Две повести о войне

26

Самойлов с трудом приходил в себя. Когда сознание полностью вернулось к нему, он обнаружил, что ничего не слышит. Сильно болела голова, он попытался открыть глаза, но это ему не удавалось. Почувствовав во рту землю, выплюнул ее. Стояла звенящая тишина. «Оглох или немцы перестали стрелять из орудий?» – подумал он. Все-таки с усилием разомкнул глаза. Обнаружил, что лежит в воронке головой вниз, почти полностью засыпанный грунтом. Попробовал выбраться, не получилось, но ноги стали посвободнее. Выпростал правую руку. И вдруг услышал выстрелы, одиночные. Редкие, но они приближались. И тут ухо уловило человеческую речь. Сначала невнятную, кто-то с кем-то переговаривался. «Значит, не оглох», – мелькнуло в голове. Говор надвигался, и вскоре стало ясно: разговаривают немцы. Выстрел – другой, и реплика по-германски. Еще выстрел, и еще одно восклицание. Теперь голоса раздались над самим Самойловым.

– Этот наверняка мертв, – услышал он.

– Да пальни на всякий случай, – ответил другой.

Иван Петрович даже распознал швабское произношение говорящих. И тут только с четкостью уяснил, что это немецкие солдаты и они пристреливают раненых, в данном случае хотят прикончить его. Собрав все силы, Самойлов крикнул, нет, рявкнул, как немецкий фельдфебель да еще на швабском наречии:

– Я вам прикончу, сукины дети, дерьмо собачье, мать вашу так! Я вам руки-ноги поотрываю, пидеры вонючие! Что вылупили свои грязные зенки? Давай тащи меня за ноги, у меня сил нету! Ну и болваны!

Солдаты, их было двое, услышав отборную брань да еще на родном швабском, оторопели. Раскрыв рот от удивления, они, растерявшись, не знали, что предпринять.

– Каково хрена стоите, подними меня! – грозно поторопил их неизвестный.

Вояки засуетились и стали тащить его за ноги, посадили на землю.

– Да поднимите меня, черт бы вас подрал! – Самойлов продолжал разыгрывать из себя начальника.

Ошарашенные швабы бережно поставили его на ноги и стали осторожно стряхивать с него землю. Затем один из них неуверенно спросил:

– Вы кто?

– Я директор радиозавода.

– Радиозавода? – удивился один из солдат.

– Да, радиозавода. До войны я тут находился в командировке, не успел вовремя уехать, и вот пришлось вместе с последней частью Красной армии прорываться на восток, к своим. Не получилось. Я, кажется, сильно контужен от разрыва снаряда. Но остался цел. Спасибо, сынки. Не знаю даже, как вас отблагодарить, – такого нахальства Самойлов раньше не замечал за собой. Но инстинкт самосохранения заставил проявить наглость: или пан, или пропал.

Неожиданно один из солдат обрадовано спросил:

– Господин директор, если вы специалист по радиоделу, не могли бы помочь нам отремонтировать передатчик на нашем бронетранспортере, – и он показал рукой на край поля, где стояла машина. – Не на прием, ни на передачу он не работает.

Самойлов огляделся. Всё пространство, изрытое воронками, было усеяно трупами красноармейцев. Тех, кто остался в живых, то есть раненых, несколько немецких солдат продолжали добивать из винтовок. Ивану Петровичу стало не по себе. Теперь до него дошло окончательно, что случайно избежал такой печальной участи.

– Пойдемте, посмотрим на передатчик, – согласился Самойлов, и все трое направились в сторону бронетранспортера.

Шагая по полю брани, Иван Петрович, время от времени потирая руками голову, которая продолжала невообразимо болеть, мучительно размышлял: сейчас это всё наяву или сон? Может, это все-таки бред с пленением, а быль – тот победный разгром германского пехотного корпуса? Или та история с объединением разрозненных дивизий и успешными боевыми их действиями в тылу врага – это все-таки ахинея, приснившаяся ему, когда он, оглушенный, лежал в воронке? Она наверняка именно пригрезилась, потому что он не спал трое суток, пытаясь с остатками стрелковой дивизии Комарова вырваться из окружения. И когда снаряд разорвался почти рядом и его отбросило в яму, он, видимо, сначала потерял сознание, потом банально заснул. Вот тогда-то и предвиделось ему победная концовка пребывания в Курляндии. Значит, то был сон! Или бред! Какая разница! Явь оказалась совсем другой.

Идя в сопровождении двух немецких солдат, Самойлов вспоминал, что же осталось от огромной воинской силы, дислоцированной в северной Латвии, которую его отряд радиофицировал полгода, успешно выполнив задание Генерального штаба. Но все пошло насмарку. Так и оставшись без единого командования и без связи со штабом Северо – Западного фронта и с Москвой, дивизии и артполки с начала войны стали действовать по принципу «кто в лес, кто по дрова», руководствуясь приказами в красных секретных конвертах. Стрелковая дивизия Пашина, в соответствии с предписанием первой решившая покинуть Курляндию, на пути в сторону фронта была полностью уничтожена с воздуха. Другая стрелковая дивизия, комдив Панюшкин, отправилась на помощь Либаве, гарнизон которой отчаянно оборонялся от натиска вражеских сил. Но пока более чем 10 тысяч штыков топали пешком, порт оказался в руках немцев, героические защитники его погибли. Дивизия повернула обратно, но фашисты догнали ее и, не успевшую развернуться, на марше добили. Танковая и механизированные дивизии вышли к Шауляю, чтобы преградить дорогу на Ригу наступающему противнику. Но, не сумев наладить снабжение с прежних баз в Курляндии, они вскоре остались без горючего, боеприпасов и продовольствия. Воевать стало нечем, оставшиеся в живых оказались в плену. Артиллерийская бригада Резерва Главного Командования, оснащенная грозными орудиями крупного калибра на гусеничном ходу, самоликвидировалась: ее командир полковник Беленький, понимая, что на тракторах далеко не уедешь, к тому же оставшись без прикрытия пехоты, при приближении немцев отдал приказ взорвать все гаубицы и другую технику, уничтожить боеприпасы, горючее и продовольствия, а сам застрелился. В первый же день войны смешанная авиадивизия подверглась налету с воздуха и значительная часть самолетов была уничтожена на земле. А ведь Самойлов задолго до 22 июня настойчиво предлагал ее комдиву Козлову организовать ближе к западной границе ВНОС – станцию воздушного наблюдения, оповещения и связи. Но генерал-майор не захотел, боясь, что его обвинят в провокации войны с Германией. На второй день авиаполки, не успев подняться в воздух, снова подверглись бомбардировке. На третий день остатки авиадивизии передислоцировались на Рижский аэродром, куда к тому времени слетелись многие другие основательно потрепанные эскадрильи. Тут их всех, по сообщению Берлинского радио, и накрыл очередной налет вражеской авиации. Что же касается артиллерийского противотанкового полка и еще одной стрелковой дивизии, то их судьба неизвестна. Сам же Самойлов со своим радиоотрядом прорывался из окружения в составе стрелковой дивизии Комарова, который погиб в первом же бою, идя впереди наступающих цепей. И вот пришел конец и этой боевой единице Красной армии.

Уже тогда, в первые дни войны, Иван Петрович неоднократно советовал многим командирам дивизий взять на себя ответственность и объявить себя командующим всеми частями, дислоцированными в северной Латвии. Все, как один, наотрез отказались от такой роли. Свое нежелание объединить и возглавить разрозненные боевые силы так объяснил командир танковой дивизии Греков:

– Это невозможно и опасно. Самозванца ждет неминуемое серьезное наказание, скорее всего расстрел. У нас проявление инициативы карается очень строго, тем более в таком деле, как самоназначение. Логика наших властей проста: если каждый будет устанавливать свои порядки, без разрешения партии, без одобрения вышестоящих инстанций, то советский строй просто рухнет, а этого допустить нельзя.

В таком же духе выразился и командир механизированной дивизии Петров:

– Это немыслимо при наших советских порядках. Назначить самого себя командующим или быть выбранным им на совещании командиров дивизий, затем отменить идиотские приказы из красных пакетов идти на Тильзит, вопреки запрету приступить к боевой подготовке недоученных наших полков, пренебречь многими дурацкими положениями наших боевых уставов – от глупых стрелковых ячеек до нелепых белых подворотничков, запретить политорганам лгать солдатам, нести марксистскую ахинею как источник наших будущих побед, повторять ежедневно патриотическую жвачку на фоне наших жутких поражений на всех фронтах, сурово наказывать особистов, которые вместо ловли настоящих шпионов и диверсантов хватают простаков за анекдоты, самому планировать боевые операции, оперативные и стратегические, – такое, дорогие товарищи, может присниться только во сне или пригрезится в горячечном бреду.

В отчаянии Самойлов, понимая, что без единого командования все дивизии и артполки бесславно погибнут, даже подумывал о своем самовыдвижении на должность командующего всеми частями. И, возможно, он бы так и поступил, но мешала одна «мелочь»: он был лицом штатским, без звания и без военной формы. Ну какой из него, цивильного, военачальник! И вот теперь он в руках врага.

У бронетранспортера стоял солдат небольшого роста, как потом оказалось, водитель и с любопытством смотрел на своих товарищей, сопровождавших какого-то штатского в перепачканной одежде.

– Мы нашли тебе помощника, Гельмут, – весело крикнул еще издалека один немцев – конвоиров. – Крупный специалист по радиосвязи!

– Откуда вы его взяли?

– Из-под земли, Гельмут, – засмеялся другой. – В прямом смысле.

Подойдя ближе, Самойлов спросил, обращаясь к водителю:

– В чем там у тебя проблема?

– А черт его знает, – развел руками солдат. – На прием слышу, но меня не слышат.

– Хорошо, покажи, – и Самойлов вслед за водителем залез в кабину.

Он сразу узнал этот приемник – передатчик. Образцы точно такого же радиоустройства несколько лет назад СССР закупил в Германии. Они потом были скопированы и начали производиться на его заводе. Поэтому Иван Петрович быстро обнаружил неисправность, к восторгу водителя. Тот надел наушники и радостно завопил:

– Они меня слышат, ребята! – и, обращаясь уже к абоненту радиостанции, по-военному доложил: – У нас была поломка рации, она исправлена. Есть возвращаться! – и выключил аппаратуру.

Те двое, что привели Самойлова к бронетранспортеру, засвистели, замахали руками, призывая остальных солдат, разбросанных по полю, возвращаться. Когда те подошли, Иван Петрович, глядя на их довольные, радостные лица, подумал: «И эти люди только что пристреливали раненых! Боже мой, да это звери!» Когда бронетранспортер с командой прибыл в расположение своей роты, ее командир, приветливый гауптман, выслушав доклад подчиненных, поблагодарил «господина директора» и отправил его на мотоцикле с коляской в штаб батальона. Оттуда Самойлова доставили в штаб пехотного полка, затем в штаб дивизии. Там его привели к начальнику управления связи майору Вернеру.

Иван Петрович узнал его сразу, несмотря на военную форму. Не типичный для немцев, невысокого роста, узкоплечий, с крупной головой, увенчанной тёмно-каштановой шевелюрой, коротко остриженной, но все-таки с голубыми арийскими глазами, Карл запоминался легко. Да и видел его Самойлов в последний раз только в позапрошлом году, когда приезжал в Германию в составе советской закупочной делегации. Как специалист по своему профилю, он посетил радиозавод, где Вернер руководил сборочным цехом. Тогда они встретились, как старые друзья, знакомые с 1927 года, когда Карл в качестве немецкого инженера приезжал в Советский Союз в порядке обмена опытом в области разработки и производства радиоустройств. После того первого рандеву они виделись еще два раза, но уже в Германии, куда Иван Петрович выезжал для изучения немецкого опыта радиодела. И вот они снова встретились, но уже совсем в другой обстановке.

– Как вас звать и директором какого радиозавода вы являетесь? – сухо спросил майор.

Самойлов молча смотрел на него и улыбался. Он оказался без документов, которые остались в пиджаке, утонувшем в речке при переправе. И тут такое везение – перед ним сидел человек, который может подтвердить его личность! Поэтому гнетущее состояние плененного и подневольного здесь, в этом кабинете, сменилось на уверенность в своем более благоприятном будущем. И Иван Петрович продолжал расплываться в улыбке.

– Вы не поняли моего вопроса? – недовольно переспросил майор. – Мне сказали, что вы хорошо говорите по-немецки.

– Карл, это я, Иван Самойлов, ваш давний знакомый. В последний раз мы виделись в 1939 году, у вас на заводе.

Всмотревшись в его лицо, Вернер вскочил, всплеснул руками и бросился его обнимать.

– Вот это встреча, Иван! Ну прямо тысяча и одна ночь! Как в сказке! Какими судьбами? Как вы оказались здесь, в Прибалтике, далеко от своего дома и своего предприятия?

Самойлов коротко рассказал о своей командировке в северную Латвию и дальнейших приключениях после начала войны.

– Я все понял, дорогой Иван. Давайте сделаем так. Я сейчас попрошу нашего каптенармуса, чтобы он вас раздел, выкупал, снова одел в новое, накормил, сводил к нашим врачам. Потом вы отдохнете. А вечером мы встретимся в домашней обстановке и поговорим по душам. Хорошо?

Так и было сделано. Только когда адъютант майора пришел за ним, спавшем в пустой госпитальной палате, он никак не мог разбудить необычного гостя. Один из санитаров предложил плеснуть ему в лицо воду. И лишь после третьей попытки влажной процедуры Самойлов проснулся. Его привели в уютный домик на окраине поселка, где, как выяснилось, квартировал Вернер. Тот уже ждал Ивана Петровича. Стол был уставлен самой разнообразной снедью, в центре красовались две бутылки «Рейнского».

– Ну, Иван, давай сначала подкрепимся, потом поговорим. Я искренне рад нашей встрече, рад, что смогу вам помочь в такой непростой ситуации, в которой вы оказались, – майор наполнил бокалы вином, поднял свой и чокнулся с гостем. – Ваше здоровье, дорогой Иван!

Когда покончили с ужином, Вернер, прихлебывая вино, предложил:

– Сначала определим вашу судьбу, Иван. Вы официально не пленный, цивильный, согласно рапорту солдат, которые вытащили вас из ямы, при вас не было оружия. Это упрощает решение вашего будущего. Мое предложение таково. Вы едите в Германию и поступаете на работу на тот самый завод, где мы виделись в последний раз, на должность заместителя начальника сборочного цеха. Вместо меня там мой выдвиженец, и он, я уверен, возьмет вас под свое покровительство, тем более что вы хорошо разбираетесь в производстве радиопередатчиков. Я вам дам сопроводительное письмо, штаб нашей дивизии снабдит вас необходимыми документами, проездными в том числе, мы вас обеспечим набором продуктов, и вы благополучно доберетесь до нового места жительства. А там вас устроят по первой программе. Как вам нравиться такая перспектива?