Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– А вы, Маршал, что намерены делать? – спросил Ратклифф.

– И сам не знаю, право, – отвечал тот, улыбаясь, – душа у меня слишком велика, а карманы слишком пусты, чтобы я мог последовать примеру доблестного жениха. Это не в моей натуре, да и не стоит того!

– Так вы просто отошлите назад своих людей, а сами посидите спокойно, ничего и не будет; ведь кампания еще не начиналась и открытого восстания не было.

– Э, стоит ли об этом говорить! – сказал Эллиот. – Станем опять жить приятелями, вот и ладно будет. Я ни на кого зла не имею, кроме этого черта, Уэстбернфлета; ну, да я ему уж задал препорядочно. Только вот досада! Как только я его хватил раза три палашом, он – прыг в окошко, да и бултыхнулся в ров с водой, а там и поплыл на другой берег, точно дикая утка. Парень ловкий, что и говорить: одну красную девицу утром уволок, а другую вечером! Меньше ему никак нельзя, извольте видеть! Ну, постой же, коли он подобру-поздорову не уберется из наших краев, я его сам уберу, да! Потому что никакого соглашения у нас с ним в Кэстлтоне не будет; его приятели сами от него отступились.

Во время общей суматохи Изабелла бросилась к ногам своего родственника, сэра Эдуарда Маули, ибо так мы должны отныне звать отшельника. Она со слезами выражала ему свою благодарность и умоляла простить ее отца. Когда общее смятение и беспорядок несколько утихли, взоры всех обратились на них.

Мисс Вэр преклонила колена возле гробницы своей матери, и все заметили удивительное сходство ее лица с чертами мраморного изваяния. Держа руку карлика, она беспрестанно целовала ее и обливала слезами. Он стоял безмолвно и почти неподвижно, глядя то на лицо статуи, то на ее подобие, преклоненное у его ног.

Наконец крупные слезы, повисшие на его ресницах, покатились по щекам, и он отер их рукой.

– Я думал, – сказал он, – что уж совсем разучился плакать, но мы плачем, едва родившись на свет, и, как видно, источник слез не иссякает в нас до самой могилы. Но хоть и растаяло мое сердце, а решение остается неизменно. В эту минуту расстаюсь навеки и сразу со всем, что мне дорого как в прошлом, – он взглянул на памятник, – так и в настоящем, – тут он перевел глаза на Изабеллу и сжал ее руку в своей. – Нет, не трать слов понапрасну! Не пытайся поколебать мою решимость! Ничто не изменит ее; ты больше не увидишь этого безобразного калеку и ничего о нем не услышишь. Для тебя я умру прежде, нежели действительно буду лежать в могиле, а ты думай обо мне как о друге, избавившемся от тяжких трудов и греховных деяний бытия!

Он поцеловал в лоб Изабеллу, потом запечатлел такой же поцелуй на лбу мраморной статуи и ушел из капеллы в сопровождении Ратклиффа.

Изабелла, измученная волнениями этого дня, отдалась в руки своих прислужниц и почти без чувств была унесена в свои покои. Бо?льшая часть гостей разъехалась, причем всякий из них в отдельности постарался внушить всем и каждому, что он вовсе не одобряет заговора против правительства и весьма сожалеет, что ввязался в эту историю.

На эту ночь Габби Эллиот взял на себя обязанности начальника в замке, не ложился спать и все время ходил дозором. Он немало хвастался тем, с какой поспешностью он и его друзья явились на призыв, который послал им Элши через верного Ратклиффа. По счастливой случайности, говорил он, в тот самый день они узнали наверное, что Уэстбернфлет вовсе не намерен прийти на свидание, назначенное в Кэстлтоне, а хотел только посмеяться над ним. По этому случаю в Хейфуте собралось порядочное количество добрых молодцов, и они собирались как раз под утро нагрянуть к башне разбойника, но Ратклифф застал их в сборе и повернул на замок Эллисло.

Глава XVIII

– Последнее сказанье,
Диковинных событий окончанье!

    Шекспир. «Как вам это понравится»

На следующее утро мистер Ратклифф вручил Изабелле Вэр письмо от ее отца следующего содержания:

«Дорогое дитя мое!

Преследования со стороны злобствующего правительства вынуждают меня ради личной безопасности уехать за границу, и на некоторое время я располагаю поселиться в чужих краях. Не прошу тебя ни сопровождать меня, ни следовать за мной: оставаясь на месте, ты можешь с большей пользой соблюдать мои интересы, а также и твои собственные. Нет нужды подробно разъяснять тебе причины вчерашних странных происшествий. Я имею поводы горько жаловаться на то, как поступал относительно меня сэр Эдуард Маули; он твой ближайший родственник с материнской стороны; но, так как он признал тебя своей наследницей и еще при жизни своей намерен передать тебе значительную часть своего состояния, я считаю, что этим он загладил свою вину передо мной. Я знаю, что он никогда не мог мне простить того, что твоя мать отдала руку мне, вместо того чтобы, согласно нелепым и деспотическим фамильным распоряжениям, отдаться своему безобразному кузену.

Этот удар был для него столь чувствителен, что окончательно свел его с ума, тем более что, по правде сказать, его мозги и так были не в порядке; я же, как муж его ближайшей родственницы и наследницы, должен был принять на себя щекотливую обязанность опекать его личность и имущество и выполнял этот долг до тех пор, пока некоторые лица, вероятно находившие, что так следует, не выхлопотали ему право распоряжаться своей собственностью. Однако, если здраво обсудить некоторые пункты его последующего поведения, ясно, что для него же было бы лучше, если бы его подвергли легким и спасительным стеснениям. Впрочем, он доказал в одном случае, что понимает святость родственных связей и сознает свое собственное убожество, потому что, когда он окончательно удалился от света, скитался под различными именами и личинами и даже пожелал распространить слух о своей смерти, в чем и я, из снисхождения к его фантазии, охотно ему содействовал, в то же время он предоставил мне пользоваться доходами с большей части своих имений, и в особенности с тех, которые принадлежали твоей матери пожизненно, а от нее перешли в наследство ему как старшему по мужской линии. В этом случае он, вероятно, думал, что выказывает необычайное великодушие, между тем как, по мнению всех беспристрастных людей, он просто исполнил нравственную обязанность, потому что, по естественному ходу вещей, если не по закону, ты прямая наследница своей матери, а я твой натуральный опекун и распорядитель твоего состояния.

Поэтому я не только не считал себя осыпанным благодеяниями сэра Эдуарда, но думал, что вправе был сетовать на то, что доходы доставлялись мне не иначе как через руки мистера Ратклиффа, который к тому же требовал с меня обеспечения из моего собственного родового поместья Эллисло за каждую сумму денег, перебираемых мной вперед, на экстренные расходы. Этим способом он, так сказать, насильно втерся в мой дом и в конце концов забрал в руки распоряжение всем моим имением. Если же сэр Эдуард с тем и затеял эти якобы дружественные со мной отношения, чтобы овладеть сначала ведением моих дел, а потом окончательно меня разорить, то я, повторяю, не чувствую себя нимало ему обязанным.

С осени прошлого года, как я узнал, вздумал он, под влиянием ли своего расстроенного воображения или во исполнение того плана, о котором я намекнул выше, поселиться в здешнем краю. Поводом к тому было, по-видимому, желание полюбоваться памятником, который он воздвиг в нашей капелле над прахом твоей покойной матери. Мистер Ратклифф, около того же времени оказавший мне честь поселиться в моем замке, как у себя дома, был так любезен, что втайне приводил его в капеллу. Вследствие того, как он сам сообщил мне, на сэра Эдуарда нашел припадок бешенства, длившийся несколько часов кряду; в этом виде он убежал в соседние болота, а когда несколько опамятовался, выбрал один из самых диких пунктов этой пустынной местности и порешил поселиться тут, построить себе жилище и прослыть чем-то вроде деревенского знахаря, – к этой роли, мимоходом сказать, он и прежде был весьма склонен. Замечательно, что мистер Ратклифф не только не уведомил меня об этих обстоятельствах, дабы я мог своевременно позаботиться о судьбе родственника моей покойной жены и подать ему руку помощи в таком его бедственном состоянии, но, напротив, мистер Ратклифф всячески ему потворствовал и не только помогал во всех его безумных планах, но поклялся, что никому об этом не расскажет. Он часто посещал сэра Эдуарда и лично способствовал исполнению его дикой фантазии собственноручно построить себе убежище. Они, по-видимому, ничего так не страшились, как раскрытия своей тайны.

Пустынные окрестности этого жилища были обнажены со всех сторон, и, как только кто-нибудь приближался к этому месту, Ратклифф скрывался в небольшую пещеру, вроде подземного хода, который они открыли поблизости от высокого гранитного столба. Надеюсь, что и ты согласишься, моя дорогая, что для такой необычайной секретности должны были быть какие-нибудь серьезные поводы. И то достойно замечания, что, пока я считал, будто злосчастный друг мой проживает в монастыре у траппистов[38 - Трапписты – монашеский орден, отличавшийся чрезвычайно суровыми правилами и обетом молчания.], он в течение нескольких месяцев жил, в качестве сельского знахаря, на расстоянии каких-нибудь пяти миль от моего дома, и каждый мой малейший шаг был ему известен или через Ратклиффа, или через Уэстбернфлета и других, так как он имел полнейшую возможность подкупить кого угодно.

Он вменяет мне в великое преступление то, что я желал выдать тебя замуж за сэра Фредерика. Я думал этим устроить твою судьбу; если же сэр Эдуард Маули был иного мнения, почему он не отважился вступиться в это дело, почему не заявил своевременно о том участии, какое принимает в твоем благосостоянии и в тебе самой, как его будущей наследнице?

Как ни поздно этот твой взбалмошный и странный родственник выступил со своими заявлениями, я даже и теперь далек от того, чтобы поставить свой родительский авторитет наперекор его желаниям; несмотря на то что джентльмен, которого он прочит тебе в мужья, есть не кто иной, как молодой Эрнсклиф, я бы никак не ожидал, что он выберет именно его, принимая во внимание некоторое роковое обстоятельство. Но я и на это даю свое полное согласие, с тем условием, чтобы по брачному контракту имение было закреплено за тобой в такой форме, чтобы моя дочь ни в каком случае не подвергалась мучительной зависимости от другого лица и тем внезапным и капризным лишениям содержания, от которых столько пострадал ее отец.

Полагаю, что сэр Фредерик Лэнгли больше не будет тебя беспокоить. Он не из тех людей, которые способны жениться на бесприданнице. Поэтому поручаю тебя, милая Изабелла, мудрости Провидения и твоему собственному благоразумию и прошу тебя, не теряя времени, воспользоваться теми выгодами, которых лишил меня твой легкомысленный родственник, тебя же, напротив, осыпающий ими.

Мистер Ратклифф говорил как-то, что сэр Эдуард намерен назначить мне значительную сумму ежегодного содержания для прожития приличным образом за границей. Но я слишком горд, чтобы принять от него подачку. Я отвечал ему, что у меня есть любезная дочь, которая не потерпит, чтобы отец ее жил в нищете, пока она будет пользоваться достатком. Я счел приличным внушить ему совершенно прямо, что, какова бы ни была цифра дохода, укрепляемого за тобой, они обязаны принимать в расчет и то, что ты, естественно, должна будешь уделять мне. Я охотно предоставляю тебе замок и усадьбу Эллисло в доказательство родительской любви своей и усердного и бескорыстного желания устроить тебя сколь возможно лучше. Проценты с долговых обязательств, лежащих на поместье, несколько превышают сумму доходов даже в том случае, если отдать усадьбу внаем; но так как она заложена на имя мистера Ратклиффа, за поручительством твоего родственника, я не думаю, чтобы этот кредитор стал тебя тревожить.

Здесь считаю долгом предупредить тебя, что хотя относительно меня лично мистер Ратклифф вел себя предосудительно, но я все-таки считаю его за человека честного и прямодушного, и ты вполне можешь на него положиться при ведении своих дел, не говоря уже о том, что, сохраняя его доброе мнение, ты тем самым обеспечиваешь себе благоволение твоего родственника.

Кланяйся от меня Маршалу. Надеюсь, что недавние происшествия не наделали ему хлопот. Из-за границы буду писать подробнее.

Остаюсь любящий тебя отец Ричард Вэр».

Приведенное письмо есть единственный документ, проливающий дополнительный свет на прошлые события этой истории. По мнению Габби Эллиота, а может быть, и большинства наших читателей, отшельник из Меклстон-мура страдал помрачением рассудка и никогда не понимал по-настоящему ни того, чего сам хотел, ни истинных средств для достижения своих целей, так что добиться ключа к его поступкам было так же трудно, как рассмотреть прямую дорогу через выгон, где сотни людей наследили вкривь и вкось во все стороны и так напутали и накружили, что ни одной прямой черты не осталось.

Окончив чтение письма, Изабелла прежде всего осведомилась, где ее отец. Ей отвечали, что он ранним утром выехал из замка после продолжительного свидания с мистером Ратклиффом и в настоящее время должен быть далеко от дома, на пути к ближайшему приморскому городу, откуда отправится на континент.

– А где сэр Эдуард Маули?

Карлика никто не видел со вчерашнего вечера.

– Вот странно, – молвил Габби Эллиот, – не случилось ли какого несчастья с бедным Элши? По мне, лучше бы меня самого в другой раз ограбили.

Он тотчас поехал верхом к его хижине. Навстречу ему заблеяла оставшаяся в ограде коза, которую давно пора было подоить. Отшельника нигде не было видно; дверь его жилища, против обыкновения, была растворена настежь, огонь потушен и все внутри лачуги осталось в том виде, как было накануне вечером, при Изабелле. Было ясно, что карлик куда-то уехал тем же способом, каким вчера был доставлен в Эллисло.

Габби, сильно огорченный этим открытием, печально воротился в замок.

– Сдается мне, что не видать нам больше нашего мудрого Элши, – сказал он.

– И вы не ошиблись, – сказал Ратклифф, вынимая из кармана бумагу и подавая ее Эллиоту, – прочтите вот это и увидите, что, по крайней мере, ничего не потеряли через знакомство с ним.

То была краткая дарственная запись, в силу которой «сэр Эдуард Маули, иначе называемый Элшендером-отшельником, передавал Гальберту, или Габби, Эллиоту и Грейс Армстронг в полное и потомственное владение, значительную сумму денег, данную им взаймы означенным лицам».

Габби был крайне рад, но к этой радости примешивалось другое чувство, от которого по его загорелому лицу потекли слезы.

– Странное дело, – сказал он, – меня и богатство не веселит, покуда не узнаю, что тот бедняга, который мне дал его, тоже счастлив.

– Для того, кому судьба не дала личного счастья, – сказал Ратклифф, – нет лучшей радости как осчастливить других. Если бы все те благодеяния моего патрона оказывались так же удачны, как это, иначе бы сложилась его жизнь! Но бесплодная щедрость только плодит корысть либо поощряет тунеядцев, от нее никому нет пользы и ни от кого не бывает благодарности, она сеет ветер, а пожинает бурю.

– Да, жатва неважная, – заметил Габби, – а мне, коли позволит барышня, хотелось бы перевезти к себе в усадьбу пчелиные ульи, что стоят у Элши в огороде: я бы их поставил в саду, среди цветников моей Грейс, и никогда бы не закуривал их до смерти. Вот тоже и бедная его коза, в таком обширном хозяйстве, как здесь, о ней и думать забудут, а у нас она бы паслась на лугу у самого ручья; наших собак можно к ней приучить в одни сутки, они будут знать ее и никогда не тронут, а доить ее Грейс станет собственными руками, ради Элши, потому что он хоть и бывал крутенек в разговоре, а бессловесных тварей даже очень любил!

Мисс Вэр очень охотно согласилась на обе просьбы Габби Эллиота и даже подивилась той врожденной тонкости чувства, которая внушила ему наилучший способ доказать свою благодарность. Когда же Ратклифф сказал ему, что его благодетель непременно узнает о том, как он будет ухаживать за его любимицей козой, Габби пришел в совершенный восторг.

– Так уж вы ему скажите, порадуйте его, что, дескать, все мы здоровы и счастливы, бабушка и сестренки, а пуще всего мы с Грейс, и все довольны судьбой… А ведь это все его рук дело, так должно быть приятно ему.

Итак, Эллиот и все его семейство благополучно проживали на ферме в Хейфуте и были так счастливы, как того заслуживал неизменно честный, мягкосердечный и отважный Габби.

Никто более не препятствовал браку Эрнсклифа с Изабеллой, и когда Ратклифф предъявил от имени сэра Эдуарда Маули, какое приданое закрепляется за мисс Вэр, оно оказалось столь великолепно, что могло бы удовлетворить жадности самого Эллисло. Но ни мисс Вэр, ни Ратклифф не сочли нужным сообщать Эрнсклифу, что одной из главных причин, побудивших сэра Эдуарда осыпать юную чету столькими щедротами, было стремление искупить убийство его отца, случившееся от руки карлика много лет назад, во время шумной приятельской попойки. Если и правда, как утверждал Ратклифф, что в последнее время крайняя мизантропия карлика начала понемногу смягчаться от сознания, что он многих сделал счастливыми, все-таки очень вероятно, что память об этом кровавом событии была одним из главных поводов к тому, что он упорно отказывался видеть тех, кого так существенно облагодетельствовал.

Маршал охотился с собаками, стрелял дичь, пил бордоское вино. Наконец все это ему смертельно надоело; он уехал в чужие края, проделал три кампании, воротился на родину и женился на Люси Илдертон.

Годы проходили, Эрнсклиф и жена его были все так же довольны и счастливы. Склонность к интригам и беспокойное честолюбие сэра Фредерика Лэнгли увлекли его в несчастное возмущение 1715 года. Он был взят в плен под Престоном, в Ланкашире, вместе с графом Дервентуотером и другими. Его защиту на суде и предсмертную речь у эшафота можно найти в отчетах о государственных преступниках.

Мистер Вэр, получая от дочери весьма щедрое содержание, постоянно проживал за границей, сильно запутался в банковских операциях Лоу[39 - Лоу Джон (1671–1729) – шотландец по происхождению, был генеральным контролером финансов Франции во время регентства герцога Филиппа Орлеанского (с 1715 г. регент при малолетнем Людовике XV). Введенная им финансовая система привела в 1720 г. к государственному банкротству.] в эпоху правления регента, герцога Орлеанского, и одно время считался необыкновенным богачом. Но когда лопнул этот знаменитый мыльный пузырь и он снова очутился при прежних своих умеренных доходах, это его так расстроило (хотя в то же время тысячи его сотоварищей по несчастью остались в несравненно худшем положении), что с горя его разбил паралич, и он скончался, прохворав несколько недель.