Священная супруга

Лицо ее было все в крови, и красные капли капали с подбородка на белое платье. Львенок уже терзал за горло поверженного кушита и негромко, но свирепо рычал.

– Ух, ты! – Аханахт, уважительно покачал головой. – Ну, что ж, придется видно, самому.

– Оставьте вы это дело, Аханахт. – сказал Уаджар. – Дай сюда.

Он взял лук у воина и наложил стрелу.

– Поверьте – так лучше будет для всех. И для нее тоже.

– Ну, уж нет! Чего зря пропадать добру. Все надо использовать по назначенью. Тем более, что это последняя из рода Гора.

– Опомнитесь, друг мой, – ей двенадцать лет! Какое назначенье? Либо подождать три-четыре года, либо просто пристрелить и кончить с этим.

– Вы сумасшедшие! – возмутился Хнемредиу – с чем кончить?! С носительницею последней священной крови Гора? Вы не в своем уме. Этого не будет!

Тем не менее Аханахт направился к царице.

Озиравшаяся по сторонам, как затравленная лисица, Нейтикерт, заметив его, медленно убрала обе руки за спину и подалась вперед оскалив зубы. Львенок опять стоял перед ней, он часто облизывал окровавленную мордочку, вникая в неизведанный ранее вкус, и из груди его рвалось уже не шипение, а рычанье. Пока еще негромкое. Ему, маленькому котёнку, было очень страшно, но страх этот уже тонул в какой-то огромной волне рвавшейся из его груди наружу. Не смотря на страх, он был готов и убивать и умирать. Маленький котенок просто не знал, что это называется мужеством. Он просто уже превратился во льва.

– Эй! – окликнул кто-то сзади. – Эй, вы, полудурошные уроды. – слова сопровождались дурашливым смешком. – Хе-хе-хе-хе.

Все обернулись. От поворота на Кхем шел высокий, несколько грузный, человек в широчайшем схенти, с лицом напоминающим морду бегемота, на которую еще и натянули лохматый парик. Шел он, вальяжно дрыгая в стороны толстыми и кривыми ногами, и насвистывая какой-то веселенький мотивчик на тему солдатских сексуальных отношений. В руке он крутил булаву и иногда постукивал ей по ладони.

– А чем это вы тут, вот это тут вот, заняты, того вот, – несколько смутно изложил он свои мысли, – весьма достойные мои и все на хрен остальные. Ась? Ну-ка, обскажите-ка мне, все дело, в двух словах.

– Тебе какое дело Нутерхопер? Ты был в стороне? Вот там и стой!

Нутерхопер неожиданно раззявил огромную пасть и чихнул, потом еще, и еще и, наконец, высморкался в парик, посмотрел на него, снял, вытер им фундаментально нос, и зашвырнул в реку, явив миру блестящую лысину. Теперь, без парика, он напоминал бегемота без парика.

– Кто ж вам эдакую-то хрень сказал?

Аханахт махнул рукой и вновь повернулся к неподвижно стоящей царице, ждущей его с закинутыми за спину руками.

– Эй!

– Ну, чего тебе!?

– Это Священная Супруга. – Нутерхопер ткнул в сторону фигуры в белом булавой и чуть не потерял равновесие. – И твоя царица. И… ик! Пчх-и-и!

– Послушай, военачальник, пойди-ка ты проспись, быть, может быть, проснувшись, обратишь внимание, на то, что ты-то здесь один, как перст.

– Ну, это-то нетрудно и исправить. И вообще, дай мне закончить. Че за поганая привычка – не дослушав перебивать.

Достойный полководец засунул в рот два пальца и так энергично свистнул, что опять чуть не потерял равновесие.

Из-за поворота выдвинулась цепь лучников. Установилось недолгое молчание, во время которого стороны прикидывали свои шансы. Нейтикерт, по-прежнему, стояла молча, Нутерхопер принялся вполголоса напевать какую-то лирическую солдатскую песенку:

– Шел я к своей милке,

– Споткнулся о бутылку,

– Споткнулся о бутылку,

– И сильно полюбил

– Тара-тура тум-ту-ра,

– Вот такая вот херня…

(текст авторский)

Наконец Аханахт махнул рукой, и они направились к Хнемредиу, уткнувшемуся в землю. Умный вельможа, понял, что при взаимном паритете сил, лучший вариант – разойтись красиво, а не переть, буром неизвестно в какую жопу.

– Эй! Вельможные! – Нутерхопер еще не угомонился.

– Ну? Чего еще тебе не так?

– Не забывайте, ну чтоб мне не пришлось напоминать, – вот это, наша царица, последняя в Черной Земле, носительница божественной крови потомков Гора. Вы меня поняли, вельможные ублюдки? Или я вот эту булаву… – полководец выразительно подвигал булаву между левой ладонью собранной горсть – ….таким вот образом использую. – Угы-гы-гы.

Уаджар, не менее выразительно, показал ему левую руку со сжатым кулаком и похлопал правой ладонью по предплечью. Такие сакральные жесты появились именно в то время. А вообще-то еще раньше. Сразу после матриархата.

Нутерхопер оглядел Нейтикерт. Густые черные волосы царицы слиплись и в лучах солнца отливали багровым. На белых одеждах ярко алели пятна.

– Идем к реке царица, там ты отмоешься от крови.

– Зачем же, Нутерхопер? Ты же полководец и вид крови должен быть тебе приятен. Напрасны были твои потуги, ибо сейчас, все бы и кончилось.

– Ну, я не думаю, что такой исход тебя устроил бы?

– Теперь посмотрим. – сказала царица. – Что кого устроит.

Царица, наконец, вынула руки из-за спины. В руке у нее был странный нож черного цвета, со зловещим красным камнем в рукояти. Она упала на колени, воткнула нож в землю, набрала полные горсти песка, посыпала им голову, еще раз набрала и посыпала и, подняв вверх лицо, завыла. Хнемредиу, которого только что уговорили встать с колен, услышав этот вой, тут же лишился чувств. Львенок, закрыв голову лапами, заорал дурным звериным воем.

Нутерхопер взглянул, щурясь на солнце, и пробормотал:

– Вот ведь дерьмо. Мать вашу Исиду!

С некоторых пор жители Кхема – города Удара Молнии, иногда слышали вой неизвестного животного. Не шакала, напротив, все шакалы, начинающие перекликаться по ночам, заслышав эти звуки, замолкали. И не дворовые собаки, – эти постоянно выли но, – они, его услышав, прятались по конурам. И не охотничьи тезем, те, припозднившись с хозяином на охоте, начинали сбиваться в кучу и жаться к ногам, а иногда в ужасе бежали к дому.

Что это было за животное такое, никто не знал и выяснить никто так и не решился. И правильно, потому что может это и не животное совсем, а существо какого-то другого мира, возможно демона, так как в голосе земного существа подобного страдания быть не может, а только существа познавшего весь ужас запредельного мира. Иногда этот жуткий крик-песня боли был слышан и в Меннофер.

Там жили четыре человека, которые, возможно, могли бы пояснить это странное явление. Но все они одинаково молчали. Хотя вели себя по-разному при этом.

Один бледнел, падал на колени и до утра богам молился, прося у них прощения за что-то, а с утра шел в храмы и богам приносил великие жертвы.

Другой становился задумчив, садился в кресло у окна, брал кубок вина и, потихоньку прихлебывая, сидел так до утра, думая о чем-то и только с первыми признаками рассвета спать ложился.

Третий, заслышав вой, не пил и не молился, но взор его становился страшен и все разбегались от него, стараясь не попасться на глаза. Некоторое время он расхаживал по залам своей усадьбы, приговаривая – Я не боюсь! Я не боюсь тебя!