Русский лес

Редкий случай, конечно. Не у всякого хватает чистоты в помыслах, широты душевной порадоваться дару божьему у ближнего своего. Восторженно смириться с «чужим» превосходством. Обнажить голову перед дарованием. Особенно если оно у подростка, или, того паче, у ребёнка. Тут уж непременно подвернётся каверзная душонка. Какой-нибудь «наставник». И ты ж посмотри!.. Ну непременно!.. Да чтоб ты сдох!

Обязательно. Как закон…

…Жид!..

Почему?! Откуда?! Что, больше не кому!? Русь, как никто, велика во всём! И, кроме всего прочего, богата и мудрецами, и дураками, на любой промысел.

Так нет же – непременно – жид!.. Да чтоб тебя…

Учитель для малого, попечитель для зрелого. С неутоляемой жаждою барыша и тщеславия. Учитель-мздоимец. Который и научить-то ничему нашему не может по сути дела, так как сам не осиян ни способностями, ни дарованием, ни талантами. Но и попытаться закабалить в открытую побоится. Ну а в творческом плане не сможет ни зажечь, так как сам не воспылал, ни поддержать горения, так как душевно холоден и расчётлив. Не горюч, одним словом! Это на словах они все «гении всех времён и народов». На деле же – своекорыстны, самолюбивы, завистливы. Такой, конечно, уже отпустить не пожелает. «Упустить такой шанс? Как можно?! Так опростоволоситься. Курам насмех свалять такого дурака?!». Даром что нет у него тех талантов. Зато у него есть «талант учителя». Попросту – корыстные устремления, моральные и материальные. Ну и есть у него по этой причине, наверное, деньги, которые так и вопиют о преумножении и накоплении. Этот уж, как паук-кровопивец, так вопьётся, так обротает, запеленает неопытную душу, что не до полётов станет. Начнёт сосать кровушку, сокровенное из тебя вынимать, пока сам не отдашь ему на службу. Тут уж со свободой, «с крылышками» придётся, скорее всего, распроститься. Зато будешь при деле, на службе, пока нужен будешь. Ну, а если пойдёшь по его следам – сыт и доволен будешь, пока будешь ему, в его паутине, служить. Потом, со временем, возможно, займёшь его место. Или рядом с ним. Но, конечно, другим рангом… На паучьих ходулях пониже.

Как служить будешь. Как ещё расстараешься… Тут Игр припомнил свою однокашницу по богадельне, Пончика: «Плавает, наверно, как сыр в масле…»

А процесс воспитания, обучения, совершенствования мастерства, как известно, происходит прямым и непосредственным образом. От одного к другому. И, как правило, напрямки, личным примером. Таким порядком творческое горение и передаётся от наставника к воспитаннику, от учителя ученику, от мастера подмастерью. Напрямки, непосредственно.

Как можно воспламенить другого, если сам не горишь?!

А и не обязательно таким порядком. Бывает, что и наоборот. Тут главное – честность отношений, чистота помышлений. Душевное созвучие. Когда такое случается, неважно, кто кому больше даёт. Процесс благотворный для обоих. И даже – благотворительный! Наполненный тихой радостью. Светом. Просвещением…

Обогащаются в итоге оба. Духовно наполняются… Тут уж не стоит мериться. Для жидовствования в таких отношениях почва не предусмотрена!

Да! Непосредственно! Личным примером! А если говорить одно, а делать другое. Учить других доброму, а самому творить что ни попадя, что вздумается, то где ж тут кротость? Образец где?! Пример!?..

Так вот Игру представлялось.

Ну, да… Почти то же самое. Одно и то же, будто. Ан – нет! То – да не то!.. Границы есть! Не пытайся их найти обозначить. Наслаждайся лучше созвучием, раз тебе так повезло. Звучи сам. Ладь с голосами другими. Создавай гармонию!

Он и сам, как раз где-то в Колькином возрасте, попал в обучение.

…В женский монастырь. Который находился недалеко, можно сказать – рядом. В обучение к богомазу-иконнице, в келью к матушке Еугении Гениевой. На самом деле, в миру, Нюте, по кличке – Федермутер. Тогда, как теперь догадывался Игр, многие из Ливеркусов, Шнобелькрансов, Шниперзонов, Гондельманов почувствовали себя под сенью христианства новопоселенцами, достигшими наконец-то Земли Обетованной. И можно было начинать всё сначала, как бы с чистого листа. Так как считали христианство новой еврейской религией. Так оно, наверное, и есть на самом деле. Новый Завет… Все святые, проповедники веры, почитай, – евреи. Включая богочеловека. Остальным персонажам была присвоена почётная роль паствы неразумной – агнцам во тьме язычества заблудившимся. Включая греков-«недотёп». Ну, вот по этой причине и имена свои не слишком сладкопевные, в «прошлом завете» замаранные пороками, грехами, подорванные поступками недостойными, сочли необходимым обновить на более теперь благозвучные. Так, короткими перебежками, наново, с чистого листа, появились Спасские, Рождественские, Успенские, Троицкие, Покровские, Богословские и так далее. «Преображенские», одним словом. И даже – Гениевы и Райские!.. – до небес возвышенные. Люди, как он полагал, без призвания, то есть – «без роду и племени». Так сказать, своевольно-лично направленные в святость. Или лично в том озадаченные. Ну, а вера – предмет, или поле, деятельности. Или не поле, а, может быть, – дерево. Корнями в иудействе, но, при том, растущем на земле чужой. Под чужим солнцем возрастающее. Плодами вызревающее на чужой благодати. Семенами своими засевающее чужие леса, луга и пашни. Впрочем, ничего необычного. Соревновательность – закон природы. Только почему-то в этой соревновательности стали побеждать, как ему казалось, – самые недостойные. Ну, а раз уж русское поле оказалось «расчищено» христианством от «идолопоклонства», то его и следовало засевать семенами новыми. А с именами… Ну, наверное их потомки должны были в будущем оправдать-таки такие звонкие имена. Так, по задумке, наверное.

Матушка была большой мастерицей по части иконописи. Авторитетом непререкаемым. Как ёрничали злые языки, «сразу после Феофана Грека и Рублёва». Эти подвижники веры (Грек и Рублёв), надо полагать, досадно мешали ей уже сейчас называться богомазом «всех времён и народов». Поэтому, раздражаясь, не терпела она от подчинённых окружающих малейшего противления своему назначению. Ей самой лишний ученик, конечно, был не нужен. Зачем ей ещё один ученик?! Она и без учеников всем учитель. Ну, пигмент в ступе растолочь; растирать, готовить краски, мыть кисти, готовить доски, основу грунтовать и т. д. и т. п. А кроме того, ворох других бытовых мелочей проворачивать тоже кому-то надо было. В общем, обычное дело! Игр как раз для этого и пригодился. К этому и поставлен был.

«Егорка», как она его небрежно начала называть, легко освоил круг своих обязанностей – для деревенского парнишки дело не мудрёное. А между делом начал мимоходом присматриваться к ремеслу самому. Матушка поначалу легкомысленно порадовалась живому интересу подмастерья к предмету. Кой-что показала.

– Рамку переносишь так… – показала.

– Кант оформляешь вот эдак.

– Обои выполняешь темней, фон – просветляешь плавно.

– В прорисовке – сначала светлей, потом темней.

– На подсушку лож ровно, в тенёчек, за зайчиком.

Ну и так дальше. Но стоять за спиной строго-настрого запретила. (Было кому за спиной стоять: две девочки и трое мальчиков ещё. Не ему чета!..).

– Не стой над душой. Что? делать больше нечего! Промой кисти, помой окна, убери с полу мусор, протри влажным, за красной глиной не забудь…

Рыл, мыл, убирал, таскал, толок, скоблил – без дела не сидел. Деревенские пацаны народ трудолюбивый, городским не чета! Когда успел, неясно. А только нашла матушка на его тумбочке под тряпицей набросок, поначалу. А на нём – уже всё по канону: и сюжет, и компоновка, и перспектива, и поза, и жест. Когда пострел успел – вот тебе и на! Ни сном, ни духом, как говорится. Кто б подумал… Ну, ладно – набросок. Сто раз ещё испортит. Подумаешь…

Да тут же и позабыла о том.

И вдруг:

– Матушка, к игуменье!..

…Выставлялись иконки на погляд. Иконки воспитанников-учеников. И среди них та самая, «егоркина». Которую проглядела. На вопрос «Можно? – ответила, махнув рукой, – Да ставь…». «Он-то куда ещё?! «Богомаз…», – ни роду, ни племени…», – подумала про себя. А теперь обмерла внутри: «Не иначе… Зря не глянула. Вот гадёныш подколодный, вот выползок!», – предполагая неприятности, заранее про себя обругала.

– Кто это у тебя, сестра, там отличился? – Игуменья заговорила ласково, показалось, с заботой.

– А что, матушка?

– Да вот сёстры сообщили: «Новый Спас в светёлке…». Ну, я спустилась, – правда, светла светёлка! Одной иконкой и светла, можно сказать. Остальные ладные тож, да рядные. А этот ясен, да уж больно непохож. На иудея не похож… Рус, синеглаз, простолик. Но вот взгляд… до жути-глубины в прошлом, а в будущем до высоты небесной. Как, сестра, это понимать? Ладно ли? «Из варяг в греки», – одним словом, – «из тьмы язычества к небесам обетованным». Так, что ли? Сомнительно больно получается. Как камень ведомый на перепутьи. Смущение, однако: «Это найдёшь, а это потеряешь…».

Иконница ни жива, ни мертва. Внутри всё похолодело. Глаза навыкат, ртом хлопает, аки рыба, а сказать ничего не может.

– Что с тобой, сестра, – скосила набок голову игуменья. – Всё ли с тобой ладно? В себе ли ты…

Та – бух на колени:

– Виновата, матушка! Проглядела я огольца никчёмного. Да и иконку его не удостоила. Самосевком взошёл обормот! Огорошил… Не ведаю о чём и речь, за что бранишь, выговариваешь. Недоглядела…

– Да не браню я тебя, бог с тобой, а остерегаю. Посмотри, коли так. Да к подмастерью присмотрись. Паренёк у тебя не простой, кажись. Повнимательней… Повнимательней… Да сходи сама глянь, о чём я тебе толкую. Иди с богом.

Та опрометью в светлую келью. «Ага… вот оно где… Ну да, есть что-то, да только всё не то. Куда канон подевался!? Всё перевернул с ног на голову, всё вывернул наизнанку! Всё не так, да ни эдак. Всё „не туда“. Вот гадёныш, вот змеёныш! Да рука-то, рука, как поставлена… Где, когда навострился, сотона, прости господи. Не-е-ет, – протянула с подозрением, – ни гадёныш, ни змеёныш, а прямо змей-искуситель!.. Маленький змей-искуситель. То есть что? Змеёныш! Змеёныш, как есть!.. Ах ты, грехи наши… Ах соблазны… Да откуда ж всё взялось в никчёмном сосуде?! Как зародилось, преобразилось. Ничего ведь не было и не предполагалось. Разве что забавой лукавого… Ну, откуда?! Ах ты грехи тяжкие… Ах ты ирод проклятый!.. Ах ты смерд-подлец. Ну-у-у!..».

Подобрав подол рясы, бегом в свою келью!

Игр скоблил зашпунтованную уже заготовку – доску – под образа.

Налетела с ходу:

– Как же ты посмел, подлый?! Ну, прямо убил-зарезал. Разве я тебя этому учила? Отвечай! Я, такому! тебя учила?

– Нет… – Игр этой грозы среди ясного, казалось, неба не ожидал, был не готов, растерялся.

– А раз «нет», – передёрнула на другую сторону Нюта, – то нечего отсебятину пороть! Исподтишка мешки рвать. Вот тебе мой сказ: мазню эту, идола своего, щас же сюда, под топор, в щепки! И боже упаси, – в самовар… В печь! День тебе сроку – келья чтоб блестела, как… как… как медный чайник, одним словом! И ни шагу чтоб без спросу-разрешения.

Чуть спустя, охолонув и припомнив игуменьи наказ, добавила:

– Смотри за моей рукой, повторяй за мной, делай как я.

И не оставляя дело на «потом» и не перелагая ответственность за святотатство на последующий неизбежный суд Господень, сама брала дело в оборот, немилосердно стращая мальца:

– Буде, своевольничать вздумаешь – руки-ноги переломаю, пальцы окаянные скалкой разобью – греха не побоюсь! В воскресенье, для начала, чтоб не забывалось, на колени перед Заступницей! Клади поклоны и молись, дабы отпустила грех кощунства и богоскверны. С заутрени и до вечерни, без перерыва. Глядишь, в другой раз неповадно буде.

Вот так, примерно, протекало обучение. Примерно так всё происходило и в дальнейшем: «Делай как я. Повторяй за мной. Следуй по следам моим. Своевольства забудь. Иначе там и останешься, где был. Средь себе подобных, беспросветных, неразумных. Не то, что не вознесёшься, но даже не возвысишься, не поднимешься даже над смердом людским».