Две повести о войне

Самойлов:

– Вариант, действительно, замечательный, товарищ Комаров, и мы с товарищем Холодовы и другими штабистами всесторонне обсуждали его. Почему он отвергнут? Потому что мы опасаемся, что со стороны Риги к немцам подоспеет помощь, и наши части сами окажутся меж двух огней. Вот в чем главная загвоздка, товарищ Комаров. Поэтому мы так и задумали – как можно быстрее уничтожить сначала южную, потом восточную группировки противника вместе с высотой, а потом, если враг действительно подбросит резервы с фронта, развернуть боевые действия против них. То есть соблюдаем принцип – уничтожаем каждого в отдельности.

Комаров:

– Не понимаю, зачем нам бояться подходов резервов противника! Простое решение – выставить крепкий заслон на их пути со стороны Риги. Ведь у нас после южной операции освобождаются две стрелковые дивизии и один танковый полк. Кроме того, как я понял, в нашей общей операции остается не задействованным противотанковый полк. Его туда же – в заслон. Вот и всё решение вопроса в случае подхода резервов противника.

Холодов:

– Но вы забываете о том, товарищ Комаров, что две освобождающиеся стрелковые дивизии – не на колесах, у них пеший ход. Когда они доберутся до места заслона?

Комаров:

– Судя по карте, самое многое через двое суток. Думаете, немцы быстрее прискачут? Я не думаю. Они вон уже где, почти в Пскове.

Холодов:

– И вы уверены, что других частей у немцев поблизости к нам не найдется?

Комаров:

– У меня не может быть такой уверенности. В любом случае одного стрелкового противотанкового полков вполне достаточно для начала, чтобы задержать наступающего противника.

Самойлов:

– Хорошо, товарищ Комаров. Мы еще раз обсудим ваше предложение, и уже завтра вы получите окончательный приказ.

На этом военный совет завершил свою работу. Когда Самойлов остался с Холодовым наедине, он сказал ему:

– Константин Иванович, как у вас со штатом штабных работников? Их достаточно?

– Для разработки плана предстоящей операции едва-едва наскребли. Но вроде бы уложились в сроки.

– Понадобятся еще люди, прямо сейчас, ищите, где угодно. Уже с завтрашнего дня приступайте к разработки дальнейшей, но более масштабной операции по уничтожению коммуникаций противника в Прибалтике. Первое. После ликвидации германского корпуса захватываем Ригу. Туда достаточно послать один танковый и один механизированный полки. Если не справятся, больше не будем соваться туда. Но думаю, там немецких сил маловато. Зато Рига – это база для германского военно-морского флота, это – порт, через который пойдут грузы в действующую армию. Второе. Приступите к созданию десяток подвижных отрядов на колесах в составе трех-четырех танков КВ-1 и Т-34, одной батареи противотанковых орудий, одной батарее полевых орудий, одной минометной роты и одной – двух стрелковых рот, в зависимости от поставленной задачи перед подвижными отрядами. При этом надо обязательно придерживаться правила – формировать и оснащать их по принципу «все с собой». То есть брать с собой все, что потребуется в походе и боях: ремонтную летучку для танков и автомобилей, запасы под завязку горючего, боеприпасов, продовольствия и даже воды на всякий случай. Загрузить все это на колеса и отправить по адресам. По каким адресам, я сейчас скажу.

Самолов поднялся со стула, сладко подтянулся, прошелся, снова сел.

– А адреса такие. О Риге я уже говорил. Затем Шауляй, оттуда к Двинску, рушим там все мосты. Другое направление – в сторону Каунаса. Если не будет больших препятствий, можно будет попытаться добраться до Вильнюса. Третье направление – Тильзит и порт Мёмель. Да, да, товарищ Холодов, не улыбайтесь, Тильзит и Мёмель, это уже Пруссия. Вы все еще смеетесь? Так до них всего ничего от Шауляя – 200–300 километров, одна ночь или полдня езды. Зато эффект политический будет потрясающий – русские в Пруссии, нога большевиков ступила в фатерлянд. Каково, а? – и Самойлов рассмеялся.

Протерев выступившие на глазах слезы, Самойлов продолжал:

– Взятие этих двух прусских твердынь будет иметь и оборонное, и экономическое значение. Мёмель – это крупная военно-морская база Германии, порт перевалки грузов для фронта. Там рушим все причалы и другу инфраструктуру, а если повезет, то и корабли на рейде. Тильзит – крупный железнодорожный узел, уничтожаем его, потом машем ручкой и сматываемся. А шуму сколько, товарищ Холодов, а шуму! – и Самойлов снова рассмеялся. Став опять серьезным, спросил:

– Вы готовы к такой работе, Константин Иванович?

– Идея неплохая, Иван Петрович, но у меня есть два возражения. Первое – нет прямой дороги от Шауляя до Двинска. Второе – выдержат ли двигатели и трансмиссии наших новых танков такие расстояния?

– Отвечаю: дороги прямой до Двинска действительно нет, но взгляните на карту – там куча всяких местных дорог. Причем это вам не Рязанская или Псковская губернии с их грунтовыми проселками. Тут в Прибалтике трасса так трасса, всегда можно проехать, да еще с комфортом. Что касается новых танков, то вот мы их как раз и проверим. Если подведут, в ход пойдут БТ и Т-26. Их у нас мало, но тоже надо будет включать в подвижные отряды. Если мы, товарищ Холодов, выполним эту вторую задачу – массовые рейды по тылам врага с целью уничтожения его коммуникаций, можно умирать спокойно, и нас с большими почестями встретят на том свете. Нет коммуникаций, Константин Иванович, нет наступления врага. Если, допустим, на северо-западном направлении задействованы 500 тысяч немецких солдат, то ежедневно для них требуются 500 тысяч буханок хлеба. А где их взять, если все пути снабжения перекрыты?

24

Командиру механизированной дивизии полковнику Петрову накануне войны фантастически повезло. В его распоряжение прибыла бригада ремонтников из Кировского завода. Срок командировки – с 1 июня по 1 июля. Комдив, не скрывая ни от кого свои чувства, тогда ликовал. Еще бы! Теперь он будет спокоен за состояние новых танков КВ-1. Таких бронемашин у него в дивизии 125. Но с самого начала их появления в части возникли серьезные проблемы. Главная из них – скверное качество многих из них. Слабая трансмиссия, особенно часто выходили из строя главный и бортовые фрикционы. Ненадежный двигатель В-2К. Механизм поворота башни быстро выходит из строя. У Т-34 еще больше недостатков. Правда, их в дивизии поменьше, всего 50. Но головная боль та же – нередкие поломки. И это всё добавление к тому, что он, Петров, сам ни черта не смыслил в танках, тем более новейших модификаций. Просто ему не приходилось ни с какого боку сталкиваться с ними за все время службы в Красной армии. Потому что он закончил кавалерийское училище, сначала командовал эскадроном. Потом его перевели в стрелковые части – рота, батальон, полк, дивизия. И ни разу там ему не приходилось иметь дело с бронемашинами. И тут сразу – бац! – из командира стрелковой дивизии в командиры механизированной дивизии. А с чем едят эти грозные железяки, полковник понятия не имел. Да и в среди подчиненных нашлось очень мало специалистов, которые хорошо разбирались в танках, тем более таких, как КВ-1 и Т-34. Поговаривали, шепотом конечно, что предыдущее командование было докой по части даже новых марок. Но почему-то их расстреляли. И вот теперь эта тяжелая ноша – управление современным вооружением, отягощенная неведением в его устройстве и отяжеленная дрянным качеством новейших танков, свалилась на него, Петрова.

Ища выход из создавшегося положения, полковник пришел к выводу – надо писать жалобы. Выгода от такой акции двойная – в случае чего можно сослаться на то, что мы, мол, сигнализировали, а там, смотришь, действительно будут приняты меры по улучшению свойств КВ-1 и Т-34. Пользуясь тем, что его дивизия не находилась в подчинении корпуса, армии или военного округа, то есть не надо было обращаться по инстанции, как того требовал устав, комдив адресовал свои замечания и предложения непосредственно в Генштаб и наркомат обороны, а также в ЦК партии. Направлял он письма и руководству Кировского и Сталинградского тракторного заводов. Эпистолярными делами по этой тематике у Петрова верховодил писарь из штаба дивизии рядовой Гришка Каверин. Сам полковник, имея четыре класса, не состоянии был формулировать столь сложные вопросы, как плохое техническое состояние новых танков и необходимость их улучшения. Зато боец Каверин оказался докой по этой части. С пятнадцати лет, закончив семилетку, до призыва в армию он работал секретарем сельсовета и набил руку по составлению всякого рода заявлений. И в том, что многочисленные обращения в высокие и не очень инстанции принесли в конце концов свои плоды, есть заслуга и Гриши Каверина, получившего за это заслуженное повышение – ему присвоили звание сержанта.

Но сначала шли отписки. А однажды из автобронетанкового управления наркомата обороны в одном из своих очередных ответов дали понять, что он, полковник Петров, занимается недостойным делом – чернит доблестную Красную Армию, прогрессивный процесс ее модернизации. Возмущенный столь грязным (и опасным) намеком, комдив попросил своего талантливого писаря сформулировать в энергичных выражениях такую мысль: получается, что если ты добиваешься совершенствования вооружения, то ты враг, а если те, кто ничего не хотят делать для улучшения танков, то они патриоты. И письмо с таким комментарием было послано на имя Сталина. И оно дало результат в виде приезда бригады ремонтников из Кировского завода. Их было пятеро, три специалиста по двигателю, двое по части трансмиссии. Они приехали на ЗИС-5, загруженном ящиками с запасными частями к КВ-1. Как стало известно Петрову, командир танковой дивизии Греков просто исходил черной завистью по этому поводу. Но когда началась война, а, точнее, когда в командование Курляндской армейской группировкой вступил товарищ Самойлов, специалисты из Ленинграда по приказу сверху были командированы в распоряжение танкистов Грекова.

Но до этого они провели поразительно плодотворную работу в хозяйстве Петрова. Раньше, до их приезда продолжал существовать строгий запрет на открытую эксплуатацию новых образцов техники, вся она находилась на приколе: чтобы враг не углядел ее, да и экономия моторесурса и горючего – не последнее дело. Поэтому водители и командиры экипажей овладевали мастерством вождения и изучали хитрости двигателя и трансмиссии по чертежам, схемам и макетам. С приездом ремонтников пришлось пойти на некоторые нарушения приказа: в каждой роте вывезли на свет божий по одному танку. Приезжие умельцы на образце уже натуральном знакомили служивых со всякими тонкостями обращения с мотором и ходовой частью, учили быстро устранять поломки, долбили механикам – водителям, как добиваться оптимального режима работы двигателя и наилучшего темпа скорости движения. Результаты превзошли все ожидания: даже за столь короткий срок, три недели, к началу войны экипажи изрядно поднаторели в умении справляться с возможными сложностями в управлении новой техникой.

Руководил бригадой пожилой мастер по прозвищу «Два Ивана» – из-за его имени и отчества: Иван Иванович. Остальные были молодые ребята, старшему из них недавно стукнуло только двадцать четыре года. Видный из себя – высокий, широкоплечий, с голубыми глазами, кудрявой густой темной шевелюрой. В таких быстро влюблялись девушки. Юра Шевченко, так звали парня, хорошо, как он сам любил говорить, кумекал в танковых моторах. Он действительно считался классным специалистом в этой области. После семилетки парень, несмотря на протесты родителей, пошел в ремесленное училище, где прошел обучение премудростям двигателей новых поколений – дизельных двигателей. Недовольство матери, но особенно отца его решением выбрать заводское дело было вызвано тем, что оба они мечтали, чтобы старший сын закончил десятилетку и затем поступил в институт, пусть тоже технический, но в вуз. Но подросток настоял на своем: он уже становился взрослым и осознавал, что родителям очень трудно растить еще двух своих детей помладше – дочку и мальчика. Мама работала преподавательницей музыки, отец – школьным учителем математики, и получали они зарплату столь мизерную, что семья едва сводила концы с концами. Какое уж тут высшее образование! Зато утешением для родителей стало то, что после окончания ремесленного училища и получения работы на Кировском заводе Юра поступил на вечернее отделение техникума машиностроительного профиля.

Вот этот Шевченко оказался душой бригады, особенно во внерабочее время. Ремонтники жили в палатке на территории дивизии, а по вечерам объявлялись в клубе соседнего поселка, без, конечно, «Двойного Ивана». Кроме местных латышских парней и девчат, сюда заглядывали холостые командиры, солдаты по случаю увольнения, молодежь из семей начальствующего состава. Здесь крутили кинофильмы, читались лекции на самые различные темы, а, главное, устраивались танцы – под патефон. Юра внес заметное разнообразие в клубные развлечения: он стал приходить сюда со своим баяном, что вызвало бурю восторга у здешнего контингента. Даже ранее малоприветливые при общении с русскими латыши и латышки стали улыбчивыми и уже не отказывались танцевать с гарнизонными дамами и кавалерами. А Шевченко наяривал такие задушевные танго и веселые фокстроты, что сюда приходили послушать его даже местные замужние матроны, прихватывая с собой малых детишек как знак своей непригодности для ухаживания со стороны мужчин. Вот здесь-то, в клубе, Юра и встретился с Клавой Петровой, дочерью командира дивизии.

Она приехала сюда к родителям на каникулы. Училась в Москве, в Бауманском техническом училище, изучала там редкую для девушек тематику – двигатели внутреннего сгорания. Вот эта особенность будущей профессии молодой барышни поначалу и вызвал интерес к ней у Юры: он же сам был специалистом по этой части, да еще учился в техникуме по тому же профилю! И он потянулся к ней. По правде сказать, она как представительница прекрасного пола меньше всего интересовала его. Ему всегда было смертельно скучно с красотками, с которыми не о чем разговаривать, кроме обычной бытовой ерунды. А вот Клава вызвала у него большой интерес как человек с инженерным складом ума. И не только. Она с упоением слушала в его исполнении стихи поэтов так называемого Серебряного века – Северянина, Ахматовой, раннего Маяковского, Гумилева и других, книги которых сохранились у его родителей с дореволюционных времен и которые тогда были негласно запрещены. Плюс Есенин. Выросшая в семье малограмотных родителей (ее мать вообще не умела читать и писать), кочевавшая вместе с ними по захолустным гарнизонам, Клава была лишена общения с более умственной средой. Поэтому ее просто потряс совсем иной мир мыслей и воззрений, облеченных к тому же в высокохудожественную оболочку. А если добавить к сему упомянутую выше мужскую представительность молодого человека да еще родственность выбранными обоими профессий, то ничего удивительного в том, что девушка без памяти влюбилась в веселого ремонтника танковых двигателей. Ошарашенный ничем не скрываемым искренним и сильным чувством привлекательной студентки к нему, работяге, Шевченко признался сам себе, что сражен и что главный смысл жизни для него теперь стало существование этого человека, ставшего ему самым близким, родным и дорогим. Говоря языком специалистов в области двигателей внутреннего сгорания, каковыми оба они являлись, случайная встреча, как волшебный ключ, вызвало зажигание, которое двинуло вперед, да еще на большой скорости взаимную любовь.

Поэтому, когда ее отцу, комдиву Петрову, стало ясно, что скоро немец будет в Риге и надо немедленно эвакуировать жену с дочерью, последняя отказалась ехать в тыл. Сначала она притворилась патриоткой, желающей, выполняя свой комсомольский долг, остаться здесь, на передовых рубежах сражений с фашистами, и, поступив на курсы медсестер, помогать спасать жизни бойцам и командирам. Но после того, как папаша обозвал ее дурой и пообещал съездить ей по шее, Клава расплакалась и объяснила всё, как на духу. Добавила, что другой комдив, Грачев, в чьем распоряжении теперь находилась бригада ремонтников, запретил ленинградцам уезжать, хотя срок их командировки истекал 30 июня. Так что они остаются в Курляндии, и она с ними. Что делать? А тут еще жена наотрез отказалась уезжать без дочери. Она за последние дни сильно сдала, переживая за сына, прошлогоднего выпускника военного училища, попавшего по распределению в Западный военный округ, то есть в Белоруссию, где, по сообщению знающих людей, немецкие войска окружили и добивают части Красной Армии, в рядах которых находился их Вася-Васенька. Спасение пришло с неожиданной стороны. Прознав, что Клава из-за него отказывается уезжать и выяснив достоверно, что германцы со дня на день окажутся в Риге, Юра Шевченко, выпросив грузовик у «Двойного Ивана», примчался к дому Петровых, захватил мать, дочь и с полдюжины домочадцев из других командирских семей, рванул на восток. Но заградительный отряд, то самый, который реквизировал автомобильный и гужевой гражданский транспорт, опечалил спасителя, заявив, что Рига уже занята немцами. Автомашина с испуганными женщинами и детьми вернулась домой. Клава, плача, с огромным трудом уговорила Юру взять его с собой, чтобы, как она сказала, разделить с ним последние дни, если они наступят. Ее мать, узнав о решении дочери, упала в обморок, и ее без сознания Юра донес до кровати, уложил, и они с Клавой укатили в свою танковую часть.

25

Бои на южном и восточном направлениях начались одновременно в 4.00 по московскому времени. После краткой, двадцатиминутной, но мощной по силе ударов артиллерийской подготовки на трех участках южной блокады противника шириной от двух до трех километров каждый две стрелковые дивизии пошли в наступление. Поскольку вражеский фронт здесь представлял собой только один ряд траншей и опорных пунктов на расстоянии друг от друга от 70 до 120 метров, то прорвать такую оборону, тем более после сильного артналета и в сопровождении танков КВ-1 и Т-34 не представляло особого труда. Зайдя с тыла к другим укреплениям, покончили и с ними. Но с некоторыми крупными опорными пунктами с заранее подготовленной круговой обороной пришлось изрядно попотеть. Вызвали бомбардировочную авиацию, но она почему-то появилась без сопровождения истребителей. Отбомбиться она успела, превратив блиндажи противника в груду обломков, что предопределило быстрое падение очагов сопротивления. Но возвращаясь с задания, Пе-2 были атакованы мессершмиттами, из 36 бомбардировщиков семь было сбито. На возмущенный вопрос Самойлова, который находился на наблюдательном пункте, совмещенным с командным, почему бомбардировщики оказались без истребительного прикрытия, командир авиадивизии Козлов смущенно доложил, что большую часть «ишаков» и мигов он направил в район высоты, ожидая нападения вражеских истребителей с Рижского аэродрома. Те действительно быстро примчались, но атаковать было некого: советские самолеты в районе высоты столкнулись с очень сильной ПВО противника и, потеряв четырех Пе-2, сбросив, куда попало, бомбы, вернулись на свою базу. А мессершмитты, оставшись без работы, получив ориентировку по радио от командования пехотной дивизии, которая блокировала русских с юга, повернули туда и успели нанести ощутимый урон нашим бомбардировщикам.

Разочаровали Самойлова и новейшие бомбардировщики Пе-2. Он с удивлением наблюдал, как они сбрасывали свой смертоносный груз на врага – исключительно с горизонтального полета. «А почему не прицельно, не с пикирования?» – спросил он недоуменно по радио Козлова. «Не получается, товарищ командующий, – ответил комдив. – Хотя Пе-2 по документам считается пикирующим бомбардировщиком, но соответствующее устройство для прицельного бомбометания не срабатывает.»

То были первые просчеты. Другие оказались посерьезнее и помасштабнее. Осознавая ключевую роль высоты 87,3 в обороне восточного участка, штаб немецкого пехотного корпуса изрядно укрепил его. По крайне мере получасовой огонь из сорока восьми крупнокалиберных орудий гаубичного полка АРКГа и более ста пушек и минометов самой стрелковой дивизии не причинили особого вреда живой силе противника, укрытой за гребнями холмов в узких пещерах. А прицельная бомбежка не состоялась по вышеприведенным причинам. Поэтому едва батальон стрелков в сопровождении двух танковых рот пошел на штурм, он был тут же расстрелян. Не осталось в целости и ни одна бронемашина, хотя в атаке участвовали только КВ-1 и Т-34. Как потом выяснилось, они были уничтожены огнем зениток, как их называли сами немцы, «восемь-восемь», то есть калибра 88 мм. Установленные на высоте для борьбы с русскими бомбардировщиками, они вдруг показали себя отличным оружием против новых советских танков, которых не брали распространенные тогда в германской армии 37–миллиметровые противотанковые пушки. А тут вдруг случайно выяснилось, что есть, оказывается, средство против русских монстров.

Итог – штурм захлебнулся. К тому же погиб командир дивизии Комаров. Он оказался в первых рядах наступающих и поплатился жизнью. Узнав о его смерти, Богораз с недоумением спросил Самойлова, с каких это пор комдивы стали водить за собой цепи атакующих.

– То, о чем я сейчас скажу, Илья Гаврилович, вы должны забыть навсегда, – ответил командующий. – Забыть навсегда, – повторил он. – Смерть Комарова намеренная. Это, считайте, суицид. Он не захотел воевать на стороне Сталина, на стороне советской власти, которую считал исчадием ада, бесчеловечным политическим режимом. И рассуждал так: воевать с немцами, защищать коммунистический строй – значит, укреплять диктатуру зверя, каким считал он Сталина. Этого он позволить себе не мог и пошел под пули. Жаль, талантливый был военспец и человек отличный. Но не захотел служить Советам.

Накануне боя Комаров, как потом выяснилось, распорядился так: первым штурмует высоту полк под командованием подполковника Иголкина; если в ходе сражения проявится просвет и потребуется подмога, в дело вступает другой полк; если основные огневые точки противника не будут ликвидированы, прекратить атаку, поэтому он приказал Иголкину направить в бой не все батальоны сразу, а только один из них, чтобы выяснить степень подавленности пулеметов и противотанковых орудий врага. «Пока они не будут уничтожены, наступление не продолжать» – такая фраза была записана и в письменном приказе. Однако Иголкин поступил по-своему. Он бросил в бой остальные батальоны, хотя огневые точки врага не были подавлены и было ясно. что все красноармейцы погибнут. Так и случилось. Узнав об этом, Самойлов пришел в ярость. Он отменил наступательную операцию против высоты, распорядился арестовать подполковника и отдать его под трибунал. Командующий вспомнил тогда о точно такой же трагедии в гражданскую войну, когда Троцкий, отстранив его, Самойлова, от командования дивизией, приказал полку без всякой разведки и не дожидаясь подхода батарей атаковать городишко, где засели белые. И полк был уничтожен. Почти весь. Тогда Самойлов понял, что для большевиков человек не имеет никакой цены, для них он – лишь средство достижения своих целей, материал наподобие досок, кирпичей или цемента. Погибли бесцельно люди? Не беда, в России их много. Гражданская война показала: даже если невооруженным глазом видна была нецелесообразность смерти солдат и командиров, истинный большевик, не моргнув глазом, отправит их на тот свет. С такой практикой Самойлов вновь столкнулся на финской войне, когда бойцов гнали в атаку, заранее зная, что огневые точки противника не подавлены и люди были обречены. Чего ради? Иголкину на военном суде задали тот же вопрос. Ответ: «Я получил приказ взять высоту и был обязан как командир полка, как коммунист выполнить его во что бы то ни стало». Чтобы предотвратить повторение подобной большевистской тупости, Самойлов после окончания боев по уничтожению немецкого пехотного корпуса чуть было ни подписал расстрельный приговор трибунала относительно Иголкина. Но тут возникло большое «но».

«А кто и как меня накажет?» – тогда же задал он себе вопрос. После поражения на подступах к высоте ему стала ясна правота погибшего Комарова, который не советовал в лоб атаковать ее, а зайти к ней с тыла, после полного окружения всей восточной группировки немцев, предварительно выставив серьезный заслон на дороге, идущей от Риги. «Ну хорошо, Холодов как начштаба еще молод, но я-то вроде тертый калач, почему же не прислушался к доводам Комарова, тем более ты сам его всегда считал опытным кадровым военным, – терзал себя упреками Иван Петрович, тяжело переживая гибель целого полка. – В этом и твоя вина. Дурака Иголкина можно наказать по полной, но кто должен судить старшего по должности военачальника, утвердившего неудачный план сражения? Кто?» Самойлов распорядился снять Иголкина с должности командира полка, разжаловать с подполковника до капитана, назначить командиром стрелковой роты. Это было уже после окончания сражения. А тогда, после бессмысленной гибели полка ему пришлось пережить еще одну дурную весть. Выяснилось, что на одну из колонн механизированной дивизии со стороны Рига напал танковый полк противника. Как же так! Ведь комдив Петров должен был выслать в ту сторону подвижной отряд в качестве заслона на случай, если немцы перебросят свои части на помощь пехотному корпуса, попавшего в серьезный переплет. Почему он не выполнил приказ? Почему прозевал подход резервов противника? Командующий находился в полной растерянности.

А произошло вот что. Нет, командир механизированной дивизии выполнил заранее оговоренный маневр, направив в сторону Риги мотороту и батарею сорокопяток. Но при этом совершил несколько ошибок. Во-первых, не послал вперед разведку в виде нескольких мотоциклистов и одного – двух легких танков. Во-вторых, не усилил отряд хотя бы взводом КВ-1 или Т-34. Да и одной роты стрелков было маловато для надежного заслона. Германский танковый полк проходил переоформление западнее Риги, пополняясь бронемашинами. Причем с установкой прийти на выручку пехотному корпусу, если в том появится надобность. Такая потребность возникла, и несколько десятков танков с пехотой на броне ринулась на подмогу дивизиям, терпящим бедствие от неожиданных и довольно мощных ударов русских. По пути они нарвались на наших мотобойцов, которые в миг были уничтожены орудийным огнем и пулеметами. Не успели развернуться и артиллеристы, и их постигла та же участь. Дорога для удара во фланг и тыл прорвавшихся красных частей была открыта.

Командир механизированного батальона Куприянов, сидевший в кабине грузовика, увидел, как впереди, метрах в трехстах, прямым попаданием снаряда был взорван ЗИС-5 вместе с бойцами. Тут же загорелась другая машина. С остальных автомашин посыпалась пехота, плюхаясь за полотно дороги. Полуторка Куприянова резко затормозила и стала нервно подавать назад. От неведомого огня противника его машину защищал лесок, который заканчивался буквально в пятидесяти метрах по курсу. Комбат, приказав шоферу развернуться и мчатся обратно, выскочил из кабины и побежал по шоссе вперед, вдоль деревьев, туда, где начиналось поле, чтобы выяснить причину внезапного огня. И когда он достиг опушки, то без бинокля увидел удручающую картину: по пашне, стреляя на ходу, мчались немецкие танки с пехотой на броне. Они были еще далековато от дороги, примерно в километре, и Куприянов было собрался бежать обратно, чтобы сообщить по радио о возникшей угрозе. И тут он увидел чуть впереди в кустах КВ-1. Комбат в три прыжка достиг танк с неработающим двигателем. К его удивлению, командир, высунувшись из башни, спокойно разглядывал поле с вражескими бронемашинами, время от времени переговариваясь с членами экипажа, сидящими в чреве стального монстра. Куприянов, стараясь перекричать грохот от взрывов снарядов, спросил, что случилось с танком. Лейтенант спрыгнул на землю, опять-таки невозмутимо объяснил: вышел из строя правый фрикцион, значит, налево машина не может поворачиваться, вот съехали чуть с дороги, ремонтируемся.

– А немцы? – комбат показал рукой на танки, ведущие огонь по остаткам механизированной колонны и неумолимо приближающиеся к дороге.

– Не страшно, – ответил командир. – Мы их остановим. Сейчас заведем двигатель, жаль, не успели починить фрикцион, из-за этого станем неподвижной целью. Но ничего, уцелеем.

Узнав, что его собеседник командует целым батальоном стрелков, лейтенант обрадовался:

– Послушай, товарищ капитан, подбрось нам роту бойцов. Они позарез нужны, чтобы не подпустить к нашему неподвижному танку немецкую пехоту. А с их танками мы сами справимся. Пусть твои окопаются на опушке, и дело будет с концом.

Куприянов побежал к своим. Отдав приказ первой роте мчаться к полю, а связистам сообщить по радио о танках и десанте пехоты, он быстрым шагом отправился обратно. Подходя, он услышал, как пушка КВ-1 начала стрелять. Юркнув в кювет с противоположной стороны дороги, комбат двинулся дальше ползком. Над головой стали пролетать вражеские снаряды. Рядом, через шоссе, раздавались взрывы. Одолев еще метров двадцать, он осторожно высунул голову. И был потрясен увиденным: на поле горело пять вражеских танков, другие остановились и вели огонь по КВ-1. К еще большему удивлению капитана снаряды один за другим попадали в его башню и ниже, но наш танк оставался целым и невредимым. А у противника горело уже девять машин. Остальные начали маневрировать и отступать. Вот завертелась на месте еще одна, у другой просто снесло башню. Зрелище невероятное! Но комбат увидел и опасное. Вражеская пехота, попрыгав с танков, не обращая внимание на пулеметный огонь КВ-1, ползком и прыжками, приближалась к лесу. Их было много, почти три роты. Куприянов, торопясь, уже не ползком, а пригибаясь повернул назад, потом побежал под прикрытием леса и, достигнув своих, приказал всему батальону, развернувшись, мчатся к лесу и занять позицию с километр, чтобы не дать немецкой пехоте зайти в тыл нашей неподвижной стальной громадине. Когда танки механизированной дивизии Петрова, ушедшие далеко вперед, вернулись назад, оповещенные по радио о появлении вражеского резерва, делать им больше было нечего. На поле догорали семнадцать и еще четыре, подбитые, стояли, как вкопанные. Остальные исчезли, вместе с ними отступила и немецкая пехота. КВ-1 с отремонтированным фрикционном выползала из мелколесья на дорогу.

Когда танковая дивизия Грекова, которая двигалась с севера, соединилась с механизированной дивизией Петрова, совместными силами они атаковали высоту с тыла и взяли ее. Пехотный германский корпус перестал существовать. То была первая крупная победа Красной армии, одержанная летом 1941 года. Победа, о которой никто тогда не мог знать, потому что ее не было.