Счастье в ладошке… Роман

– Ишь, старая, чего придумала, пока я в больнице лежал? Парня с учебы сорвать. Ты что? Меня уже хоронить собралась? Ну, болел… С кем не бывает! Пошевелилась там пулька клятая, затихнет. А ты вот что, Вадька, и не смей делать всё, как мать говорит. Что это за учеба, когда работать надо? Помогать шибко мы тебе не сможем, ты уж сам как-нибудь, а мать и сына я еще в состоянии прокормить.

– Хорошо, хорошо, папа. Так и будет, как ты советуешь, – ответил Вадим, целуя по очереди всех своих родных. – А как у тебя дела, братуха?

– Всё хорошо. В школе одни пятерки. Только вот… – и пошел выкладывать все свои ребячьи жизненные неувязки.

Вадим почесал затылок, не в силах ответить на все возникшие дома вопросы.

– Ладно. Разберемся. Вникнем во все твои проблемы.

Вадим видел, что отец просто хорохорится и старается в его присутствии прибодриться. Вид у него был неважный: синюшного цвета кожа обтягивала выпирающие скулы, глаза под набухшими веками… Бессонница, наверное, измучила их.

Вадим решил окончательно: жизнь свою надо перестраивать! И не раздумывая более ни дня, ни часа – решил вернуться к родителям.

Поехал в Москву, забрал документы и перевелся на заочное обучение в свой областной город.

ВАЖНАЯ ВСТРЕЧА

Машинно-строительный завод гудел людскими голосами. Их было множество: мужские, женские, совсем юные, голоса движков, моторов – всё смешалось в пестрой разноголосице.

Конструкторский отдел, куда взяли Горина, насчитывал всего шесть человек. Начальником отдела был тот самый Сашка Громов, о котором ему писала мать и который действительно в этом году должен был уже защитить кандидатскую диссертацию. Он же был и самым старым по возрасту. Остальные же были ровесники Горина и даже помоложе него.

Горин пришел на работу чуть раньше назначенного времени. Огляделся вокруг, присмотрелся. Ничего! Понравилось! Атмосфера почти та же, что и в студенческой группе.

Веселые и дружные ребята приняли его добродушно, и контрастных наблюдений у Горина коллектив не вызывал. Чем-то симпатичен был ему Юра Синицын, с коротко остриженной круглой головой и темно-карими блестящими глазами. По отдельным репликам и фразам понял, что здесь есть еще и седьмой человек – девушка-калькировщица, которая в это время была в декретном отпуске и должна была вот-вот родить. Говорили о ней так часто и так подробно, что у Горина даже возник её удивительно красивый образ, хотя речь велась о беременной женщине.

Отживал свои дни не очень-то теплый весенний месяц. Наступила пора облагораживать небольшой клочок земли возле заводоуправления. Накануне был объявлен воскресник. Задание было вполне конкретное: вскопать утоптанный заводчанами грунт, обновив клумбы, и посеять цветы. Чтобы сохранить для отдыха воскресенье, конструкторский отдел решил выполнить эту работу после трудового дня.

Приятно было после восьмичасового рабочего дня в маленькой комнатушке оказаться на улице под ласковым апрельским солнцем, размять мускулы и свое молодое, требующее движений тело. Копали, сгребали, толкались и шумели.

Вдруг почти у своего уха Горин услышал восторженный возглас:

– Наташка! Привет! Как дела? Куда топаешь?

Работа тут же остановилась. Все выпрямились, наперебой выкрикивая свои радостные приветствия, подняв лопаты и грабли над головой.

Горин увидел женщину. Она шла к ним по тротуару… Нет, не шла, а гордо выплывала откуда-то из неведомого края, как показалось ему, неся под просторным синим в белый горошек платьем свой большой округлый живот. Вздернутый маленький носик, поднятая головка в крупных светло-русых локонах, которые волнами сбегали по её прямой спине и в которых плескалось солнце, подсвечивая их изнутри и играя бликами в каждой волосинке.

Горин чуть не ахнул. Он понял, что это и есть та Наташка, о которой так много говорили ему коллеги. И он напрягся. Да, она была именно такой, какой и раньше вообразил для себя он, Горин, с молодым и горячим сердцем. Да, Наташка была та и не та: в ней было столько таинственной женственности, столько величия и юной красоты, что Горину казалось, будто это не обыкновенная живая да еще беременная женщина, а великая тайна природы, сотворившая такую чистую и редкую красоту.

Сияли, как начищенные золотники, все ребята, встречая Наташку: всем хотелось быть замеченным ею, всем хотелось, чтобы она, светясь белоснежной улыбкой, постояла бы рядом.

Необъяснимый мир! Необъяснимый восторг в груди Горина! Отчего всё это? Отчего?! Не с этой ли первой встречи? Не с этого ли горячего, как огонь, взгляда началась его, Горина, любовь?! Первая и последняя! Настоящая и непререкаемая! Глубокая до самых краев; всколыхни – и прольется неудержимым потоком, сметая на своем пути всё: и законы, и препоны и всякие препятствия, окажись они на пути.

Потом это чудо повторилось, когда они всем «кубриком» прибежали к ней домой поздравить с рождением сына. Прибежали без предупреждения, накупив подарков, а она, богиня, с распущенными золотисто-русыми волосами, с блестящими от материнского счастья серо-зелеными глазами, которые излучали столько счастья, что его бы хватило на сто юных мам, как раз, искупав малыша и завернув в большое махровое полотенце, кормила его грудью, упругой и бархатной, с целебным материнским молоком.

Настежь распахнулась дверь – и шесть улыбающихся ребячьих физиономий в нерешительности застыли на пороге, не зная, как им поступить? С одной стороны, коль открыли дверь – надо заходить; с другой – Наташка с оголенной юной грудью и младенцем на руках.

Она в естественном порыве дернулась, чтобы прикрыться, но малыш так властно держал сосок своей мамы крупными и сильными губами, что Наташа поняла: отныне она сама себе не принадлежит, а смутившая её обнаженная грудь на какое-то время уже не её собственность, а сынишки. И хотя почти физически она ощутила какой-то странный и цепкий взгляд незнакомого ей парня, осталась сидеть ровно, не двигаясь и не дергаясь, чтобы не потревожить малыша…

…Раскачиваясь и едва замедляя ход на некоторых остановках, поезд шел мимо подмосковных лесов, вспугивая их тишину то ярким светом горящих глазниц, выхватывая из ночной тьмы отдельные стайки кустов и деревьев, то монотонным стуком колес, то скрипом старых вагонов. Вадиму Сергеевичу казалось, что поезд на всех парах несёт его мимо прожитой жизни со всеми ее остановками, поворотами и глазами памяти выхватывает из тьмы забвения мелкое и значительное, доброе и злое, печальное и радостное, – всё, из чего состояла его жизнь, вполовину уже сгоревшая и не принесшая ему по его же, Горина, вине ни счастья, ни славы.

ДОРОГА В ПЕЧАЛИ

Наталья Николаевна, проехав шесть остановок, вышла из троллейбуса и тихо, пряча глубоко в тайниках своего сердца свое волнение от встречи с Гориным, вошла в свой номер, который устроил ей её бывший коллега по работе, а ныне сотрудник одного из Министерств Павел Мартынов.

Время было позднее. Тихо раздевшись и, уговаривая себя успокоиться, ибо сердце неугомонно колотилось до сих пор, Наталья Николаевна сняла со спинки кровати полотенце, ощупью нашла мыло в тумбочке и пошла в ванную.. Открутила кран и стала во весь рост, разглядывая себя в большом, ярко освещенном зеркале.

«Странно! – думала она. – Очень странно! И что находят во мне мужчины, которым я по-прежнему нравлюсь? Вот морщинки возле губ и на лбу уже намечаются…»

Наталья Гаврилова была на этот раз не права, обманывая себя: из зеркала на нее смотрело красивое утонченное лицо молодой женщины с легким румянцем на щеках, блестели каким-то особенным блеском озорные серо-зеленые глаза, а золотисто-русые локоны снова ниспадали на её красивые оголенные плечи. И никакой не было причины у хозяйки этих всех женских прелестей быть собой недовольной!

Она была царицей из цариц! Зеркало врать никогда не будет!..

Запустила пальцы в густые волнистые волосы. Какая роскошь! Льются по плечам, словно волны с солнечным отливом. По-прежнему, густые, по-прежнему с ароматом душистой мяты.

«Эх, Горин, Горин! Мой самый-самый! Как же ты перевернул всю мою жизнь! Может, и прав, что оставил меня, может, действительно всё это лучше, чем если бы остались вместе… Кто знает?! Кто знает?! Но сам-то ты не живешь, а маешься одиноким. А я? Что я видела в этой жизни?.. Но и ты не видел… А почему? Кто виноват в этом?..»

Закинув копну волос за спину, Наталья включила воду. Она полилась шумно, горячей струей. Она не вздрогнула и даже не шевельнулась: все её мысли в это время были с человеком, который сейчас, в эти самые минуты, всё дальше и дальше отдалялся от неё, Натальи Гавриловой.

А мысли, путаясь и перебивая друг друга, вновь овладели ею.

«Горин, мой Горин! Ты подарил мне счастье чувствовать себя женщиной, самой счастливой и любимой. Как только я поверила в это и ринулась, сломя голову, за тобой, не разбирая дороги, не замечая вокруг никого и ничего, оказалось, что ничего уже не надо… Всё закончилось… Ты открыл для меня столько прекрасного, о чем даже и не подозревала. Открывал, открывал, и оно засверкало всеми красками радуги… Я сначала потянулась к нему, потом рванулась, но тут дверца и захлопнулась. И я словно проснулась, сжимая в ладонях пустоту и не веря ей… Сколько потом билась в эту дверь, не желая возвращаться в действительность, не признавая её… Сколько шишек набила!.. И что же в результате? А то, что случилось два года назад… Я не поняла ничего… Ты болел в какой-то тайне, ничего мне на сказав… Потом ты уехал, оставив меня..

И сегодня, пару часов назад, тоже уехал и тоже оставил меня, говорил, что родную и самую любимую, но оставил, впихнув в троллейбус, к чужим людям… А сам, такой родной и дорогой, остался за холодными окнами с поднятой рукой… Остался на какое время? На год, на два? А, может, навсегда?..

Я, Горин, не побегу за тобой не то что по первому зову, а и подумав… Нет! Не побегу! Хотя, по-прежнему, ты мой самый-самый на всю жизнь: самый главный, самый лучший и самый родной. В какой черной бездне оказалась я, когда закрылись те дверцы! И всё же, если стоит человеку родиться, то именно ради того, чтобы увидеть тот мир, который показал мне ты, хотя бы узнать о его существовании. Но как знать, что лучше: жить, ничего не ведая и удовлетворяться имеющимся, что есть на сегодняшний день, или мучиться неудовлетворенностью, не принимая малость, стремиться к большому, не достичь его, но знать, что есть, что существует иная жизнь, другие отношения?..

Что лучше? И чем была бы моя жизнь без тебя?..»

Горячая вода с напором била мощной струёй и, разбиваясь на мелкие брызги, стекала на пол. Наталья Николаевна спохватилась, чуть прикрутила кран, убрала волосы с лица и начала энергично умываться, чуть сильнее, чем положено, похлопывая ладонями по щекам и лбу, словно хотела выбить из головы эти разгоряченные и тревожные мысли, которые пару часов назад её не посещали и были глубоко спрятаны в тайниках её души. Казалось, спрятаны навсегда, но сегодня… Сегодня – такая встреча! Сегодня- он, Горин, и они оттуда выплеснулись фонтаном, перевернув в одночасье её жизнь наизнанку, и теперь навряд ли они оставят её в покое. Не оставят! Нет!..

Тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить соседок, зашла в комнату и в потемках расстелила кровать, сняла халат и нырнула под холодное одеяло с намерением уснуть.

За окном гулял осенний ветер, и деревья хлестали друг друга голыми, почерневшими от сырости ветками. Эта сырость и холод всегда мешали ей быстро уснуть, а тут вдруг такая встреча!.. Она долго ждала её, искала, думала о ней… Она уже устала ждать и сегодня, в вечерний слякотный день, не думала ни о Горине, ни о встрече. И вдруг она, встреча! За какие такие заслуги?! За что ей такая награда?!

Сейчас, согреваясь, пыталась снять душевное напряжение, силясь сосредоточиться на мыслях о тепле, о завтрашнем совещании, но ничего не получалось: мысли вновь и вновь возвращали её к Горину.

«И правда, что моя жизнь без него? – назойливо сверлила одна и та же мысль, возвращая её в прошлое, где во всей её жизни, в каждом её шаге и вздохе был только он, Горин! Горин и Горин! Как без него? И рассвет не наступал без Горина, и солнце не вставало без него, и дышать не могла без него…

Вся она, от пальчиков ног и до волоска на голове, что? Целый ряд ошибок и многих неоправданных надежд. А всё потому, что не умела ждать. Поторопилась замуж, не успев даже понять: была ли на самом деле у неё любовь к Максиму Гаврилову? Казалось, что была… Казалось, достаточно благих намерений и желания любить. А потом он явился, Горин… Явился – и уже было поздно что-то переделывать, хотя передумать можно было. И она передумала, не взвешивая ни на каких весах. Пошла напролом!… Пошла за настоящей любовью, ломая все законы и препоны.

Хотела быть художником, стала инженером, потому что течение так вынесло. Думала: не для меня все те художественные институты да школы, а что оказалось?

Видела себя девчонкой, совсем юной, с двумя толстыми косами, только закончившую школу. Подала документы в институт: хотела учиться рисовать. Куда там?! Такие таланты понаехали!

С чувством обреченности ждала своей участи, и всё было именно так, как и думала: надо было забирать документы, ехать домой, в деревню. Мария Степановна, её тётя и мама в одном лице (отец умер после двух месяцев его рождения, а мама – через полтора года) встретила её шутливо, улыбаясь и пытаясь за этим скрыть своё огорчение и подбодрить раскисшую от неудачи абитуриентку.

– Столицу увидела, детка, и то ладно. Подможешь мне в работе, а на следующий год езжай в Красноводск в пединститут, там, может, тебя и ждут да и писать научат. Ишь, куда замахнулась! Протягивай ножки по одёжке. – Видя, что это не помогает (Наташка готова была вот-вот от ее слов заплакать), смягчила свой сердитый тон: