Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

Уилли Уэстбернфлет бежал от гнева Габби Эллиота так же, как более важные господа бежали от преследований закона. Любовь к отечеству понуждала его служить своей родине за границей, а неохота покидать родную землю удерживала на возлюбленном острове, внушая ему стремление собирать по большим дорогам коллекцию кошельков, часов и перстней. К счастью для него, однако, первое побуждение оказалось сильнее, и он отправился служить в армию Мальборо[40 - …в армию Мальборо… – Джон Черчилл, первый герцог Мальборо (1650–1722) – английский полководец и политический деятель, командовавший английскими войсками во Фландрии во время войны за испанское наследство (1701–1714).]; там, благодаря проявленному им искусству поставлять в войска рогатый скот, ему дали патент; он воротился домой при деньгах, нажитых бог весть какими способами, разрушил свою башню на уэстбернфлетском пустыре, вместо нее выстроил себе узкий трехэтажный дом, с каменными трубами по углам, распивал виски с теми соседями, которых ограбил в старые годы, умер в своей постели и похоронен в Киркуистлском приходе, где и поныне можно видеть его гробницу, на которой написано, что он был при жизни храбрый воин, добрый сосед и истинный христианин.

Мистер Ратклифф продолжал жить в Эллисло, в семействе Эрнсклифа, но каждую весну и каждую осень он аккуратно отлучался на месяц. Никогда он не сообщал никому, куда и зачем он едет, но все полагали, что в это время он навещает своего несчастного патрона. Наконец однажды он возвратился в глубоком трауре и с печальным лицом, из чего семейство Эрнсклиф вывело заключение, что общий благодетель их скончался. Со смертью его состояние их не увеличилось, так как он еще при жизни распорядился всем своим имуществом и преимущественно в их пользу. Единственный поверенный всех его секретов, мистер Ратклифф, скончался в глубокой старости, но так и не сказал, куда под конец жизни удалился сэр Эдуард, ни того, как он умер, ни где похоронен. Полагали, что покойник взял с него слово никому не сообщать этих подробностей.

Внезапное исчезновение Элши из его пустынного жилища подтвердило в простонародье догадки о его чудесных свойствах. Многие думали, что так как он, невзирая на свои сношения с дьяволом, решился войти в освященное место, то в наказание за это на обратном пути домой черт утащил его живьем; но большинство склонялось к тому мнению, что он исчез лишь на время и по сию пору продолжает иногда являться в горах. А так как, по общему людскому обыкновению, его безобразная внешность и суровые речи остались в народной памяти гораздо дольше, нежели благодушное направление большинства его деяний, то его часто смешивают со злым духом, прозванным Болотным Человеком, о котором старая миссис Эллиот так много рассказывала своим внукам. Поэтому очень часто его обвиняют в том, что овцы порчены, что они неблагополучно ягнятся, или же видят, как он обрушивает высокий сугроб на голову тех, кто, укрываясь от метели, садится, например, на скалистом берегу горного потока или залезает для той же цели в глубокую лощину. Словом, какая бы ни приключилась беда или хозяйственная неудача среди населения этой пастушеской страны, они все приписывают козням Черного Карлика.

Легенда о Монтрозе

Вступление

[41 - В романе «Легенда о Монтрозе», написанном в 1819 г., Вальтер Скотт показал одну из трагических страниц истории Шотландии – восстание крупного шотландского феодала Джеймса Грэма, графа Монтроза в 1645 г. против английского и шотландского парламента в защиту короля Карла I Стюарта. Скотт предпослал своему роману введение, в котором говорится о старшине Мак-Элпине, возвратившемся на родину после разгрома 1745 г. и выселения кланов. Но в романе, действие которого относится к середине XVIII в., шотландские кланы еще живут бурной, кипучей жизнью, и Вальтер Скотт вскрывает причины их грядущей гибели.]

Сержант Мор Мак-Элпин во все время своего пребывания среди нас был одним из наиболее почетных обитателей Гандерклейха. Никто и не думал оспаривать его права на большое кожаное кресло, стоявшее в самом уютном уголке, у камина, по субботам, в общей зале трактира под вывеской «Герб Уоллеса». Так же и наш пономарь Джон Дуирвард счел бы за большое невежество, если бы кому-нибудь вздумалось самовольно занять угловое сиденье на левой скамье, ближайшей к церковной кафедре, которое всегда занимал по воскресеньям сержант Мор. Тут он и сидел, в своем синем инвалидном мундире, вычищенном самым тщательным образом. Две медали в петличке и пустой рукав вместо правой руки свидетельствовали, что он был честным служакой и видал виды на своем веку. Резкие черты его загорелого лица, седые волосы, завязанные сзади хвостиком, по старинной военной моде, а также привычка слегка наклонять голову на левый бок, чтобы легче расслышать голос пастора, также служили признаками его звания и недугов. Рядом с ним сидела его сестра Дженет, чистенькая старушка в чепце и клетчатом пледе, которая на лету ловила малейшие желания своего брата, в ее глазах величайшего в мире героя, и отыскивала для него в Библии с серебряными застежками те места и тексты, которые цитировал или объяснял священник.

Я думаю, что именно это всеобщее почтение, оказываемое ему всеми поголовно жителями Гандерклейха, было причиной, что заслуженный воин избрал своим местопребыванием наше село, – первоначальные его планы были совсем иного рода.

Он дослужился до чина старшего сержанта артиллерии после долговременных походов по всему свету и считался одним из самых бравых и благонадежных людей в шотландской милиции. Во время испанской кампании шальная пуля раздробила ему правую руку, что доставило ему наконец возможность с честью выйти в отставку, получить пенсию из инвалидного капитала и порядочную награду из так называемого патриотического фонда. К тому же сержант Мор Мак-Элпин был не только храбрый воин, но и умеренный человек, а потому успел кое-что сберечь на черный день, и когда получил еще награду, то оказался обладателем небольшого капитала, который и обратил в процентные облигации государственного банка.

Устроив таким образом свои дела, он вознамерился жить своими доходами в той самой горной шотландской долинке, где, еще будучи мальчиком, он пас черных коров и коз, покуда не заслышал барабанного боя, который заставил его заломить шапку набекрень и уйти вслед за этой музыкой, таскавшей его за собой по разным землям в течение целых сорока лет. В его памяти эта долинка осталась таким прелестным местом, в сравнении с которым ни одна из посещенных им роскошных стран ровно ничего не стоила. Вероятно, и Счастливая долина принца Расселаса[42 - …Счастливая долина принца Расселаса… – Расселас – герой философской повести Сэмюела Джонсона (1709–1784) «Расселас – принц Абиссинии». Расселас жил в Счастливой долине, окруженной со всех сторон горами; он отправился путешествовать по свету в поисках счастья и, не найдя его нигде, вернулся в долину.] не выдержала бы в его глазах такого сравнения. Воротился он на родину, пришел в свои любезные места; оказалось, что это не более как бесплодная лощина, окруженная крутыми скалами, а на дне ее бежит с севера ручей. Но это бы еще ничего. Тридцать домашних очагов навеки потушили свои огни; от домика его предков остались лишь несколько разрозненных камней; даже местное наречие почти исчезло, потому что древний род, от которого он с гордостью вел свою родословную, переселился за океан и нашел себе пристанище в Северной Америке. Один фермер-южанин, три пастуха в серых плащах да полдюжины собак были единственными обитателями лощины, где во дни его молодости проживало если не в богатстве, то, по крайней мере, в довольстве более двухсот человек.

Однако в доме нового хозяина сержант Мак-Элпин встретил неожиданный источник радости и наилучшее средство к удовлетворению своей потребности в семейной жизни. По счастью, сестра его Дженет так твердо была убеждена, что брат когда-нибудь да воротится домой, что наотрез отказалась последовать за своими родственниками в дальнюю сторону. Как ни было это для нее унизительно, она согласилась даже поступить в услужение к изгнавшему ее родичей южанину и говорила впоследствии, что он хоть и саксонец, а был для нее добрым хозяином. Такая неожиданная встреча с сестрой показалась сержанту достаточным утешением во всех горестях и недочетах его жизни, хотя все-таки непрошеная слеза навернулась на его ресницы, когда он услышал из уст сестры подробную историю выселения деревни, рассказанную так, как только местная уроженка сумела бы ее рассказать.

Она обстоятельно излагала ему, как они тщетно предлагали уплатить все подати вперед, что неминуемо должно было довести их до нищеты; но они и на это были готовы, лишь бы дали им жить и умереть на родной земле. Дженет не забыла упомянуть и о предзнаменованиях, возвестивших об уходе из края кельтской расы и о замене ее чужеземцами. За два года до переселения, каждый раз, как по ночам ветер выл в ущелье Балахры, он явственно напевал мелодию песни «Хатиль ми тулид» («Мы уйдем и не вернемся»), которую обыкновенно пели переселенцы, отплывая от родных берегов. На холмах, среди тумана, часто раздавались резкие возгласы южных пастухов и лай их собак, задолго до их появления в стране. Последний бард их рода сложил песню о том, как исконные обитатели долины были изгоняемы оттуда, и, слушая эту песню, старый воин чувствовал, как невольные слезы закипают у него на глазах. Первый куплет этой баллады в вольном переводе начинался так:

Ах, зачем ты, сын равнины,
Кинул свой привольный край?
Пожалей ты наши нивы,
Тихий дом не разоряй!

Всего больше огорчило сержанта Мора то обстоятельство, что главным зачинщиком переселения был тот самый вождь, который в силу предания и общественного мнения считался представителем древнего их рода и предводителем клана. А сержант Мор до сих пор чрезвычайно гордился тем, что мог доказать свое кровное с ним родство посредством генеалогического древа. Но после этого в его чувствах к нему произошла радикальная и горестная перемена.

– Не могу я предать его проклятию, – сказал сержант, встав с места и шагая взад и вперед по комнате, когда Дженет закончила свою повесть, – и не хочу проклинать. Он все-таки наследник и представитель отцов наших. Но отныне никто не услышит от меня его имени! – И он сдержал слово: до самого смертного часа ни разу он не произнес имени этого себялюбивого и жестокосердого вождя.

Посвятив день-другой печальным воспоминаниям, отважный дух сержанта, не покидавший его среди многих опасностей, воспрянул в его груди и внушил ему еще одно предприятие. Он решился отплыть в Канаду, где поселились его родичи и даже назвали одну американскую лощину именем своей родной долины.

– Дженет, – сказал он, – подоткни-ка юбки, как следует в дорогу, да и марш за мной. Дальнее расстояние? А плевать мне на эту даль; она ничего не значит в сравнении с теми походами да переходами, что мы отламывали на своем веку и не с такими еще важными целями!

Собрались они, вышли из гор и пришли вместе с сестрой в Гандерклейх, по дороге в Глазго, откуда намеревались отплыть в Канаду. Между тем настала зима. Рассудив, что лучше дождаться весны и совершить переезд уж тогда, когда вскроется река Святого Лаврентия, он поселился у нас на несколько месяцев своего пребывания в Великобритании. Как упомянуто выше, во всех классах населения он встретил у нас самый почтительный и внимательный прием; так что, когда пришла весна, он так был доволен своим новым местопребыванием, что больше не заикался о путешествии. Дженет боялась переезда по морю, да и сам он начал ощущать свои недуги и последствия прежних трудов гораздо сильнее, чем ожидал. Словом, как он признавался священнику (и моему почтенному принципалу) мистеру Клейшботэму, он находил, что «лучше оставаться с добрыми друзьями, чем ехать вдаль, да еще нажить что-нибудь и похуже».

Так он и основался у нас в Гандерклейхе, к великому удовольствию, как уже сказано, всех обитателей, для которых он сделался настоящим оракулом по части всех военных известий, истолкования газет, реляций и прочих событий как в прошедшем, так в настоящем и будущем.

Были, впрочем, у сержанта некоторые черты, ставящие нас в большое затруднение. У него недоставало последовательности. Так, он был завзятый якобит, и в 1745 году его отец и четыре дяди участвовали в восстании[43 - …в 1745 году его отец и четыре дяди участвовали в восстании. – Речь идет о якобитском восстании 1745–1746 гг., поднятом внуком Иакова II, принцем Карлом Эдуардом, с целью восстановления династии Стюартов. Восставшие, поддержанные шотландскими горцами, одержали ряд побед, но в дальнейшем, не получив широкой поддержки, потерпели поражение, и Карл Эдуард бежал во Францию. Якобитское восстание 1745–1746 гг. – последняя попытка Шотландии отделиться от Англии (см. роман «Уэверли»).]. Но в то же время он стоял горой и за короля Георга[44 - …в то же время он стоял горой и за короля Георга… – В Англии в то время правил Георг II (1727–1760), второй король из протестантской Ганноверской династии, воцарившейся с 1714 г., после смерти королевы Анны. Ганноверские курфюрсты были призваны на английский трон представителями торговой и финансовой буржуазии, политической партией которой были виги, с целью воспрепятствовать возможности возвращения Стюартов к власти.], на службе которого нажил свое маленькое состояние и потерял трех братьев, так что одинаково опасно было в его присутствии назвать принца Карла претендентом или сказать что-либо не к чести короля Георга. Кроме того, нечего греха таить, в те дни, когда он получал свои доходы, сержант засиживался по вечерам в «Гербе Уоллеса» гораздо дольше, чем того требовало трезвое поведение и даже простой хозяйственный расчет, ибо в этих случаях его собутыльники ухитрялись угождать ему, распевая якобитские песни, провозглашая погибель Бонапарту и здоровье герцога Веллингтона[45 - …провозглашая погибель Бонапарту и здоровье герцога Веллингтона… – Артур Уолсли, герцог Веллингтон (1769–1852) – английский государственный деятель и полководец, командовавший английскими войсками в битве при Ватерлоо (1815), где Наполеон I потерпел окончательное поражение. Веллингтон, как победитель Наполеона, стал национальным героем Англии. В романе разговор о Бонапарте и Веллингтоне – одно из исторических несоответствий, допущенных Вальтером Скоттом. Сержант Мак-Элпин, возвратившийся после длительной военной службы в середине 40-х гг. XVIII в., конечно, не мог дожить до событий 1808–1815 гг., когда могло возникнуть такое сопоставление Бонапарта и герцога Веллингтона.] до тех пор, покуда сержант не раскошеливался окончательно и не только брал на себя уплату за угощение всей компании, но раздавал взаймы по мелочам некоторым из своих корыстных товарищей. По миновании таких спрысков, как он это называл, и придя на другой день в более здравое состояние, он почти всякий раз благодарил Бога и с признательностью поминал герцога Йоркского[46 - Герцог Йоркский – титул, который обычно жаловался вторым сыновьям английских королей.], постановившего такие правила, при помощи которых старому солдату гораздо труднее стало разориться по собственной глупости, чем бывало в старину.

Но я не в таких случаях бывал в обществе сержанта Мора Мак-Элпина. Напротив, когда выдавался у меня свободный часок, я любил разыскивать его, как он выражался, на утреннем или на вечернем параде, то есть на прогулке, которую он в хорошую погоду совершал так же аккуратно, как если бы его призывал туда барабанный бой. По утрам он выходил гулять под тенью вязов на кладбище, потому что смерть, говорил он, столько лет кряду состояла его ближайшей соседкой, что прерывать с ней знакомство уж не приходится. Вечерняя его прогулка происходила на белильном лугу, на берегу реки, где нередко можно было застать его сидящим на скамейке, с очками на носу, окруженным сельскими политиками, которым он читал газету, объяснял военные термины и даже, ради большей вразумительности, кончиком своей палки делал на земле чертежи. В другое время он, бывало, заберет себе под команду толпу школьников и учит их выделывать артикул, а иногда, к неудовольствию родителей, обучает их таинствам приготовления фейерверков. На случай публичных торжеств и общественных праздников сержант состоял присяжным пиротехником (как выражаются в энциклопедиях) при Гандерклейхе.

Я чаще встречался с ветераном во время утренней прогулки. И теперь еще, глядя на дорожку, осененную высокими вязами, поневоле вспоминаю вытянутую фигуру старика, идущего мне навстречу мерным шагом и своей палкой отдающего мне честь по-военному… Но он давно скончался и спит рядом со своей верной Дженет, как раз под третьим деревом с краю, считая от рогатки в западном углу кладбища.

Восхищение, с которым я слушал рассказы сержанта Мак-Элпина, относилось не только к личным его приключениям, – а их было немало в течение долгой, скитальческой его жизни, – но также к его многочисленным воспоминаниям о хайлендерских преданиях, о которых в ранней молодости наслышался он от своих родителей и до конца жизни счел бы святотатством усомниться в их подлинности. Из числа таких преданий многие относились к походам Монтроза[47 - …относились к походам Монтроза… – Джеймс Грэм, граф Монтроз (1612–1650) – маркиз, крупный шотландский феодал. В годы гражданской войны Монтроз принял сторону короля. С 1644 г. он командовал королевскими войсками в Шотландии, одержал победу в битве при Типпермуре, затем, в феврале 1645 г., – над Аргайлом при Инверлохи, однако осенью того же года был разбит в битве при Филипхоу и бежал на континент. В 1650 г. предпринял неудавшуюся попытку высадиться в Шотландии с целью восстановить на престоле Карла II, сына казненного Карла I Стюарта; был схвачен и казнен.], в которых, по-видимому, некоторые из предков сержанта принимали деятельное участие. Невзирая на то что эти междоусобия проливают весьма выгодный свет на хайлендеров, так как в это время они впервые выказали свое равенство – а в иных случаях даже и превосходство – в военных стычках с соседями из южных равнин, однако случилось так, что эти события гораздо слабее живут в памяти народа, нежели многие другие, несравненно менее интересные. Поэтому я с особым удовольствием вытягивал из памяти моего воинственного друга и некоторые любопытнейшие подробности, относящиеся к тому времени. К ним примешано немало дикостей и странностей, неразлучных с духом той эпохи и самого рассказчика; но зато я нимало не посетую на читателя, если он к этой части повествования отнесется с недоверием, лишь бы он имел любезность в полной мере верить тому, что здесь приводится фактического и что наравне со всеми прочими историями, которые я имел честь повергать на его благоусмотрение, основано на истинных событиях.

Глава I

…Кто веру крепкую свою
Доверил пике да ружью,
Кто, вместо богословских прений
И всяких длинных рассуждений,
Лишь в пушке видел свой оплот;
И наконец пустили в ход,
Как убедительную речь,
Артиллерийскую картечь.

    Батлер[48 - Батлер Сэмюел (1612–1680) – английский поэт, ставший известным в годы реставрации Стюартов; автор антипуританской поэмы «Гудибрас», откуда и взят эпиграф.]

Начало нашей повести относится к периоду великого и кровавого междоусобия, которое в семнадцатом веке потрясало Великобританию[49 - …относится к периоду великого и кровавого междоусобия, которое в семнадцатом веке потрясало Великобританию. – Вальтер Скотт имеет в виду события английской буржуазной революции XVII в., а именно время первой гражданской войны 1642–1646 гг. Карл I Стюарт, бежав из Лондона на север страны, в августе 1642 г. начал гражданскую войну. Вокруг короля собрались земельная аристократия, англиканское духовенство и те слои общества, экономические и политические интересы которых зависели от короны. На стороне парламента оказались не только буржуазия и связанные с ней круги дворянства, но и английское крестьянство и городские низы, исторические интересы которых заключались в уничтожении феодальной системы. В конце так называемой второй гражданской войны Карл I был взят в плен и казнен (1649), а в Англии провозглашена республика.]. До тех пор Шотландия еще была свободна от ужасов междоусобной войны, но жители ее уже проявляли серьезные несогласия по части политических вопросов; многие из них, наскучив подчинением шотландскому союзному парламенту и не одобряя принятой им решительной меры, состоявшей в том, чтобы послать в Англию многочисленное войско на помощь парламенту, решились со своей стороны при первом удобном случае заявить себя сторонниками короля и произвести такую диверсию, которая вынудила бы, по крайней мере, отозвать из Англии армию генерала Лесли[50 - …отозвать из Англии армию генерала Лесли… – Александр Лесли, лорд Ливен (1580–1661) – шотландский военачальник, сражавшийся, как и многие шотландцы, в годы Тридцатилетней войны (1618–1648) в армиях шведских королей Карла IX и Густава Адольфа в России, Австрии, Польше, Дании. Возвратившись в Шотландию, Лесли примкнул к противникам короля Карла I, ковенантерам, и в гражданской войне возглавил шотландскую армию, посланную в Англию на помощь британскому парламенту. После казни короля Лесли стал на сторону Стюартов и выступил против Кромвеля, он был разбит последним при Данбаре (1650).], если бы даже большинство Шотландии и не примкнуло еще к партии короля. Этот план был принят преимущественно северным дворянством, которое с великим упорством противилось заключению Торжественной лиги и ковенанта[51 - …противилось заключению Торжественной лиги и ковенанта… – В 1638 г. попытка Карла I, добивавшегося усиления самодержавной власти, ввести англиканскую церковь в Шотландии вызвала протесты шотландских пресвитериан; ими была дана торжественная клятва бороться с абсолютизмом Карла I, так называемый ковенант (от англ. covenant – договор, соглашение). Народные массы объединились вокруг ковенанта для защиты страны от посягательств английского короля. Шотландское восстание и последовавшая за ним война явились предвестниками английской буржуазной революции. В 1643 г., во время гражданской войны, шотландские ковенантеры заключили с лондонским пресвитерианским парламентом союз против роялистов. Этот договор получил название Торжественной (или Священной) лиги. На основании этого соглашения в 1644 г. в Англию была послана шотландская армия под командованием Лесли.], а также и многими вождями горных кланов; последние полагали, что их прямая выгода и авторитет связаны с королевской властью, питали положительное отвращение к пресвитерианской форме религии, да к тому же находились в том полудиком состоянии, в котором война всегда представляется привлекательнее мира.

Совместное действие всех этих причин предвещало великую неурядицу, и случайные набеги, которые шотландские горцы во все времена производили на равнины, начали принимать более постоянный и систематический характер, являясь как бы частью общего, определенного военного плана.

Люди, стоявшие во главе правления, понимали, что настает опасная минута, и усердно принялись за приготовления к тому, чтобы встретить ее и отразить. Впрочем, они значительно успокаивались на том, что на севере не появлялось ни одного вождя, достаточно значительного или популярного, чтобы сплотить вокруг себя целую армию роялистов или хотя бы направить деятельность тех бродячих шаек, которые предприняли военные действия, вероятно, столько же из любви к грабежу, сколько из соображений политических. Вообще полагали, что, если выставить некоторое количество регулярного войска в равнине, на границе предгорий, этого будет достаточно для усмирения горных вождей; между тем как влияние нескольких северных баронов, примкнувших к договору, как, например, графа Маршала, знатных фамилий Форбс, Лесли, Ирвинг, Грант и других пресвитерианских кланов, могло оказать противовес не только могущественным Огильви и другим роялистам из Ангуса и Кинкардина, но даже самим знаменитым Гордонам, властное влияние которых равнялось их ненависти к пресвитерианским образцам.

В горных округах западной Шотландии правительство насчитывало тоже немало врагов; но предполагалось, что могущество недовольных кланов ослаблено и вожди их запуганы возрастающим влиянием маркиза Аргайла[52 - Маркиз Аргайл Арчибалд (1607–1661) – возглавлял борьбу шотландских пресвитериан против Карла I Стюарта. Его политика выражала интересы городской буржуазии и той части землевладельцев, которая была заинтересована в развитии капиталистических отношений и поэтому выступала против абсолютизма, стремясь, однако, не допустить углубления революции и подлинной демократизации общественной жизни. Впоследствии Аргайл перешел на сторону защитников королевской власти, но тем не менее после реставрации Стюартов был казнен.], на которого союзный совет возлагал все свои надежды и власть которого в горных округах, и прежде весьма значительная, еще усилилась уступками, насильственно добытыми от короля во время последнего замирения. Впрочем, было известно, что Аргайл скорее искусный политик, нежели отважный воин, и более пригоден для ведения государственной интриги, чем для усмирения враждебных горцев. Но численность его клана и доблестный дух воинственных его предводителей вполне могли загладить личные недостатки главного вождя; и так как члены фамилии Кэмпбел успели уже значительно усмирить некоторые из соседних племен, полагали, что эти последние не скоро захотят снова помериться силами с таким могущественным кланом.

Таким образом, имея в своем распоряжении весь юг и запад Шотландии (составляющие, бесспорно, богатейшую ее часть), располагая притом на особых правах графством Файф и насчитывая многих и могущественных сторонников даже севернее Форта и Тэя, шотландский союзный совет считал для себя вполне безопасным держаться однажды принятого образа действий и не считал нужным отозвать из Англии двадцатитысячную армию, посланную на подмогу английскому парламенту; а помощь эта оказалась столь существенной, что по ее милости партия короля вынуждена была принять оборонительное положение, тогда как до тех пор пользовалась повсеместным успехом и одерживала одну победу за другой.

Причины, побудившие шотландский союзный совет принимать в это время столь непосредственное и деятельное участие в английских междоусобиях, подробно изложены нашими историками; но и здесь можно вкратце их перечислить. Никаких новых поводов к неудовольствию на короля они не имели, и мир, заключенный Карлом I с его шотландскими подданными[53 - …мир, заключенный Карлом I с его шотландскими подданными… – Имеется в виду Риппонский мир, заключенный в октябре 1640 г. Карлом I с Шотландией после неудачной войны с ковенанторами (1639–1640), в результате которой шотландцы оккупировали северные графства Англии. Надежды короля, что после мира шотландский парламент станет на сторону короны, не оправдались: шотландцы с начала революции заняли враждебные по отношению к Стюартам позиции.], не был нарушен; но правители Шотландии понимали, что этот мир насильно навязан королю с одной стороны парламентской партией в Англии, с другой – боязнью их собственных военных сил. Правда, после заключения мира Карл I лично побывал в столице своего древнего королевства, утвердил новую организацию церкви и даже надавал важных почестей и наград предводителям той партии, которая наиболее враждебно относилась к его личным интересам; но думали, что милости, столь неохотно дарованные, могут быть и отняты при первом удобном случае.

В Шотландии с глубокими опасениями взирали на приниженное положение английского парламента; боялись, что, если Карлу удастся с помощью войска усмирить мятежных англичан, он вскоре потребует, чтобы и шотландцы помогли ему отомстить тем, кто подал пример восстания. Таково было значение политики, внушавшей им послать в Англию вспомогательную армию; и это было вполне откровенно выражено в манифесте, изданном ради разъяснения причин, почему они сочли своевременным оказать такую поддержку английскому парламенту. «Английский парламент, – говорилось в манифесте, – оказывал нам дружеские услуги и впредь еще может оказать таковые; король же, хотя еще недавно установил им религию, согласно их желаниям, однако же не дал им повода вполне доверять его королевским обещаниям, ибо его слова не всегда согласуются с его действиями. Совесть наша, – было сказано в заключение, – и Бог, Который еще выше нашей совести, повелевают нам заявить, что мы имеем в виду лишь славу Божью, мир обоих народов и честь короля, когда предпринимаем, на законных основаниях, усилия, чтобы наказать и усмирить тех, кои являются зачинщиками смут в Израиле, подстрекателями диавола, исчадиями Корахов, Валаамов, Доэгов, Рабшеков, Аманов и Товиев[54 - Корах, Валаам, Доэг, Рабшек, Аман и Товий – упоминающиеся в Библии враги Израиля. Встречающиеся дальше имена пророка Неемана, сынов Зеруаха и др. взяты также оттуда.] нашего времени, а совершив сие – успокоимся. Равно заявляем, что не помышляли посылать в Англию означенную военную экспедицию для достижения помянутых благочестивых целей, пока не истощили предварительно всяких других средств, какие могли придумать; и тогда лишь надумались употребить сие последнее средство как единственное, что нам осталось».

Предоставляю казуистам решить, имеет ли право одна из договорившихся сторон нарушить торжественный договор только из-за того, что она подозревает возможность такого нарушения другой стороной, и перейду к еще двум обстоятельствам, имевшим на шотландских правителей и народ отнюдь не меньшее влияние, чем сомнения их насчет добросовестности короля.

Первым из них был состав и состояние их войска. Во главе его стояли неимущие и недовольные дворяне, под командой которых были офицеры, состоявшие преимущественно из шотландских авантюристов, до тех пор воевавших в Германии, пока они вовсе не потеряли понятия о политических принципах и даже о любви к родине, но зато выработали себе твердое убеждение, что первейшей обязанностью каждого воина должна быть верность тому государству или монарху, от которого он получает жалованье, причем вовсе не обращалось внимания ни на справедливость повода к войне, ни на личное свое отношение к той или другой партии. О людях этого сорта Гродиус[55 - Гродиус (Гроций) Гуго (1583–1645) – голландский философ и государственный деятель. Его книга «О праве войны и мира», изданная в разгар Тридцатилетней войны (1625), явилась первым систематическим изложением международного права и в течение долгого времени служила основным руководством для дипломатов.] дает следующий суровый отзыв: «Nullum vitae genus est improbus, quam eorum, qui sine causae respectu mercede conducti, militant»[8 - Нет более бесчестного образа жизни, чем у воюющих ради платы, без уважения к делу, которому они служат (лат.).].

Для этих жадных наемников, равно как и для обедневших дворян, с которыми они разделяли начальство над солдатами и которые также охотно присоединялись к их мнению, довольно было и того, что недавнее краткое их вторжение в Англию, учиненное ими в 1641 году, принесло столь богатую наживу: им хотелось поскорее повторить такой прибыльный опыт. Щедрое жалованье и привольное житье на английских хлебах произвели самое благоприятное впечатление на этих воинственных авантюристов; одна мысль опять набирать до 850 фунтов контрибуции в день действовала на них лучше всяких красноречивых воззваний и заменяла им как государственные, так и нравственные соображения.

Другая причина столько же разжигала умы народа вообще, как лестная перспектива английского богатства прельщала умы солдатчины. С обеих сторон столько наговорили и написали по поводу формы церковного управления, что в глазах толпы эти вопросы казались несравненно важнее самих евангельских истин, принятых обеими церквами. Фанатизм прелатистов и пресвитерианцев дошел до такой нетерпимости, что не уступал в этом отношении и папистам[56 - Паписты – так протестанты называли католиков, которые признавали главой церкви «наместника Христа на земле» – Римского Папу.]: ни одна из этих сект не допускала возможности вечного спасения вне пределов своего особого вероучения. Тщательно поставляли на вид этим изуверам, что, если бы основатель христианской религии считал какую-либо форму церковного управления существенной для спасения души, он бы дал на этот счет столь же определенные указания, какие были даны для Ветхого Завета. Обе партии продолжали отстаивать свою правоту с таким ожесточением, как будто получали на то точные предписания с Небес. Епископ Лауд[57 - Лауд Уильям (1573–1645) – ближайший помощник Карла I в его политике укрепления королевской власти; с 1633 г. – архиепископ Кентерберийский; жестоко расправлялся с врагами английской церкви. В годы революции был приговорен палатой общин к смертной казни и обезглавлен.] во дни своей власти сам поджег эту мину, попытавшись навязать шотландскому народу некоторые формы богослужения, противные его духу и традициям. Шотландцы так яростно и успешно сопротивлялись этим нововведениям и так поспешно ввели у себя пресвитерианские порядки, что сами привязались к ним, видя в них залог своего преуспеяния. Они усерднейшим образом примкнули к Торжественному союзу и договору, принятому большей частью королевства, и силой меча старались водворить его в остальных частях, а этот договор главнейшей своей целью поставлял именно введение догматов и дисциплины пресвитерианской церкви и уничтожение ересей и расколов. И вот, достигнув у себя на родине установления этого «златого светильника», шотландцы возымели братское намерение оказать такое же благодеяние и своим английским соседям. Им казалось, что это легко осуществить, послав на помощь парламенту значительный отряд шотландского воинства. В английском парламенте пресвитерианцы составляли многочисленную и сильную партию и до сих пор постоянно чинили оппозицию королю, а индепенденты и другие сектанты, которые впоследствии, при Кромвеле, также взялись за меч и ниспровергли пресвитерианские порядки как в Шотландии, так и в Англии, покуда еще держались смирно и искали покровительства более богатой и сильной партии[58 - …искали покровительства более богатой и сильной партии – то есть пресвитериан. Это было религиозное течение, которое отрицало церковную иерархию, епископат и признавало власть выборного старейшины – пресвитера (отсюда название). В начальный период революции пресвитериане являлись правящей партией и склонялись к компромиссу с королем, а впоследствии превратились в защитников королевской власти. Упоминаемые далее индепенденты оформились как политическая партия уже в ходе революции. Индепенденты отстаивали независимость церковных общин и их самоуправление, а в политике требовали установления республики. Лидером индепендентов был Оливер Кромвель (1599–1658). Власть этой более радикальной партии укрепилась после победы над королем в гражданской войне. У Вальтера Скотта это одно из немногих упоминаний в романе как об индепендентах, так и об Оливере Кромвеле. Другие, более решительные течения – левеллеры («уравнители»), сторонники широкой демократизации Англии, диггеры («копатели») с их утопическими идеями аграрного коммунизма – Вальтер Скотт не называет и говорит о них в тексте как о «прочих сектантах».]. Поэтому приведение к единству церковного управления в Англии и Шотландии как в смысле иерархии, так и богослужения казалось столь же справедливым, как и желательным.

Один из комиссаров, хлопотавших об устройстве союза между Англией и Шотландией, знаменитый сэр Генри Уэйн[59 - Уэйн Генри (1613–1662) – деятель английской буржуазной революции, индепендент. Принимал участие в составлении Торжественной лиги и ковенанта.], увидел, какое сильное влияние эта приманка оказывала на людей, с которыми приходилось ему иметь дело. Будучи самым крайним индепендентом, он, однако, ухитрился и оживить, и в конце концов обмануть пламенные надежды пресвитериан, изложив обязательство переустроить английскую церковь в такой форме, что это будет сделано «согласно слову Божью и сообразно устройству наилучших церквей». Ослепленные собственным усердием, не сомневаясь в божественном происхождении своего церковного устройства и не считая возможным, чтобы кто-либо мог в этом сомневаться, союзный совет и шотландская церковь поняли эти слова в том смысле, что они подразумевают непременное и повсеместное утверждение пресвитерианства. Они пребывали в этом убеждении до той поры, когда, не нуждаясь более в их поддержке, сектанты дали им понять, что эта фраза была одинаково приложима и к индепендентам, и ко всякой другой форме богослужения, лишь бы те, кто в данное время находится во главе управления, считали его согласным со «словом Божьим и устройством реформированных церквей». Обманутые шотландцы пришли в еще большее удивление, узнав, что английские сектанты имели в виду переделать монархическое устройство Великобритании; но, желая по возможности ограничить королевскую власть, они в то же время отнюдь не хотели отменить королевское звание. В этом отношении, однако, они действовали наподобие тех неосторожных врачей, которые пичкают пациента таким множеством лекарств, что совершенно изнуряют его организм и потом ничем уже не могут восстановить его силы.

Но это все случилось уже гораздо позднее. До сих пор шотландский парламент считал союз с Англией делом справедливости, благоразумия и благочестия, а военные его предприятия, казалось, оправдывали все его лучшие ожидания. Соединение шотландской армии с войсками Фэрфакса[60 - Фэрфакс Томас (1612–1671) – деятель английской буржуазной революции, умеренный пресвитерианин. С января 1645 г., после военной реформы, Фэрфакс – главнокомандующий парламентской армией. Был заменен на этом посту Оливером Кромвелем, когда отказался выступить против сторонников Карла Стюарта, сына казненного короля.] и Манчестера[61 - Манчестер Эдуард Монтегю (1602–1671) – деятель английской буржуазной революции. Один из лидеров оппозиции в палате лордов в первый период революции. В начале гражданской войны 1642–1646 гг. был назначен главнокомандующим парламентской армией. Вел военные действия крайне нерешительно, надеясь на соглашение с королем, так как являлся сторонником компромисса с короной. В 1645 г. был отстранен от командования.] дало возможность парламентскому войску осадить Йорк и дать отчаянное сражение при Марстон-Муре[62 - Марстон-мур – место около Йорка, где в период первой гражданской войны, 2 июля 1644 г., парламентская армия разбила роялистов. Большую роль при этом сыграли кавалерийские полки Оливера Кромвеля. В сражении участвовали шотландские войска, посланные на помощь парламенту по соглашению 1643 г.], в котором были разбиты принц Руперт[63 - Принц Руперт (1619–1682) – герцог Баварский и Камберлендский, племянник Карла I, командовавший королевской кавалерией во время гражданской войны.] и маркиз Ньюкаслский[64 - Маркиз Ньюкаслский Уильям Кэвендиш (1592–1676) – роялист, сражавшийся под Марстон-муром. В 1644 г. эмигрировал и возвратился в Англию после реставрации Стюартов.]. Шотландские союзники, впрочем, менее отличились в этот раз, чем бы того желали их соотечественники. Кавалерия их, с Дэвидом Лесли[65 - Лесли Дэвид (1601 –1682) – шотландский генерал. В Тридцатилетнюю войну служил в шведских войсках. Вернулся в Шотландию в 1640 г. и примкнул к ковенантерам. С шотландской армией участвовал в гражданской войне в Англии. В битве при Марстон-муре (1644) кавалерия Дэвида Лесли и кавалерийские полки Оливера Кромвеля сыграли решающую роль. 13 сентября 1645 г. Дэвид Лесли разбил Монтроза при Филипхоу.] во главе, билась отчаянно, и честь победы, несомненно, принадлежала ему и еще одной бригаде индепендентов, находившейся под начальством Кромвеля. Но старый ковенантский генерал, граф Ливен[66 - …старый ковенантский генерал, граф Ливен… – Имеется в виду командующий шотландской армией в Англии Александр Лесли (см. примеч. к с. 159).], был прогнан с поля сражения натиском храброго принца Руперта, бежал по направлению к Шотландии и успел отскакать целых тридцать миль, прежде чем дошли до него слухи, что его партия одержала полнейшую победу.

Отсутствие вспомогательного войска, высланного как бы в крестовый поход для насаждения в Англии пресвитерианства, значительно ослабило власть союзного шотландского парламента и подало повод к тем волнениям среди противников ковенанта (договора), о которых мы упомянули в начале этой главы.

Глава II

Ему служили вместо колыбели
Отцовский щит и панцирь боевой;
Их звон и лязг младенцу песни пели,
Он засыпал под их протяжный вой.
Ему во сне уж битвы призрак снился,
А наяву он лишь ходить учился.

    Холл[67 - Холл Джозеф (1574–1656) – епископ Эксетера и Норича, поэт, выпустивший в 1597–1598 гг. две книги сатир, написанных по образцу римских.]. «Сатиры»