Килим

От Наташи не укрылись их странные переглядки, но обе ведьмы лишь отмахнулись от её дальнейших расспросов. Похоже, у них возникло некое разногласие, но о его причине ведьмы так и не сказали.

– Делай, как знаешь, – наконец, вздохнула Максима и, кивнув Наташе, направилась в сторону дверного прохода. – Ната, пожалуй, тебе пора.

Это был самый непрозрачный из всех намёков в Наташиной жизни, но она не обиделась. Наверное, ведьмам действительно виднее, когда кому-то пора, а когда – нет.

– Я провожу. – Вызвалась Волчок. – Ты ведь не знаешь знак порта для своей квартиры? Нет, конечно нет…

– В коробке с документами на втором сверху шкафчике. – Донёсся голос Максимы из недр квартиры.

– Аа-га. – Волчок пододвинула стул и ловко вскарабкалась на него, доставая искомую коробку из-под конфет, в которой теперь лежали различные бумажки и чеки. – Ага, вот он. Полагаю, Максима предпочтёт, чтобы я его перерисовала, нежели использовала, как есть. Так, эта стена подойдет… вижу, её для этого и используют…

Наташа терпеливо ждала, пока Волчок перенесёт мелом рисунок, а юная ведьма болтала обо всём и ни о чем, словно пытаясь заполнить тишину, или просто думая вслух. Наконец, символ был дорисован.

– Ну… всё готово. – Волчок несколько секунд помолчала, изучая своё творение. Наконец, она взглянула на Наташу и коротко кивнула, словно самой себе. Что-то в её взгляде внушило Нате тревогу. Её шестое чувство, как в шутку называла его мама, снова проснулось, прогрызая путь изнутри.

– Что… что не так? – Выдавила она из себя.

Волчок на секунду замерла, затем татуированные змеи на её руках нырнули в карман кигуруми.

– Я… я думаю, ты должна кое-о-чем знать. Это… – она поднесла к лицу Наташи открытую ладонь, на которой лежала, свернутся петлёй, тонкая зеленоватая нитка, – это его воспоминания. Эта ночь и… и не только. То, что они… то, что мы удалили. Я считаю, что ты должна знать, что он сделал. Почему и ради чего. Он не помнит, но… кто-то должен. И… я считаю, что тебе нужно кое-что узнать. Если ты сейчас откажешься, я их сожгу. Я должна была их сжечь. Но если ты захочешь…

– Я хочу. – Наталья выпалила это, не задумываясь, едва слыша собственный голос из-за гула крови в ушах. – Я возьму её.

– Максима думает, что ты будешь сожалеть об этом. Но я считаю, что ты должна знать правду о человеке, с которым живёшь. Правда… открывает глаза. – Тихо произнесла Волчок. И обернула нить вокруг Наташиного мизинца…

Максима была права. Наташа сожалела об этом. Но одновременно – и не сожалела. Тот первый день… Наташа не знала, как выдержала его. Как телепортировалась в квартиру, поцеловала мужа, когда он проснулся. Как отправилась на работу, словно в полузабытьи. Вернулась домой, как ни в чем не бывало. Как смотрела на Дмитрия, словно видя его впервые. Она всегда подмечала все эти мелкие морщинки вокруг любимых глаз, движения губ, то, как он склонял голову или хмурился. Признаки того, что он волнуется за неё. Что он переживает. Боится, что потеряет её. Что её не станет.

Она ничего ему не сказала.

Прошло уже три месяца, и она по-прежнему не знала, что ему сказать.

Любила ли она его? Да. Она любила его по-прежнему, по-прежнему восхищалась его силой воли и нежеланием сдаваться.

Простила ли она его? Нет. Не простила. И не знала, сможет ли простить когда-нибудь.

Сможет ли она дальше жить, как прежде?

Она не знала.

Иногда, в особенно невыносимые тихие ночи ей хотелось кричать от несправедливости всего происходящего, от жестокости Ткачей и – в особенности – Волчка, но…

Она не знала, что бы сделала на месте Димы. Она не знала, что бы сделала на месте Волчка. Чёрт подери, она не знала, что бы сделала на своём месте! До сих пор не знала.

Она ужасалась и поражалась самой себе, с кристальным спокойствием принимая заботу мужа, видя, как он боится. Она любила его. И ей было невыносимо больно видеть, как он страдает. Но молчала. Потому что так отбывают наказания.

И в одном всё-таки Волчок была права -

Правда открывает глаза.