Счастье в ладошке… Роман

Горин взял её руку, поднес к губам и почувствовал, как она дернулась, пытаясь освободиться. Это чувство было для него не ново: эту дрожь он знал и раньше. Он знал её до глубины души.

Какое-то время он молчал. Всё вокруг кружилось, вертелось, жужжало, а он думал: «Какой же я негодяй! Не мог без неё – и не взял… Любил её одну – и оставил… И она любила его, как любят первый и последний раз… Я это знал, видел… И всё-таки уехал…»

«Та же и не та, – продолжал он думать с горечью, узнавая и не узнавая её. – Что-то всё же изменилось, что-то тонкое и неуловимое. Два года разлуки и молчания не прошли даром…»

Он, Горин, это чувствовал.

Зал монотонно гудел. Все вокруг суетились, двигались, спешили, толкались и, не уступая друг другу, громко выражали свое недовольство.

– Спасибо, Наташка! – Вадим Сергеевич обратился к ней по-старому, как он любил называть её еще там, в их маленьком городке, где все знали друг друга. Он выпустил её худенькую руку и спешно искал глазами её глаза, чтобы в них прочитать её сегодняшние мысли и чувства, чтобы выудить из них то, что два года назад цвело в них: бери, черпай пригоршнями, наслаждайся их глубиной и преданностью, но они были непроницаемы. Они были другими!..

Горин был подавлен. Он испугался этого отчуждения и не мог в это поверить.

– А из новых стихов прочитай что-нибудь, – еле он выдавил из себя, будто его горло стянули обручем, и он вот-вот задохнется. Горин со вздохом втянул в себя спертый вокзальный воздух.

– Из новых? – Наталья задумалась лишь на мгновенье, подняла голову и словно стрельнула возбужденными глазами в его беспокойные, пытающиеся спрятаться глаза.

И снова её шепот возбуждал его готовое разрыдаться сердце:

В этой жизни тревог и смятенья,

Среди горечи многих потерь

Не суди за моё не прощенье,

За не смятую нами постель.

Я была несговорчиво нежной…

Я любила…

Ты помнишь те дни?..

– Наташка, хватит! – прозвучал, как выстрел, громкий голос Горина над её головой. – Не береди душу!..

Сжав до боли пальцы, Наталья смотрела куда-то вдаль и думала, что именно сейчас решается какой-то очень важный вопрос в их жизни: жизни Вадима и её, Наташиной, ибо до этой встречи этот вопрос, недосказанный, недопетый, незавершенный, всё еще жил в их судьбе.

– Не надо! Потом… – Горин не знал, что еще сказать Наталье Гавриловой, которая занимала всё еще много места в его жизни. – Я всегда восхищался тобой в этом плане. И не только в этом… Поздравляю! Ты выходишь на недосягаемую орбиту, где нет места мне. И я очень рад за тебя!

– Нет у меня никаких орбит, уверяю тебя. Пишу и пишу! Без строчки каждый день – уже не могу…

В её бархатном голосе, в манере держать себя, в движениях и во всём её облике, знакомом до привычного, Вадим Сергеевич вдруг уловил что-то новое, ему не известное, и ревность шевельнулась в нем. Много лет он растил её (так всегда считал про себя) из девчонки, пускай смышленой, тонкой и одаренной, нот всё-таки деревенской, лепил женщину, которая манерами, умом и интеллектом выделялась среди других, пользуясь уважением и привлекая к себе внимание. Всё, что было в ней, даже её чистая, правильная речь, умение красиво и со вкусом одеваться – всё это он считал результатом своей многолетней работы.

И вдруг её это спокойствие, чего он раньше не выделял, её глаза… Что это? Кто-то другой, а, может, она сама за эти два года придала законченную форму самородку, которому в свое время Горин не придал особого значения? И мелькнуло в голове смутное, не четно выраженное, но означавшее, примерно, следующее: «Это и есть сущность её натуры! Она – талант, причем, милостью божьей. И всё тут сказано: ни отнять, ни прибавить!»

– Вадим! А как ты живешь? – услышал её приятный голос. – Диссертацию закончил?

– Да, Наташка! Всё уже позади, – успокаивался он, подавляя внутреннее свое возбуждение. – За неё, увы, жизнью и счастьем расплатился. Понял это давно.

– Человек увеличивает свое счастье в той мере, в какой он доставляет его другим. Время, чтобы быть счастливым, никогда не проходит. Даже в зрелые годы.

– Кто на что способен, – уклончиво ответил Горин, понимая, на что намекнула Наталья Николаевна. – Да и особого времени не было, чтобы все годы размышлять о счастье. Жизнь втянула меня в свой водоворот, как в омут, выжала все соки и выбросила на берег. Хорошо еще, что не утонул в ее мутных волнах. – Я еще о счастье… Всё то, что мы называем счастьем, и то, что называем несчастьем, одинаково полезно нам, если мы смотрим на то и другое, как на испытание. Не всякие испытания оставляют на сердце шрамы. Но есть такие испытания, что… что раны от них не заживают никогда.

Наталья Николаевна, не зная о чем он говорит, вздрогнула всем телом, но не проронила ни одного слова.

Горин, к сожалению, не знал, сколько шрамов осталось за прошлые годы жизни на сердце Натальи Николаевны. Не знал и не ведал… А они всё ещё жили и кровоточили…

ДВОЕ В НОЧИ…

Привычно надавив двумя пальцами на переносицу, Наталья Николаевна уже чувствовала себя спокойно: улеглась в груди буря и не пульсировала во всю свою силу на виске жилка. Увидев приподнятую бровь Вадима, в душе улыбнулась, не заметив, что на месте этого излома торчали несколько седых волосинок.

– Поздравляю, Горин, с успехом, – совершенно спокойно сказала она. – Хоть с опозданием, но… – Она пожала плечами, мол, не моя в том вина, что ничего за два года не знала о тебе. – А Толя как? Как сложилась его жизнь?

По лицу Горина сразу же пробежала судорожная тень, дернулся правый верхний уголок губы, и он глухо произнес:

– Толи нет…

– Как нет? Что с ним случилось?

– Ёжик! Не надо!.. Прошу тебя!

Наступила пауза. Сердце её, не соглашаясь с услышанным, сжалось от такого известия и от ощущения своей невольной вины, разбудившей его, любимого человека, боль.

– Вадим, прости, пожалуйста! Не знала… – Наталья осторожно кончиками слегка дрожащих пальцев коснулась его руки, словно хотела погладить её, да, испугавшись своей недозволенной нежности, передумала. – А сам-то ты как? Женат?

– Нет! – сухо ответил Горин, желая причину своего одиночества частично переложить на неё, Наталью Гаврилову: всю жизнь она была рядом с ним и в его сердце; она была у него на глазах. Она любила его, и он пользовался этим в свое удовольствие. – Всё ещё холостякую…

– Но кто-то же есть у тебя? – не поверив Вадиму, спросила. – Подруга? Женщина? Любовница?

– Представь себе, нет никого. Я – один! Вернее, я одинок…

– Человек создан для того, чтобы жить в обществе друга, подруги. Этого требует природа. Оставить человека одного, значит, приговорить его к несчастью. – Наташа говорила эти мысли с горечью, не глядя в потемневшие глаза Горина. – Мысли от одиночества путаются, характер ожесточается, появляются нелепые мысли. Как жить в одиночестве? Тебе, Горин, нужен друг.

Истратив много сил на обуздание своих переживаний от неожиданной встречи, Горин нервничал и чувствовал, как с каждой минутой сам слабеет и опустошается.

– Поезд мой ушел, – выдавил он из себя, и Наталья Николаевна вздрогнула: таким печальным показался ей его голос, совсем не тот, который она знала и впитывала в себя изо дня в день, из года в год. Поверить трудно, но это так! – А как же ты живешь, Наташка? Я ничего о тебе не знаю вот уже целых бесконечно долгих два года.

– Это, Вадим, вечность… Всё нелепо, надуманно… Всё не так, как хотело сердце…

Горин, споткнувшись о последнюю фразы, прозвучавшую, как приговор, некоторое время молчал, не понимая, что же ответить ей, этой великолепной и сейчас немыслимо далекой повелительнице его прошлых (да и настоящих) мыслей и желаний?

А Наташа продолжала:

– Я не живу, Горин, я таю… С каждым днем всё больше и больше. С утра до ночи на работе. А ночью? Ночью иногда что-то неведомое, тяжелое и печальное наваливается всей своей тяжестью, и даже слез нет, чтобы всё выплакать и отмучиться… И до самого утра не спишь… А на следующий день опять стол, бумаги, завязки-развязки, узлы, ребусы… И всё встаёт на свое место. И ты уже себе не принадлежишь, исковеркав всю себя ночью до неузнаваемости…

Учащенно билось сердце Горина. Он страдал, слушая свою Наташку, такую любимую и такую незаменимую, но сейчас почему-то непонятную. Непонятную в такое время, когда они так неожиданно и так невероятно встретились.

Бери, занимай её сердце и властвуй! Властвуй, как своим! Черпай из него любовь, чистую, горячую! Наслаждайся! Купайся! В её неиссякаемых чувствах!