Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом

– Да не люблю я его, он гремит, а как только подъезжает на третий этаж, так сразу же вдова Перовского выглядывает из-за двери и смотрит, кто там пришел. Никого не пропускает. Знаете, у меня такое впечатление, что она целыми днями в прихожей за дверью сидит. Как только кто звонит к соседям, так она тут как тут. Вообще странно, что она убийцу не видела. По ее характеру могла бы и выследить, и обезвредить.

– Вдова Перовского в тот день на кладбище ездила. У них там с покойным мужем какой-то юбилей был. А когда возвращалась, заметила, что дверь слегка приоткрыта ну или вроде того – давай звонить, стучать, а там…

Лифт, поскрипывая, поднялся на третий этаж, и не успел следователь взяться за чугунную ручку, чтобы прикрыть дверь, как дверь одной из квартир приоткрылась и оттуда показалась юркая женская головка.

Сколько Вероника ни встречалась с Евгенией Павловной Перовской, она всегда удивлялась тому, как она выглядела. За это ее и Клавдия Михайловна уважала: в любое время суток – с аккуратной прической, с припудренным носиком, подкрашенными губами той самой любимой перламутровой помадой персикового оттенка, как когда-то на танцах в Доме культуры строитель Братской ГЭС, где увидел ее молодой, подающий график Перовский, влюбившийся в нее с первого взгляда. После этих танцев вскоре последовала свадьба, переезд в Ленинград, где всего хватало по полной программе – и счастья, и несчастья: рождение троих сыновей, внуков, полное безденежье, особенно поначалу, многочисленные измены мужа, его пьянство. Но Евгения Павловна все оставалась такой же изящной: с прямой спиной и прической, с мелкими, теперь уже покрашенными золотыми кудряшками.

– Да, породу никуда не спрячешь, – говорила частенько Клавдия Михайловна, намекая на какое-то особое происхождение соседки.

Правда, Вероника мало себе представляла, о каком происхождении можно было говорить, когда ко времени их знакомства советской власти шел уж пятый десяток и любая порода не играла уже никакой роли. Да и проявлялось это происхождение только во внешности, а вот характер мадам Перовской был ой-ой-ой. Первая сплетница во дворе и окрестностях, она дня не могла прожить без какой-нибудь интрижки или маленького скандальчика. Играла ли это кровушка какой-нибудь прабабушки, подгулявшей со своим кучером, или вообще представления человечества о благородстве аристократии были сильно преувеличены, но факт остается фактом.

– Ах, Вероника, Вы нашлись. Ну наконец-то. А у нас тут горе-то какое. Представляете, возвращаюсь я с кладбища. У нас с Аркадием Владимировичем позавчера юбилей был. Мы пятьдесят лет назад познакомились. Ну, так я на кладбище была, могилку поправила, букет ему отнесла в крыночке, как он любил, чтобы астры с листьями кленовыми были. Ой, Боже мой, какие он акварели с этими букетами писал на рисовой бумаге – все худсоветы от восторга аплодировали; если бы не завистники, он был бы миллионером…

Мадам уже явно заносило, но, словно почувствовав, что болтает лишнее, она вернулась к теме своего выступления:

– Ну так вот, поднимаюсь я на этаж и вижу, коврик у Клавдии Михайловны лежит кое-как. Ну, думаю, Эмина напортила. Это наша дворничиха из таджичек, она неплохая и детишек у нее много, все славные такие, и убирает вроде чисто, но как-то все, знаете, без души.. Так вот звоню я Клавдии Михайловне, чтобы пожаловаться на Эмину и показать, что доказательства, мол, налицо, звоню, звоню, а она не открывает, хотя говорила, что дома будет, я ее видела во дворе, когда на кладбище ехала, а она из булочной возвращалась. Ну, вы знаете, мы все в булочную к Мариинке ходим уже сто лет. И Клавдия Михайловна никуда больше не собиралась, сказала, что дома будет. Я ее даже к себе собиралась позвать на чай по случаю нашего с Аркадием Владимировичем юбилея. Так вот, я за ручку взялась, а дверь-то и открылась. А там ужас какой: квартира-то разграблена, а Клавдия Михайловна убитая лежит. Представляете, ужас что такое. А вы квартиру осматривать? Да? Я и говорила милиции, что вас сюда нужно. Тут еще совсем молоденький следователь был. Что, мол, я, конечно, знаю квартиру Клавдии Михайловны и что, мол, и где, но это лучше к Веронике. Она Клавдии Михайловне близкий человек, почти родственник, так что все захоронки знает уж точно. А вам понятые нужны, так я сейчас еще и Эмину позову….

– Нет, гражданка Перовская, спасибо. – По тому, как он отвечал, видно было, что милая болтовня почтенной вдовы набила оскомину следователю во время предыдущего общения. – В данной ситуации понятые не требуются.

Следователь аккуратно снял бумажку с печатью и открыл дверь так хорошо знакомыми Веронике ключами с янтарным брелком-сердечком. Это она привезла его Клавдии Михайловне из недавней поездки. Теперь рядом с брелком висел еще казенный ярлык с номером уголовного дела.

Дверь открылась, и Вероника вслед за следователем с трепетом в сердце переступила порог, ожидая увидеть картину из американских фильмов ужасов: окровавленные стены, поломанную мебель, выпотрошенные подушки. Но вместо этого из темной прихожей потянуло запахом гниющего мусора.

– Ой, какая гадость… – Вероника достала из сумочки надушенный платочек.

– Да, мусор, наверное, и котлеты, которые хозяйка на кухне жарила. Когда бригада работала, в суматохе так все оставили.

– Убрать нужно. А можно?

– Да можно, можно, все, что нужно, эксперты уже сделали.

Вероника пошла в сторону кухни, находившейся в конце коридора, но остановилась, словно споткнувшись на пороге. На полу мелом был очерчен след от мертвого человека, тела убитой Клавдии Михайловны, а в той части, где была обозначена голова, было темное бурое пятно засохшей крови. На плите стояла сковорода с поджаренными с одной стороны котлетами, распространявшими неприятный сладковато-луковый запах, от которого у Вероники закружилась голова, и она осознала, что тихо сползает вдоль стены.

– Вам плохо? Может, врача? Я форточку открою.

– Спасибо, ничего, я сейчас. Мусор нужно убрать, и запах уйдет.

Вероника, сделав над собой усилие, переступила страшный рисунок на полу, вытащила пакет с мусором из ведра, опрокинула туда же сковородку, завязала мешок тугим узлом и вытащила его на лестничную площадку.

– Ну, вот сейчас будет лучше. Сергей Викторович, а можно я тут быстренько помою все?

– Вероника Васильевна, у меня еще дел немерено, давайте осмотрим все и протокол составим.

– Ну, пожалуйста, а то мне одной не справиться. Жутко все это и страшно. А я вас потом отвезу, куда скажете.

– Страшно чего? Мела на полу? Ну вы даете… Ладно, только быстро.

Вероника за несколько минут умудрилась вымыть посуду, стоящую в раковине, собрать пылесосом разбросанную крупу из банки и быстренько протереть с хлористой жидкостью пол, так что кухня обрела если не идеальный, то вполне приличный вид, если так можно говорить о месте, где два дня назад убили человека.

– Скажите, Сергей Викторович, а почему ее как-то странно убили на кухне?

– А что тут странного? Открыла Клавдия Михайловна дверь, затащили ее на кухне и грохнули.

– А в коридоре, что нельзя было убить?

– Значит, нельзя. Может, побоялись, что соседи крики услышат, а может, вовсе не собирались убивать поначалу, может, только связать и ограбить хотели. По крайней мере, убили ее тем, что под руку попалось – топориком для мяса.

Вероника повернула голову и увидела, что среди кухонных инструментов, висевших над столом, не хватает одного предмета.

– Да, выходит, что наш Раскольников даже топора с собой для старушки не принес. Наверное, и убивать не собирался. А, кстати, что пропало? Здесь-то на кухне только одна банка крупы рассыпана. Ведь если бы что искали в банках, знаете ведь, что многие пожилые люди заначки там прячут, то, наверное, все перевернули.

– А может, сразу нашли?

– Да не прятала Клавдия Михайловна деньги в крупу. Она была дамой вполне современной. У нее карточка Сбербанка была. А все необходимые наличные держала в шкатулке в кабинете. Пойдемте покажу.

В кабинете, из которого Клавдия Михайловна сделала мемориальный музей своего супруга, преступники почти ничего не тронули. Так, пара книг валялась на полу, да на столе стояла открытая шкатулка, где по старой привычке она хранила деньги и ценные документы. Когда-то этот обычай завел здесь сам Виктор Михайлович Юдин, чтобы Клавочка в его отсутствие всегда могла взять нужную ему сумму на расходы. А после его смерти она продолжала складывать туда деньги, чтобы все было, как при покойном муже. Шкатулка была из карельской березы с золотыми и серебряными накладками: были тут и эмалевые бутылочки, и дамская ножка в кружевном чулке, подкова на счастье, колода карт и автографы с витиеватыми росписями, и даже фигурки слоников. Этот стиль Вероника для себя называла «дембельский альбом», так украшались и портсигары, и сигарные шкатулки, и даже серебряные кошельки. В их декоре была какая-то пошловатая чрезмерность и наивность, как в альбоме солдата, где фотографии армейских друзей соседствуют с цветочками и девушками, вырезанными из журналов. Когда-то, в совсем тяжелые для вдовы девяностые годы, Вероника предлагала продать шкатулку. Ведь не самая же необходимая вещь, да и покупатель имелся. Но Клавдия Михайловна наотрез отказалась.

– Что вы, дорогуша. Зачем же мне деньги, когда их некуда складывать? Поймите, это не просто шкатулка, это для меня символ нашего с Виктором Михайловичем благополучия. И, потом, она часть его мемориала. Нет, ни за что. Лучше давайте мы сухарницу хлебниковскую продадим. Она немножко аляповатая – с петушками. Виктор Михайлович не очень любил русский стиль, так что мы ей не пользовались. А у меня для сладенького хрустальная с серебряным ободочком есть. И хлебниковская сухарница, и хрустальная конфетница, оказавшаяся, между прочим, сделанной в московском отделении фирмы «Фаберже», были проданы и помогли вдове прожить почти год и сделать операцию на глаза. И, хотя продажи на этом не закончились, заветная шкатулочка уцелела. Сейчас в ней на дне сиротливо лежали какие-то бумаги и зеленая кредитная карточка. Денег не было.

– Ну вот, что я говорила, карточка на месте, а деньги украли.

– А много было?

– Вы знаете, точно не знаю, но, должно быть, прилично. Да тут, кстати, договор с антикварным салоном и лежит. Вот смотрите, они ей в качестве аванса выплатили по пятьдесят тысяч за картину. Всего их пять, значит, было двести пятьдесят. Восемьдесят три Клавдия Михайловна заплатила в стоматологию. Ей там два моста должны были поменять. Еще она телевизор купила. Это около тридцати тысяч – и новый плащ, и туфли. Так что тысяч сто двадцать должно было остаться, если она их, конечно, на карточку не скинула.

– Да, приличная сумма. Если у нас и за пенсию старушек убивают, то это, конечно, весомый аргумент. А скажите мне, Вероника, что это за история с авансом и почему так много?

– Анатолий Николаевич такое делает, если желает удержать клиента. А деньги за такие картины на самом деле небольшие. При хорошей раскрутке, что мы, в общем-то, и сделали, каждая должна не меньше десяти тысяч зеленых стоить, а на Западе и того больше. Скорее всего, аукцион пройдет как-нибудь по-хитрому. Купит неизвестный покупатель по телефону тысяч за шестьдесят каждую картину, а через полгода картинки всплывут в каком-нибудь московском салоне с ценой на порядок выше. А вдова получила бы еще полтинник и была бы счастлива. Она действительно была бы счастлива, для нее это фантастическая сумма. Клавдия Михайловна ведь была как ребенок: сейчас хорошо – и ладно, а то, что деньги эти быстро кончатся, не думает. Я ее поэтому уговорила не продавать все картины, потом можно будет цену более весомую получить.

– Да, понятия у вас какие-то странные. Двести пятьдесят тысяч – маленькие деньги, да мне за такие три года горбатиться…

– Ой, вы Клавдию Михайловну не знали. Хорошо, что часть этих денег на себя собиралась потратить: зубы там, телевизор, одежда, а то как появится лишняя копейка, так в ее сознании что-то включается и кажется ей, что она снова молодая, красивая и богатая, как при Юдине. Барыня эдакая. Так и начинает сорить деньгами: то в музей пошлет на издание каталога работ покойного мужа и организацию памятного вечера, то на реставрацию церкви пожертвует. Она так те деньги, что после смерти Юдина остались, и растранжирила. У нее совсем как в поговорке жизнь была: по доходам и расход.

– Ладно, пойдемте дальше.

В спальню преступник, похоже, вовсе не заходил, поскольку здесь все было в полном порядке, даже стоявшая на туалетном столике шкатулка осталась не тронутой. Здесь хранились украшения Клавдии Михайловны. Еще совсем недавно шкатулка была полна: были тут и старинные брошки, и массивные золотые украшения советской ювелирной промышленности. Не шедевры, правда, но вполне интересные, с очень неплохими камнями. Часть из них Клавдия Михайловна продала не без Вероникиного участия, а остальное все на месте: и колечко с изумрудом, и советские часики с дутым браслетом, и ожерелье из жемчуга, что привез Юдин своей супруге из Японии. Не хватало только старинного медальона. Он был довольно массивный, овальной формы, с восьмиконечной бриллиантовой звездой. Центральный камень в ней почти на карат. Такие медальоны Вероника называла купеческими, хотя носили их дамы самых разных сословий, вставляя в них портреты своих близких. Правда, у него был небольшой дефект: от времени, наверное, заклинило, и медальон не открывался, а Клавдия Михайловна хотела вставить туда фотографию любимого мужа. Но и как украшение вещица была весьма эффектна. Носила она его довольно редко и в основном дома; поскольку медальон был тяжелым, то она боялась, что однажды у нее оборвется цепочка и она его потеряет. Хотя Вероника не один раз объясняла ей, что если цепь весит больше, чем медальон, то опасаться нечего. И, потом, старинные часовые цепи ручной работы – это вам не турецкое барахло – они и не такое выдерживали.

– Скажите, а на Клавдии Михайловне был медальон? Большой, овальный, с бриллиантовой звездой?

– Нет, цепочку разорванную нашли рядом с трупом. Такая толстая, в палец, а не выдержала. Преступник ее как удавку сначала использовал. Затянул на горле, цепочка оборвалась, а он топориком. А медальона точно не было. Да у нас тут эксперты все осмотрели. А что, ценный медальон?

– Да тысячи на три с половиной, а то и на все пять потянет. Я имею в виду доллары.

– Неслабо… А вы нарисовать его сможете? Может, по магазинам и скупкам поищем. Все зацепка какая-нибудь.

– Да, конечно, хотя зачем нам рисовать, я вам сейчас фотографию покажу. Вот смотрите, это на последнем дне рождения у Клавдии Михайловны снимали. Здесь она с ним сфотографирована. На синем платье все отчетливо видно.

Дальше оставалась гостиная. Вот где был беспорядок так беспорядок. Из горки зачем-то вытащили весь мейсенский сервиз и разбили. Будто злобу выместить хотели. Сервиз хоть и не очень старый (так, второй половины девятнадцатого века, с типичным узором «саксонский букет»), но очень милый, и качество фарфора превосходное. Как говорила Клавдия Михайловна, «сквозь блюдца телевизор можно смотреть». Жалко вещь, почти сто пятьдесят лет прожила и тут на тебе. Досталось и мебели: у двух стульев была попорчена обивка. Но самое странное – это то, что кому-то в голову пришло испортить картины. И не просто так порубить в клочья, а разобрать на составляющие.