Две повести о войне

– Тогда пойдемте, – и взводный подал знак своим бойцам, чтобы они следовали за ним.

По дороге Колосов пытался разговорить лейтенанта, но тот, все еще в чем-то подозревая Ивана, неохотно отвечал на его вопросы. Так что большую часть пути прошли молча. А на хуторе царило праздничное оживление. Его взвод готовился к ужину. В двух больших котлах, подвешенных над кострами, что-то булькало, издавая сумасшедшие запахи. Сами солдаты сидели за дощатым длинным столом на досках, поставленных на табуретки, и уминали закуску – помидоры, огурцы, сыр, зелень и пышный белый хлеб. Вышел хозяин, за ним хозяйка, они дружелюбно поздоровались с Колосовым и лейтенантом, пригласили их к столу. Оба отказались. Служивые – поисковики, стоявшие колонной невдалеке, с большим интересов и завистью смотрели на готовящееся пиршество.

– По случаю окончания работ и прощания, Ваня, – весело заговорил Артур Трукснис, обращаясь к Колосову, – мы забили кабанчика. Это наша благодарность за большую помощь, оказанную нам. Если вы позволите, Ваня, мы перед мясом предложим солдатам по чарке сами знаете чего.

– Нет, нельзя, господин Трукснис, – сухо-официально отозвался Колосов. – Вышел приказ – по случаю войны запрещается употребление спиртных напитков, даже пива и браги.

Отец Анны развел руками. Заговорил лейтенант поисковиков:

– Я извиняюсь, товарищи, мы тут для того, чтобы проверять документы, – и взводный показал рукой на своих бойцов. – Поэтому прошу всех, кто находится в этом доме, выйти сюда во двор и предъявить паспорта.

Хозяин, улыбаясь, что-то сказал по-литовски жене, и она пошла к избе. Вскоре она вышла оттуда в сопровождении троих сыновей и Анны. Каждый из них тепло поздоровался с Колосовым, но Ивану опять не понравилось лицо девушки, какое-то виноватое и взволнованное. Лейтенант проверил у всех документы и спросил, нет ли в доме посторонних. Артур, по-прежнему улыбаясь, отрицательно покачал головой. Взводный козырнул, вернулся к своим бойцам, и колонна продолжила свой путь по дороге в сторону противоположного леса. Колосов тоже собрался было покинуть хутор, как его взгляд остановился на задворках обширного хозяйства Труксниса. Он увидел за сараем две подводы, похожие на те, которые полчаса назад с ветерком промчались мимо стога сена. Иван сделал несколько шагов вперед и заметил крупы четырех лошадей. А он точно знал, что конюшня хозяев находится в противоположной стороне. И тут его осенила страшная догадка: «В доме или сарае прячутся те, кто находился на повозках». Колосов посмотрел на хозяина, глаза их встретились, Артур тотчас перестал улыбаться. Иван глянул на Анну, она опустила голову. Мать ее испуганно смотрела на Ивана. Лица сыновей стали холодными и настороженными. Колосов подозвал к себе своего взводного и сказал ему, что отправляется в часть один и ждет его с бойцами не позже 20.00. И, не оглядываясь, зашагал в сторону своего батальона. Шел, а голову сверлило одно и то же: «Поверни обратно, догони того лейтенанта и сообщи ему о своих подозрениях. Поверни обратно, догони…». Но терзала другая мысль: «Тогда их всех расстреляют, расстреляют и Анну. Это выше моих сил». «Значит, ты предатель, защитник диверсантов и шпионов, ты подлежишь расстрелу» – говорил в нем другой Колосов, командир, давший присягу Родине». «Ну нету, нету у меня сил, чтобы собственными руками убить любимого человека» – защищался первый Колосов.

Эти тревожные мысли прервались с появлением Анны. Она догнала его на велосипеде, преградила ему дорогу, кисло улыбаясь. Иван угрюмо посмотрел на нее и мрачно произнес:

– Ты больше не приходи ко мне, – и, обойдя ее, пошел дальше.

В своей части он нашел старшину роты и попросил его найти для него чего-нибудь крепкого и закуску. Старшина сильно удивился, зная если не равнодушное, но спокойное отношение ротного к спиртному. Обещав достать все необходимое, он напомнил о приказе, запрещающем под страхом расстрела употребление спиртных напитков. Ответив, что его, Колосова, действительно следует расстрелять, он, получив бутылку самогона и половину жареной курицы с солеными огурцами и хлебом, попросил старшину закрыть его в каптерке снаружи на амбарный замок и никому, даже большому начальству не говорить, где он находится.

18

Главной трудностью, с которой сразу же столкнулся Самойлов, самозванно объявив себя командующим, стало формирование штаба армейской группировки и его служб. Он мысленно прошелся по всем лицам из командного и начальствующего состава дивизий и бригад, дислоцированных в Курляндии, а знал он очень многих, и никак не мог подобрать ничего подходящего. За редким исключение, кого ни возьми, разочарование: малое общее образование – четырехлетка или семилетка, отсутствие боевого опыта или стремительная карьера – от ротного до комдива в течение трех – пяти лет. Только командующего артиллерией Иван Петрович подыскал сразу. Им стал командир артбригады Резерва Главного Командования Беленький. Во время одного из перерывов того самого военного совещания Самойлов пригласил его к себе в кабинет и объявил о своем решении. Полковник открыл было рот, чтобы отказаться, но Иван Петрович перебил его, сказав, что у него времени в обрез, никаких отговорок, он считает его самым грамотным пушкарем в армейской группировке, его главная задача – наладить учебу дивизионных артиллеристов и обеспечить в случае необходимости концентрацию батарей и дивизионов на главных направлениях, изымая орудия из других частей и организуя толковое управление ими.

С начальником штаба группировки, важнейшей фигурой в командовании войсками, вышло по-другому. Просматривая анкеты, оставленные во время перерыва того же военного совета, Самойлов обратил внимание на записи, сделанные начальником штаба танковой дивизии подполковником Холодовым. Иван Петрович был знаком с ним, но, как говориться, шапочно. Прочитав его биографии, он попросил пригласить Холодова к себе. Коротко побеседовав с ним, поняв, что это тот специалист, который нужен ему, Самойлов объявил ему, что он назначается начальником штаба. Действительно, выбор оказался удачным. Холодов был штабистом до мозга костей. Перед первой мировой войной он закончил пехотное училище, но после учебы попал не в строевики, а в штаб пехотного батальона. Накануне Февральской революции, являясь начальником штаба полка, был тяжело ранен и весь 1917–й год провалялся в госпиталях. Это его и спасло от солдатских расправ после выхода известного приказа № 1, полностью разложившего русскую армию. Выздоровев, Холодов приехал домой к родителям в Псков, где устроился делопроизводителем в жилищную контору. Но в 1919 году его мобилизовали красные. Участвовал в Гражданской войне в качестве начальника штаба кавалерийского полка, затем пехотной дивизии. В 1922 году переведен в военное училище преподавателем планирования и тактики боев. Женился. Через два года, не сойдясь с характером с начальником училища, уволился и уехал вновь к своим родителям в Псков. Начинался НЭП – новая экономическая политика партии большевиков, разрешившая частную собственность и частное предпринимательство. Отец Холодова, врач – стоматолог, открыл свой зубопротезный кабинет. Своего сына он взял к себе помощником. Когда через несколько лет власти прикрыли их лавочку, Холодов-младший устроился в одной из местных средних школ учителем математики. Уход из военной среды, как это он понял потом, спас ему жизнь. В конце 20-х – начале 30-х годов по всей стране прокатилась волна арестов и последующих расстрелов бывших, как тогда говорили, царских офицеров, даже тех, кто добросовестно воевал в рядах Красной армии во время гражданской войны. О Холодове, видимо, просто забыли. Но в 1938 году вспомнили. В городском военкомате ему предложили работать преподавателем в Военной академии имени Фрунзе.

– Наркомат обороны по всей стране ищет отставных штабистов, – объяснили ему в военном комиссариате. – Кадровый голод по этой части, некому учить штабному делу красных командиров.

«Ну да, – подумал тогда Холодов, – сначала расстреляли всех непонятно почему, теперь испытывают кадровый голод». Но преподавать ему пришлось недолго. В конце 1940 года его назначили начальником штаба танковой дивизии, той самой, которой командовал генерал-майор Греков.

А начальник тыла армейской группировки нашелся случайно. В тот же самый перерыв того же самого совещания Самойлов пошел в уборную справить малую нужду. На обратном пути ему попался на глаза директор местного «Военторга» Лифшиц. «Вот кто мне нужен» – обрадовался нечаянной встрече Иван Петрович. Поздоровашись, он без всяких предисловий приступил к делу:

– Яков Михайлович, я буду краток, у меня просто времени в обрез. Меня Москва назначила командующим всеми частями, которые базируются вокруг Кулдиги, Я предлагаю вам должность начальника тыла при звании полковник. Ваша задача – наладить снабжение боеприпасами, горючим, продовольствием и прочим наши дивизии и артполки.

– Я, конечно, польщен, Иван Петрович, вашим предложением, – ответил после небольшой паузы Лифшиц. – Но я не служил никогда в армии и не имею ни малейшего представления о военных порядках.

– Знать их не обязательно, Яков Михайлович, – возразил Самойлов, – на этой работе нужны расторопность, честность, дисциплина, сообразительность. Все эти качества у вас в избытке. Я много раз убеждался в том, когда вы выполняли заказы нашего радиоотряда. Соглашайтесь, Яков Михайлович.

– Тогда я буду с вами откровенен, Иван Петрович. Я знаю вас, как человека порядочного, значит, вы не выдадите меня. У меня совсем другие планы, а именно – остаться здесь в Латвии, вместе со всей своей семьей, дождаться прихода немцев. Так решили и многие другие здешние евреи. Причина – хочется пожить при иных, более человеческих порядках. Советский строй, как бы это выразиться поделикатней, не самый лучший в нашем грешном мире. Думаю, при немцах будет намного лучше. Во время прошлой большой войны я с родителями, царство им небесное, жил в местечке подо Львовом. Когда объявился германец, еврейские погромы прекратились. Ни один германский солдат не тронул пальцем наше сословие, наше имущество. Жили, говоря словами русских, как у Христа за пазухой. Я премного благодарен вам, Иван Петрович, за приглашение на знатную должность, но хочется себе и своим детям новой, более достойной жизни, которую, я уверен, обеспечат нам более цивилизованные, чем большевики, немцы. Извините, конечно.

Самойлов был потрясен услышанным. Да, последние полтора года советская пропаганда трубила о Германии как о друге, товарище и брате Советского Союза Она ни словом не упомянула о зверских преследованиях евреев в третьем рейхе. Но неужели молва не достигла ушей Лифшица и его многочисленных родственников и сородичей о массовых убийствах евреев в Германии? Невероятно!

Шокированный таким неведением, Иван Петрович спросил:

– Яков Михайлович, вы что-нибудь слышали о таком событии под названием «хрустальная ночь», которое случилось в Германии?

– Нет, первый раз слышу.

– «Хрустальная ночь», Яков Михайлович, это кодовое, условное название дня, с которого по всей Германии начались массовые расправы с евреями. Их убивали, отправляли в концлагеря, присваивали их имущество. На сегодняшний день в третьем рейхе не осталось в живых или на свободе ни одного еврея. Такая же участь постигла их в Польше, Чехословакии, Бельгии, Дании, Норвегии, Голландии, то есть везде, куда ступил фашистский военный сапог. И как только нацисты окажутся здесь, в Латвии, вы и ваша семья, все ваши соплеменники будут убиты.

Ошарашенный словами Самойлова, Лифшиц сначала тупо уставился на него. Когда смысл сказанного окончательно дошел до него, он с трудом выговорил:

– Боже мой, Иван Петрович! Вы сказали ужасные вещи! Мы ничего об этом не знали. Правда, слухи ходили, но им мы не верили. Что же теперь нам делать? Что я спрашиваю! Надо срочно уезжать в Ригу и дальше.

– Поздно, Яков Михайлович. Уже не успеете. Немец вот-вот займет Ригу. Оставайтесь с нами. Служа в армии, вы тем самым будете мстить за миллионы убитых ваших сородичей. Соглашайтесь!

Так Лифшиц в звании полковника стал начальником тыла армейской группировки и вскоре развернул бурную деятельность по реформированию службы снабжения войск боеприпасами, горючим, продовольствием, запасными частями, всем другим необходимым для полноценного функционирования войск.

Так же, почти на ходу были сформированы другие центральные службы. Так, 29 июня, на восьмой день войны, когда пала Любава, а немцы ворвались в Ригу, адъютант Самойлова Паша Петухов сообщил командующему, что его хочет видеть группа советских работников, которым вместе с семьями не удалось выбраться из Курляндии до появления немцев в столице Латвии.

– Где они? – спросил Иван Петрович.

– В палисаднике.

Во дворике, засаженном сиренью, расположился целый табор. Женщины и дети сидели на скамейках, домашний скарб лежал у ног. Группа мужчин в штатском стояла неподалеку и о чем-то оживленно разговаривала. При приближении Самойлова они расступились. Он скороговоркой произнес:.

– Товарищи, я буду очень краток, у меня времени в обрез. Какие у вас будут ко мне вопросы?

– Мы не знаем, что нам делать, – ответил за всех с сильным акцентом один из беженцев. – Нам просто деваться некуда. Может, возьмете нас в ряды Красной армии?

– Я понял вас. Вот вы, – Самойлов обратился к тому, кто говорил, – вы кем работали на гражданке?

– Я работал помощником районного прокурора.

– Отлично, я вас назначаю военным прокурором армейской группировки. Вам будут подчиняться военные прокуроры всех наших дивизий.

– Но я не знаком с военным уголовным правом…

– Никаких «но». Я вам сказал, что у меня времени в обрез. А вы? – Иван Петрович посмотрел на другого мужчину, – Где вы работали?

– Я районный судья.

– Совсем хорошо. Назначаю вас председателем военного трибунала армейской группировки. Что же касается партийных работников, пусть они обращаются к начальнику политуправления товарищу Богоразу. Всем работникам советских органов идти к начальнику тыла товарищу Лифшицу, он очень нуждается в кадрах. Остальные кто будете?

– Я начальник уголовного розыска районного отдела НКВД Вейонис.

– Замечательно, товарищ Вейонис. Вы назначаетесь начальником третьего управления армейской группировки, то есть начальником особого отдела. В вашем подчинении все особые отделы наших дивизий и отдельных артиллерийский подразделений.

– Но я не работал по части госбезопасности, товарищ Самойлов. Я обычный опер, моя сфера – уголовники.

– Дорогой товарищ, многие из нас не совсем теми были до войны. Если среди вас есть другие милицейские работники или из следственного аппарата, то, товарищ Вейонис, берите их к себе. Все новые должности сами формируйте и сами подбирайте людей в свои штаты. И торопитесь, враг совсем рядом. По все вопросам обращайтесь к моему адъютанту товарищу Петухову. А вы, товарищ Вейонис, сегодня к 22.00 зайдите ко мне, у к меня вам будет несколько поручений.

Вечером у них состоялся такой разговор.

– Вы подобрали себе помощников? – спросил Самойлов Вейониса.

– Да, все из местных, которые не успели уехать. Но я не знаю, сколько мне нужно людей, потому что мне неизвестен объем будущей работы.

– Сейчас вы будете иметь представление об этом. Первое поручение. Направьте своих людей в особые отделы всех наших дивизий, отдельных артиллерийских и других подразделений. Цель таких визитов – проверка всех уголовных дел, заведенных за месяц до и в течение первых дней войны. Если у ваших сотрудников возникнет хоть тень сомнения в правомерности предъявленных обвинений, они обязательно должны встретиться с подследственными и свидетелями. Я не стану вам напоминать, что в госбезопасности да и в милиции тоже широко практикуются избиения и другие виды пыток подозреваемых с целью выбивания нужных показаний. Но нам не нужны липовые дела, идет война, нас интересует в первую очередь борьба с конкретными диверсантами, шпионами, дезертирами, а не преследование бойцов и командиров за анекдоты или другие неправильные разговорчики. Вам понятна задача?