пришли письма от Клавдии Николаевны – матери Ниночки. Она, естественно, беспокоилась о судьбе дочки.

Ниночку после окончания учебы стали готовить к отъезду.

И тут у меня с ней возник неожиданный раздор. Мы с Ниночкой, хотя и подружились за эти три года, но все же в слезах и с причитаниями вдвоем обратились к взрослым, чтобы разрешить наш спор.

Говорят, мы оба рыдали в три ручья и горе наше казалось так велико, что родители решили как-то разрядить обстановку. Они начали расспрашивать нас о причине слез и долго не могли понять, в чем же дело.

Пришлось всем идти в сарай и разбираться на месте, что же у нас стряслось. Сквозь всхлипы, слезы и причитания, наконец, старшие поняли, что речь идет о «летней посуде», которую Ниночка решила увезти с собой в Ленинград.

В сарае мы показали причину нашего раздора. Ею оказалось наше главное богатство – «летняя посуда» – несколько блюдец с оббитыми краями, крышка от заварного чайника, черенок от ножа с остатком лезвия длиной с палец, а происхождение остальных черепков даже не представлялось возможным установить.

Нам предложили до завтрашнего дня самим разделить эту «летнюю посуду» на две равные части, а потом бросить жребий, кому что достанется.

Весь остаток дня мы делили неделимое наше счастье. Горе от потери чего-либо из посуды казалось просто безмерным. Беспокоили нас и слова «бросить жребий». Не могли мы ничего бросать.

Но все-таки с трудом мы составили наиболее справедливый вариант дележа. Предстоял час жребия. Я счастливый пришел домой и увидел отца, он появился дома, потому что должен был отвезти Ниночку в Ленинград.

Когда отец увидел наше неделимое «богатство», то предложил мне поступить по-мужски и подарить свою часть Ниночке. Уговаривал отец меня не очень долго. Наконец, я решил так и поступить.

Ниночка была счастлива и сразу повеселела.

На следующий день они уезжали в Ленинград. Мы провожали отъезжающих на вокзале и долго махали руками вслед уходящему поезду.

После отъезда Ниночки не стало наших общих игр. Оказалось, что вся летняя посуда – весь «сервиз», который мы долго не могли разделить, так и остался лежать в углу сарая. Но от этого открытия никакой радости я не ощутил.

Может быть, начал понимать, что с потерей друга мы теряем что-то большее, чем нам кажется на первый взгляд. Мы теряем что-то в своей душе.

Таинственный звон

Во время войны в городе размещалось много госпиталей. Чуть ли не половина школ и каких-то других зданий стали госпиталями. Против нашего дома в помещении бывшей школы тоже располагался небольшой госпиталь. Всего скорее, в нем долечивались раненые из других лечебных заведений.

При хорошей погоде они выходили на улицу и прогуливались по окрестным улицам. Почти каждый раз, когда мимо нас, детей, проходил солдат, мы слышали какой-то таинственный звон. Каждый шаг военного сопровождался каким-то странным позвякиванием.

Поначалу нам казалось, что это звенят медали на груди. Но потом поняли, что это не так – у бойцов без медалей звон тоже слышался.

Я начал опытным путем искать причину звона. Для этого клал под пятку в каждый ботинок по пятаку. Походил денек-другой – толку никакого, в смысле, звона не было, только носки порвал.

Хорошо, что мама ничего не заподозрила и результаты неудачного эксперимента остались в тайне. Пытался класть по два пятака, но результат также был неудачным – никакого звона не получалось – хоть ты тресни.

Тут как раз вовремя приехал отец. При первой же встрече я спросил его как военного человека, что же за звон мы слышим у солдат. Тогда как у отца этот звон слышен едва-едва, а то и совсем не слышен.

Тогда отец подал мне свои сапоги и сказал: «Разберись сам, у меня, действительно, позванивает один сапог, а я этого звона не люблю. Найдешь причину, куплю мороженое».

Я так и сяк крутил сапоги в руках и искал причину звона. Сапоги были большими и довольно тяжелыми, почему-то они назывались яловыми. Никаких звонков на них не было видно.

Тогда отец посоветовал постучать подошвами сапог по полу и послушать. Я так и сделал и услыхал, что один сапог при ударе как-то позванивает. Я присмотрелся, и тут открылась причина – одна подковка на сапоге чуть-чуть ослабла, и гвозди ее не держали плотно, поэтому с каждым шагом она позвякивала.

Я был рад этому открытию, но и разочарован тем, что звенела всего лишь небольшая железка, а не специальное устройство. Но свое мороженое я заработал.

А заодно и услышал рассказ о разведчиках, которые перед рейдом в тыл врага следят, чтобы ни одна подковка не звякала при ходьбе. У немцев подковок не было, а ботинки у них подбивались особыми гвоздями с выпуклыми шляпками.

Отец рассказал, что наши разведчики перед самым рейдом в тыл врага даже прыгали на месте и прислушивались, чтобы проверить, не звякает ли что-либо на обмундировании или оружии.

Так что, сказал отец, этот звон подковок говорит о том, что врага даже близко нет и этому надо радоваться.

Война кончилась

Шел май 1945 года. Ожидание конца войны уже бродило в головах людей. Но пока оно оставалось скорее мечтой, чем ощущением.

И вот однажды ясным солнечным утром на противоположной стороне улицы раздался какой-то необычный громкий и красивый звук. Мы с ребятами играли во дворе дома и при первых звуках побежали за ворота на улицу. Сейчас кажется, что, даже не добежав до места, мы поняли – кончилась война!

На крыльце госпиталя стоял человек в больничном халате и играл на трубе. Торжественные звуки трубы привлекли множество прохожих – люди как бы тянулись к высокому крыльцу.