Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом

Вероника тут отчетливо представила себе тот след на холсте, когда-то скрываемый металлической накладкой. А вдруг это не случайность, и там действительно что-то хранили.

«Ага, размечталась, дорогуша, тещины бриллианты спрятал покойный Виктор Михайлович Юдин в своих ранних картинах», – эти слова она уже произнесла вслух и, встав из-за стола, пошла в гостиную. Там, в простенке между окнами, висела подаренная ей Клавдией Михайловной картина раннего Юдина. И у нее тоже была металлическая деталь коллажа. Такая круглая, отлитая из переливающейся меди, обрамленная накладкой из мореного дуба, а вокруг на холсте полыхали алые знамена, на их фоне можно было прочитать обрывки какого-то лозунга. Вероника сняла картину со стены, осмотрела ее со всех сторон, потрясла, пытаясь услышать хоть какой-то посторонний звук, – ничего. Она вынула картину из рамы. Фанера, которой была заделана оборотная сторона, слегка отстала от картона. За такое количество времени пересох бы любой клей. А тогда, в двадцатые, с материалами было ведь совсем. Прекрасно понимая, что поступает по-варварски, она все же стала вскрывать картину. Достав из ящика шкатулки, где у нее хранились подручные инструменты. С помощью медицинского скальпеля она аккуратно отделила фанеру от картона, затем так же осторожно разогнула крепления и попыталась аккуратно отделить металлическую накладку от картины, не повредив дерево, но, видно, не рассчитала свои силы, и цилиндрическая медная накладка вырвалась из рук. Посыпались скомканные бумаги, плотно фиксировавшие то, что находилось внутри. Затем на пол упала небольшая плоская коробочка, обтянутая коричневой кожей, – наподобие футляра для ювелирных изделий. Подняв его и положив на стол, Вероника заглянула внутрь металлической детали – там был еще один предмет: деревянная шкатулка, плотно втиснутая внутрь металлической емкости. Пришлось подцепить его ножом, чтобы вытащить. Хотелось поскорее узнать, что там находится, но она умела сказать себе «стоп» в нужный момент. Мало ли что там находится. Спокойнее, спокойнее…

Вероника аккуратно собрала композицию, повторив свои движения в обратном порядке, вставила работу в раму и, приладив отклеенный фанерный задник, закрепила его согнутыми гвоздиками. Теперь все, можно смотреть. Поставив коробки рядышком на столик, она открыла их почти одновременно, нажав на кнопки механизма, и крышки медленно поплыли назад.

В первой лежал золотой браслет, довольно изящный. Типичное жесткое дутое кольцо из благородного потемневшего золота, центральная часть оформлена пластиной в виде четырехлепесткового цветка. В нем три камня: в центре довольно крупный сапфир густого василькового оттенка и два бриллианта. На оборотной стороне четырехлистника были выгравированы даты: «1890—1892». О, да ты совсем древний, позапрошлого девятнадцатого века. Да, вот и клеймо 56 пробы соответствующей конфигурации, есть еще герб города – два скрещенных якоря. Значит, ты у нас петербургской работы. А кто же тебя, такой красивый, сделал? В прямоугольной вмятине именника были отчетливо видны пять латинских букв: BOLIN. Ну да, кто же еще так любил сапфиры и умел их оправлять, придумав даже специальное воздушное крепление этих камней. Да, видно, не простая была хозяйка этой вещицы, раз ей дарили изделия одного из лучших поставщиков императорского двора.

А вот то, что хранила вторая шкатулочка, иначе как чудом назвать было нельзя. Даже если бы не было здесь, на розовом шелке подкладки, золотых печатных буковок, сообщавших, где было сделано это чудо, сразу было видно, что его создатель один из величайших кудесников своего времени. Вероника держала на руке миниатюрную, около десяти – пятнадцати сантиметров в высоту золотую елочку. Она как пагода возвышалась на круглой подставке из оникса. Изящные конусы ее лапок были покрыты зеленой эмалью, на которой, как снежинки, мерцали бриллианты. Под одной из таких лапок вероника и нашла клеймо с самыми дорогими для каждого антиквара буковками – МП. Мастер Михаил Перхин, служивший у Карла Фаберже.

И как такая красота могла оказаться в этой работе? Вот парадокс нашей жизни: чудо ювелирного искусства, бывшее своего рода символом старой империи, оказалось замурованным в картину, которая всем своим видом должна была утверждать новое революционное искусство. И потом и это искусство тоже оказалось замурованным, сокрытым в тайных кладовках где-то на чердаках. А когда пришло время авангарда, то открыто было и то старое искусство. Да, Веронику опять потянуло на искусствоведческие бредни. Статья, кстати, неплохая могла бы получиться. Только про такое сейчас не следует пока писать. Лучше пока промолчать. То, что произошло сейчас, казалось просто нереальным. Это все равно что говорящую щуку зимой в Неве поймать. Или в лотерею миллион долларов выиграть. В эти сказки она даже в детстве не верила.

Но это была реальность. И чем больше смотрела Вероника на эту елочку, тем ясней осознавала, что сможет расстаться с ней только под страхом смертной казни. Нет, теперь это ее чудо. И она никому его не отдаст. Да, эти вещи – клад, но ведь картина-то ее, и ничего она этому государству не должна. Хватит с него того, что оно и так на халяву у своих граждан конфисковало. Да она и не скажет. А если здесь такие сокровища, то что же было в картинах, остававшихся у Клавдии Михайловны? А что может быть в тех, что в антикварном салоне? А может, только у нее клад? Ведь с теми, что предназначены для аукциона, тоже нужно что-то решать. А вдруг и там что-то есть? Придется этому жуку Николаю Анатолиевичу рассказать, ведь просто так работы вскрыть не удастся. В конце концов ему можно показать только браслет. Про елочку все же лучше промолчать, а браслет и так его заинтересует. Он ведь тоже ничего. Болин, как никак.

Чудо ведь был ювелир, но этого чуда у нас в музеях, что называется, полторы вещи. Вся его беда была в том, что он делал те украшения, что так любили носить императрицы, королевы и жены пламенных революционеров. Он умел найти подход к их сердцам. Вот почему его вещи так охотно разворовывались, а затем «цивилизованно» распродавались советской властью с различных аукционов. Если фирма «Фаберже» в момент революции работала в России, то вот Болин, обладая, наверное, каким-то особым чутьем, еще в 1916 году взял и закрыл свой торговый дом и мастерские и всем кланом выехал на историческую родину в Швецию. И нельзя было ни провести обыск с конфискацией в магазинах и мастерских, ни конфисковать клейма, как это случилось с Фаберже, – только украшения, что так любили русские титулованные красавицы. Да что говорить, это для нас сейчас он легенда, а для молодого Юдина, который ограбил ту несчастную, это была очередная цацка. Может, девушке своей хотел подарить. Есть же воспоминания о том, что в первые месяцы революции магазин Фаберже не знал отбоя от покупателей. Только теперь это были не великие княгини, а матросы и горничные. Вот так и владельцем этого браслета стал революционер. А той, прежней владелице, он, наверное, был очень дорог. Иначе зачем эти даты: 1890—1892.

Вероника надела браслет на руку. Нет, определенно, сапфир – ее камень. Что-то в нем есть притягательное. Эти два бриллианта хоть и тянут почти на карат, но они здесь не главные, а именно он, глубокий камень со «звездой» внутри, царственно расположившийся на фоне потемневшего золота. Недаром его так любила знаменитая Матильда… Матильда… Стоп! Нет, этого просто не может быть… Это же не сказка… Вероника, пытаясь не упустить нахлынувшее воспоминание, порылась в книжном шкафу, вытащила непритязательную книжицу, отпечатанную на уже пожелтевшей газетной бумаге, уже рассохшуюся, с загнутым глянцевым переплетом – «Воспоминания Матильды Кшесинской». А вот и та фотография. На ужасного качества снимке была изображена еще совсем юная балерина. Ее руку украшает такой же браслет, что сейчас на запястье Вероники.

«Наследник стал часто привозить мне подарки, которые я сначала отказывалась принимать, но, видя, как это огорчает его, я принимала их. Подарки были хорошие, но не крупные. Первым его подарком был золотой браслет с крупным сапфиром и двумя большими бриллиантами. Я выгравировала на нем две особенно дорогие и памятные даты – нашей первой встречи в училище и его первого приезда ко мне: 1890—1892».

Но этого же не может быть…

От возбуждения у нее даже застучало в висках. Спать уже не хотелось, хотя время было далеко за полночь. Пришлось накапать валерьянки и, сосредоточившись, попытаться как-то прояснить ситуацию. Хорошо нужно подумать. Чтобы создать себе комфортные условия для этого обдумывания, Вероника решила все же прилечь. Она вообще любила всякое действие производить с комфортом для себя, а мыслительные процессы требовали особого отношения. Так, переместившись в спальню, разобрав постель и уложив трофеем на прикроватный столик, она, вооружившись ручкой с бумагой и томиком воспоминаний легендарной примы, попыталась разобраться во всем.

Итак, что мы знаем о молодости великого советского графика Юдина? Вот он в семнадцать лет приезжает в Петроград, чтобы поступить в Академию художеств. Останавливается у знакомого латыша Густава Лациса, который, находясь в вятской ссылке, квартировал у них дома. Тот увлечен революционными событиями и служит в вооруженной охране штаба большевиков. Естественно, что молодой Юдин был захвачен революционной романтикой и вместе со старшим товарищем принимает участие в революционных подвигах. Это официально. О других подлинных революционных подвигах того времени пишет мадам Кшесинская: это ее обгаженный и разграбленный дом, обстрелы домов, из-за чего ей приходилось несколько дней сидеть в коридоре, чтобы не быть убитой случайной пулей из окна.

15 февраля Матильда Кшесинская, успокоенная генералом Галле, бывшим полицмейстером 4 отделения Петербургской стороны, возвращается с сыном Владимиром из Иматры, где они, опасаясь революционных беспорядков, жили в санатории Рауха. По совету сестры она решила отпраздновать это событие. Ну конечно же, сколько можно думать о плохом?

«Я последовала ее совету и 22 февраля дала обед на 24 персоны». Естественно, он был обставлен и украшен с особой тщательностью. «Для этого я вытащила все свои чудные вещи, которые с начала войны оставались запертыми в шкафах, и расставила их по обычным местам. У меня была масса мелких вещиц от Фаберже: была огромная коллекция чудных искусственных цветов из драгоценных камней и среди них золотая елочка с мелкими бриллиантами на веточках, как будто льдинками, было много мелких эмалевых вещиц, чудный розовый слон и масса золотых чарок. Их так оказалось много, что я телефонировала сестре, что места не хватает, куда все это ставить. Я была за эти слова жестоко наказана, так что через несколько дней все было разграблено и нечего было ставить».

Действительно, 27 февраля, поняв, что в городе происходит нечто ужасное, Матильда, уложив что было наиболее ценного в небольшой ручной саквояж, надев самое скромное из своих меховых пальто (черное бархатное с шиншиллой), накинув на голову темный платок, с сыном и любимым Фоксом Джиби покинула свой дом навсегда. Начались ее скитания сначала по чужим квартирам, потом по городам, странам, чтобы завершиться на вилле во Франции, когда-то подаренной ей великим князем…. То, что елочке не нашлось место в заветном саквояже, вполне объяснимо тем, что у Матильды Феликсовны было много вещей ценнее, чтобы его наполнить.

Какие-то «крохи» от былого богатства поначалу даже удалось сохранить. Так, ей вернули 11 ящиков столового серебра и золотой венок, подаренный поклонниками. Их рачительная Матильда Феликсовна сдала на хранение в Общество взаимного кредита. А самое ценное поначалу хранилось в знаменитом лифте-сейфе Фаберже, но он после переворота, опасаясь обыска, попросил забрать ценности. Эти драгоценности вместе с вынесенными из дома были сложены в ящик установленного размера и сданы на хранение в Казенную ссудную казну на Фонтанке, 74, откуда они, как и серебро из Общества взаимного кредита, были благополучно конфискованы большевиками в 1918 году, так что на память у Матильды Феликсовны от былого богатства остались лишь две расписки.

Ну а то, что осталось дома, вообще исчезло без следа. В течение всего времени Кшесинская предпринимает попытки вернуть себе дом, но все безрезультатно. Она еще дважды побывала там, но это вызывает только скорбь и сожаления.

«Когда я вошла в свой дом, то меня сразу объял ужас – во что его успели превратить: чудная мраморная лестница, ведущая к вестибюлю и покрытая красным ковром, была завалена книгами… Мне предложили потом подняться в спальню, но это было просто ужасно, то, что я увидела: чудный ковер, специально мной заказанный в Париже, весь был залит чернилами, вся мебель была вынесена в нижний этаж, из чудного шкапа была вырвана с петлями дверь, все полки вынуты, и там стояли ружья… В уборной ванна-бассейн была заполнена окурками».

Во время второго посещения дома ее провели в «маленькую угловую гостиную в стиле Людовика XVI, где на полу стояло много ящиков от серебра и футляров от разных вещей. Указывая на них, проводник сказал: «Вы видите все в полной сохранности». Но все ящики и футляры были давно пустыми, все уже было расхищено. Больше Матильда не посещала свой дом, да и слова, оброненные солдатами, не вызывали уже никаких иллюзий: «А мы думали, что она рослая, а она такая тщедушная, вот тут бы ее и прикончить…»

А ведь могли бы… Ведь уничтожили же они ее теплый, уютный, по-петербургски роскошный дом, которым можно было бы гордиться, как уникальным домом Виктора Орта или Макинтоша в Глазго с их уникальными интерьерами. Ведь дом модерна, он целостен и существует как единый организм. Но жилищу Матильды Кшесинской не повезло. Из его окон открывался дивный вид на Троицкий мост и Дворцовую набережную. Так удобно было наблюдать и обстреливать. Стратегический объект как-никак, куда тут до страданий балерины. Если бы Ленин с его балкона апрельские тезисы не кидал в массы, может, праведный революционный гнев вообще уничтожил это гнездо разврата.

Но сокровища знаменитой балерины многим еще не давали покоя. Совсем недавно в Питере один увлеченный историей депутат с пеной у рта доказывал, что во дворе особняка Кшесинской зарыт клад, и предпринимал даже попытки раскопать его, доказывая свои хоть и отдаленные, но родственные связи с фавориткой великих князей. Хорошо хоть, не с самими Романовыми. Но история эта давно забылась, а вот частичка этих сокровищ сейчас перед Вероникой.

Но если с елочкой все более или менее понятно, то вот браслет… это ведь особый подарок. Это память о человеке, бывшем ее первой любовью, первом мужчине, о котором она помнила всю жизнь. Единственное объяснение, которое приходило в голову, заключалось именно в особой ценности браслета. Возможно, он хранился где-то вместе с письмами наследника как напоминание о тех днях, когда она впервые была влюблена. Ведь именно об их утрате, а не о столовом серебре и бриллиантах жалела балерина в своих воспоминаниях. И это несмотря на то, что прошло столько лет и она была счастлива и любима совсем другими людьми. Это, кстати, тоже может многое объяснить. Став любовницей великого князя Андрея Владимировича, Матильда как женщина, наделенная особой мудростью, без которой ей бы не справиться со своими любовниками, вряд ли старалась подчеркивать свою связь с императором и не афишировала его подарки, чтобы избегать ненужной ревности. Скорее всего, тот памятный браслет хранился где-то в заветной шкатулке вместе с письмами дорогого Ники. Тем более что он был «некрупный» и, наверное, не соответствовал общему статусу драгоценностей балерины, даже на сцену выходившей в роскошных украшениях, специально создаваемых под сценические костюмы, как это было с «Дочерью фараона».

День второй

Утренний звонок Маргоши без пятнадцати десять, похоже, становится традицией:

– Алло, Никочка Васильна. Это Марго, фирма «Кронос». Анатолий Николаевич хочет с вами побеседовать.

Ну да, могла бы и не представляться, кто ж еще с завидным упорством называет ее Никочка Васильна, да еще таким противным голосом. Пока Маргоша церемонно докладывала шефу о соединении, Вероника встала с кровати, покрутила головой, расправила спину. После вчерашней мигрени слегка кружилась голова, но в остальном все было неплохо, даже не болели спина и шея. И это притом, что уснула она с книжкой под пледом: вон лампа даже горит, книжка где-то под боком, на стуле елочка, на руке браслет. Вероника подняла руку. Яркий утренний свет сверкнул в бриллиантах и застыл, как густая смола, в сапфире. Нет, не смола. При дневном свете камень оказался похожим на виноградинку сорта «Изабелла», такую прохладную, с бархатным отливом.

– Вероника, вы ничего не хотите мне сказать? Нам, наверное, нужно как-то прояснить дальнейшие действия с Вами.

О, как этот Анатолий Николаевич, а попросту Толик Мазурик, как его называли в среде спекулянтов еще с начала 70-х, любит эти церемонные разговоры. Ну да, у нас теперь цивилизованный бизнес, мы теперь члены всяческих коллегий антикваров, хотя суть-то осталась та же, только костюмы и часы подороже. Но пообщаться с ним действительно нужно:

– Да, Анатолий Николаевич, я вам еще вчера отзвониться хотела, но слегла с головной болью. Мне вам кое-что рассказать нужно. Давайте: где, когда?

– Ну, я сегодня так плотно занят, деловые партнеры из Москвы приезжают, давай к вечеру подъезжай в офис фирмы и поговорим.

– Да, конечно, часикам к семи?

– Нет, пораньше, лучше к четырем.

И зачем тогда было звонить в такую рань? Вероника еще бы поспала. Что он-то, кстати, делает в такую рань на работе? Или с Маргошей ночевал, или к встрече с деловыми партнерами готовится. Первое, скорее всего, более вероятно. Насколько Вероника была в курсе, семья отправлена в теплые края, а близкое общение с секретаршей – это теперь неотъемлемая часть современного бизнеса. И это помимо официальных любовниц. Ладно, Бог с ними, сами разберутся. Разбудили вот только. Она найдет, куда время использовать. Сначала размяться на тренажере, затем душ и завтрак, ну и, наконец, нужно кое-что поделать: путевки в турфирме выкупить да и повидаться кое с кем не мешает.

Душ пришлось устроить не только себе, после вчерашней непогоды ее машинка выглядела не как респектабельный автомобиль, достойный девушки в определенном возрасте, а как сельская замарашка, будто он развозил корма по окрестным фермам. Нет, в таком автомобиле просто стыдно было показаться в приличном месте, благо в их районе недавно открылась автомойка, которая рекламировала себя находками разнообразных бриллиантовых украшений. Вот, мол, посмотрите, какие мы честные. Если в наш пылесосик случайно засосет ваш кулон от Картье или Тиффани, то мы вернем непременно. Пафосное место получилось. Но мыли действительно хорошо и быстро. Так что через полчаса Вероника, а с ней и любимый «вольвешник» выглядели на все сто. Теперь можно и кофейку по второй пропустить. Но поедет она не в какой-нибудь новомодный «Кофе Хауз», а в старорежимный «Метрополь», потому что была у нее жизненная необходимость кое с кем повидаться.

В антикварном бизнесе, как, впрочем, и в любом другом, женщине сложно. Здесь бесполезно играть на своих женских прелестях, выставлять ножки-ручки. Это не прокатит. Ни в коем случае не стоит показывать, что ты круче, богаче и, не дай бог, умнее некоторых мужчин. Особенно, если ты не раскручиваешь свой бизнес на средства мужа олигарха. Самый лучший вариант – прикинуться ветошкой и сделать вид, что ты никто, серая мышка, но при этом обязательно нужно быть себе на уме, чтобы по простоте душевной не быть облапошенной. А так скромнее нужно быть, скромнее. И ничего лишнего. Многие из антикваров, с кем Веронике приходилось иметь дело, были мужчинами очень даже привлекательными, но бизнес есть бизнес, тут ничего личного. Она очень хорошо помнила те времена, когда в начальной стадии разорения ее первый хозяин сдал часть магазина арендатору и тот привел своего «эксперта», естественно, все образование которого заключалось в десятке перепродаж, зато глубокомысленно вещавшего о той или иной вещи: «Павел…», «Александр…» Но он квитанции по тогдашнему законодательству не мог даже подписывать, так и вели они параллельный бизнес. Господи, как он вопил по поводу того, что у Вероники появлялись какие-то вещи: «Забудьте о старине!», «Ты тут никто!». Ну и что? Ау, где он, этот Сережа Губин? Сгинул где-то. Его крутой покровитель вместо антиквариата теперь колбасой торгует, и вся крутизна сгинула вместе с ним. А уж рассказов наслушалась Вероника за эти месяцы: и как на него за рубежами нашей родины какие-то реставрационные мастерские работают, и как он за Поленовым в Тверь ездил, да мало ли еще каких баек. Так всегда у мелких дилеров, а попросту антикварных ловчил, когда они сами себе цену хотят набить.

И несмотря на то, что со многими из представителей этого дела была Вероника, что называется, на дружеской ноге, настоящей дружбы тут никакой не было и быть не могло. Только вот отношения с дедушкой Сезоновым отдаленно что-то подобное напоминали.