Нулевые. Затишье перед катастрофой

Михаил чувствовал, что он проваливается вниз с ошеломляющей скоростью. Ему казалось, что его всасывает огромная черная дыра, паника охватила его. В какой-то момент Власову показалось, что он вот-вот умрет от разрыва сердца. В его глазах темнело.

У свинцовых вод.

Сначала под мавзолеем,

Теперь в подвалах Лубянки.

Михаил слышал странное стихотворение. Он попытался открыть глаза. Двое мужчин в форме сталинского НКВД тащили его.

– Что здесь происходит? – растерянно спросил Михаил.

– Сначала под мавзолеем мы её держали, теперь в подвалах Лубянки, – сказал один из них. – Жень, тебе не кажется, что тля бормочет?

– Не, не думай об этом. Тут кстати двоих приняли недавно, – ответил другой.

Михаил обнаружил, что на нем нет штанов. Это вызывало резкое чувство стыда. Присмотревшись к мужчинам, он вроде бы узнал в одном Соколова, второй вроде бы чем-то напоминал Петрова, хотя Власов был не уверен в этом.

– Что за хуйня у вас тут?! – Власов возмутился во весь голос.

– Да, тля пищит. Гена, прописать? – спросил Женя.

Они остановились и бросили Власова на сырой пол. Мужчины стали избивать Власова ногами. Михаил остро чувствовал удары их начищенных сапог.

– За что, блядь? За что? – думал Власов.

Михаил стонал от боли, мужчины взяли его под руки и понесли.

– Понял, тля, будешь пищать, мы тебя тут насмерть забьем, – сказал Женя. – Я, бля, уже заебался совсем. Сука, семь этажей гниду эту тащим. Так, что там с теми двумя?

Михаил чувствовал страх.

– Там у них в камере инцидент произошел. Они подрались. Одного мы на работы распределили, а второго на лекцию по политграмоте.

– И что думаешь, поможет?

– Этих двоих только расстрел исправит и то не факт. Очень плохой материал.

– Что это за херня? – думал Власов.

Михаила волокли по длинному узкому тюремному коридору с множеством камер. Двери в камерах были железными и ржавыми. Власов слышал еле доносившиеся до его ушей стоны узников. Освещение было тусклым, иногда его не было совсем. Тогда офицеры вели его по памяти.

– Раз их камера свободна, может распределить это насекомое туда? – спросил Евгений.

– Нет. Посадим его к ней, – ответил Гена.

– Ты что? – в голосе Евгения чувствовался испуг. – А если она его, это?

– Что может случиться? – перебил Гена. – Это просто кукла, к тому же у неё нет мозгов.

– Что, блядь, здесь твориться?– думал Власов.

Путь казался Михаилу бесконечным. Когда мужчины остановились перед железной дверью нужной камеры, Власов испытал кратковременное легкое облегчение. Евгений достал из кармана связку ключей. Он долго искал нужный ключ, но когда он открыл замок, перед ним встала другая проблема. Дверь настолько проржавела, что не хотела открываться. С трудом и толчками Евгению все-таки удалось открыть дверь, чтобы можно было пропихнуть туда Власова.

– Так. Это мой шанс, – подумал Михаил.

Власов мобилизовал все свои силы для рывка. Он попытался вырваться из рук агентов НКВД, но Геннадий крепко держал его. Попытку к бегству просёк и Женя. Вместе им удалось сдержать Михаила и пропихнуть его в камеру.

– Что швабоки захотелось? – с презрением спросил Гена. – Ты здесь навсегда!

Гена и Евгений быстрым рывком закрыли за Власовым железную дверь, хотя Михаил и сопротивлялся этому. Он бился в дверь руками и ногами, толкал её, но так и не смог пошатнуть нерушимость двери.

– Ты здесь навсегда, – эта фраза заполнила сознание Власова.

Несправедливое ограничение личной свободы и свободы действий было главным страхом в его жизни. Он сразу же вспомнил тюрьму. Паника охватила его. Он упал на пол, закрыл лицо руками и заплакал. Власов постепенно осознавал, что происходящее с ним реально. Что он находится в данной ситуации без штанов. И что у него нет выхода из этого непонятно откуда взявшегося ужаса. У Михаила началась истерика, которая продолжалась пока её не оборвала мысль.

– Нужно обыскать камеру. Может быть, я смогу найти что-то, чтобы открыть дверь, – подумал Власов.

Михаил осмотрел камеру. Это было сырое помещение с ядовито-зелеными стенами и большой протекающей трубой на потолке. Углы заросли грибком, а на прогнившем полу валялись деревяшки и всякие доски. Тут Михаил заметил свою сокамерницу. Человеком это можно было назвать с большой натяжкой. Это больше было похоже на женский манекен. Манекен был завернут в грязную белую простыню, сильно пропахшую мочой. Также Михаил заметил на простыне пятна от крови и желтые следы гноя. Омерзение постепенно заставляло его сбавить интерес к манекену.

Власову удалось найти пару подходящих для открытия двери железяк. Сначала он попытался открыть замок, соорудив незамысловатую отмычку. Потом попытался снять дверь с петель. Когда и это не вышло, Михаил попытался раскрутить болты и снять замок. Но ничего не получалось. Ни одна его идея не имела успеха. Но Власов не давал себе поводов к отчаянью. Тогда в его голове появилась радикальная идея.

– Я спрячусь за дверью с куском железной трубы, оглушу охранника, заберу у него ключи и попытаюсь сбежать, – подумал он.

Постепенно Михаил успокоился, тогда он забрался на протекающую трубу. Она была покрыта слоем отделки, на ней было сухо и удобно лежать. Пахло сыростью и затхлостью. Михаилу нужно было собраться с мыслями, чтобы оправдать своё текущее существование. Постепенно в его голове появилось две теории. С одной стороны он думал, что это страшный кошмарный сон, вызванный непонятными курительными смесями. С другой стороны он думал, что в процессе курение этой смеси он выпал из окна, умер и попал в ад. Куда же ещё мог попасть бывший буржуй и нынешний сотрудник администрации президента? Не в рай же. И тут Михаил к счастью для себя обнаружил, что его клонит в сон. Это был короткий сон без сновидений, который пронесся почти мгновенно. Михаил проснулся и обнаружил себя на том же месте. Внезапный поток паники и страха охватил всё его тело. Он свалился с трубы на доски. Безысходность и страх слились в едином порыве. Михаил принял позу эмбриона и стал тихо плакать, пока дверь в камеру не открылась.

– Мой шанс, – понял Власов.

Михаил резко встал и быстро метнулся к железной трубе, потом совершил рывок к вошедшему человеку. Это был низкий толстый мужчина, Михаил плохо его разглядел. Власов кинулся ему за спину и, вложив всю оставшуюся силу и волю к свободе, нанес мужчине сокрушительный удар по голове. Почему-то Михаил вспомнил, как он, чтобы попробовать кокосовый орех долго бил его молотком и, в конце концов, нанес такой же сильный удар и расколол орех. К глубокому удивлению Власова удар железной трубой никак не повредил мужчине. Тогда Власов ударил его по руке почти с такой же силой, но труба отскочила, словно надувная игрушка. Михаил хотел ещё раз ударить по голове, но мужчина ловко поймал трубу, вырвал её из рук Власова и разломал об колено на две части. Одну часть трубы он выкинул, второй замахнулся на Михаила. В страхе Власов упал на колени, закрыл лицо руками, как бы защищаясь от действительности.

– Что? Что вообще за дерьмо? – думал он.

– Я тут, знаете ли, вам штаны принес, а вы вот так себя ведёте? – начал мужчина. – Я – ваш Прапорщик. Ответственность за ваше трудовое воспитание начальство распределило на меня. С этого момента вы в полном моем распоряжении.

Мужчина бросил Власову грязные коричневые штаны. Как-то отстранившись от страха и паники, Михаил лучше рассмотрел его. Это был низкий коренастый и полноватый мужичок с простым лицом, длинными усами и близко посажеными глазами. Военная форма на нем от грязи приобрела коричневый оттенок и была небрежно одета.

– Так, – Прапорщик бросил кусок трубы на пол. – Комиссары прописали вам пять лет трудового лечения. С завтрашнего дня оно начнется. Я бы посоветовал вам осмотреться в своем новом доме.

– ЧТО? – Власов бы ошарашен.

– Выпустите меня отсюда! Это какая-то ошибка. Я работаю в администрации президента! Вы не имеете никакого права держать меня здесь! – возмутился Власов.

– Так, ну, можешь не пищать. Не ты первый и не ты последний. Уясни для себя один ключевой принцип, на котором держится наша государственность. Человек может быть свободен только внутренне. Внешняя свобода для человека пагубна и вредна, поэтому наше великое Государство берет на себя ответственность и заботу за то, что нужно делать каждому Гражданину. Но тебе до Гражданина ещё трудиться и трудиться. А пока ты – просто тля! Теперь ты будешь делать всё, что мы тебе скажем. А если не будешь подчиняться, то расстреляем по законам военного времени, – закончив, Прапорщик вышел из камеры и закрыл дверь.

Михаил валялся на полу. Власов мысленно представлял, что сейчас находится у себя дома. Он мирился с Анной, после чего занимался с ней любовью, а потом уезжал на работу. Но когда Власов открывал глаза, его ждал кошмар нового бытия. Почему-то Михаилу захотелось снова осмотреть манекен. Он одел те коричневые штаны. Преодолевая омерзения от запаха мочи, Михаил потыкал манекен деревяшкой и осмотрел его со всех сторон. Это была просто кукла. Власов забрался на трубу и заснул.

Дальнейшая судьба Власова проходила в безысходности и мучительных страданиях его сущности. Михаил понял, что оказался в чём-то вроде трудового лагеря времен Сталина. Прапорщик закрепил его за трудовым отрядом, в котором помимо него тоже были какие-то люди. Это были толстые или плотные мужчины с кривыми некрасивыми лицами, усами и зачастую нехваткой зубов. Это были высокие и худые носатые мужчины с сухими уродливыми лицами. По началу Власов побаивался их. Они напоминали ему уголовников из фильмов про тюрьму, и он боялся, что они могут причинить ему физический вред. Потом, правда, он заметил в них одно свойство, которое со временем рассеяло его страх. Своего рода некий паралич воли, который превращал эти людей в пассивных исполнителей указаний начальства.

Трудовая деятельность зачастую была некой смесью бессмысленного лагерного труда и казарменной дедовщины. Рано утром в камеру Михаила через специальное окошко на двери просовывали тарелку с едой. Его будили криком “Жрать!”, “Жратва!”, “Жрать, сука!”, “Хавка!”. Власов сползал с трубы и в порыве мучительного голода набрасывался на тарелку. Зачастую пищей служила подгоревшая каша, тушенка с хлебом, которая скорее напоминала собачьи консервы, иногда давали рыбу, но она была почти всегда протухшей. Михаил думал, что они специально так делают, чтобы сломать его дух. После завтрака было построение на плацу. Надзиратель с кнутом строил трудовой отряд, начинался час строевой подготовки, потом была зарядка и кросс. Кросс. Сколько боли было в этом слове. Тех, кто отставал во время бега или делал не так какие-то упражнения, били кнутом. После всех этих упражнений трудовой отряд шел на обед в специальное помещение, напоминавшее большой заставленный столами самолётный ангар. Михаил никогда не видел такое скопление одновременно принимавших пищу людей. Обед был всегда одним и тем же. Он состоял из куска черного хлеба, говяжьего бульона с разваренной лапшой и тарелкой макарон по-флотски. После обеда в трудовой жизни Власова наблюдалось разнообразие. По четным дням трудовой отряд направлялся на лечебно-трудовые работы. Во время этих работ Михаил должен был выполнять норму. Он сидел за старым станком, который напоминал ему о временах промышленной революции в Европе и вытачивал всякие болты, гайки, а иногда какие-то странные железяки. Такая деятельность казалась Власову крайне бессмысленной тратой времени, но всё равно лечебно-трудовые работы были лучше чем то, что ждало его по нечетным дням. Каждый нечетный день проводились военно-профилактические занятия, которые состояли из самых жутких аспектов российской казарменной жизни. Сначала, естественно, была строевая подготовка и построение, потом трудовой отряд направлялся на военную подготовку. Спектр мероприятий по военной подготовке был очень широк. Это могла быть обычная покраска травы в зеленый цвет и уборка территории. Это мог быть марш бросок в полной военной экипировке или ещё что-то на усмотрение Прапорщика. После военной подготовки трудовой отряд отправлялся на казарменные процедуры, которые включали в себя дедовщину во всех обширных объемах этого понятия. Отряд заводили в казарму, где их уже ждал трудовой отряд черпаков. Это был такой же трудовой отряд, которому после года трудового лечения присвоили специальное звание “черпаков”. После первой встречи с черпаками Михаил ощутил на себе всю двусмысленность простых русских слов “велосипед” и “зоопарк”. Также Михаил научился “делать лося” и ощутил на себе ужасный смысл фразы “три скрипа”. После окончания военно-профилактических занятий, как и после окончания лечебно-трудовой подготовки в жизни Власова снова появлялась стабильность и определенность. Трудовой отряд шел в ангар на ужин. Пища опять же была всегда одной и той же. Подавали пюре с котлетой и компот. Пюре напоминало отвратительную жижу, а котлета всегда была либо недожаренной, либо пережаренной. Михаил никогда в жизни бы не стал есть подобную еду, если бы не голод. После ужина все трудовые отряды направлялись на лекцию по политграмоте. Лекция проходила в большой аудитории главной казармы. Комиссар, одетый в парадную офицерскую форму, которая придавала ему гротескный вид, проводил занятие. Это была длинная проповедь на тему того как всем собравшимся очень повезло жить в Государстве. Правда, Михаил глубоко не разделял его мнения. После политграмоты было построение, затем трудовой отряд расходился по камерам. Тогда наступало самое счастливое время для Михаила. Он забирался на свою трубу, вспоминал прошлую жизнь и выдумывал план побега.