Две повести о войне

Способствовало сближению молодых и другой весомый фактор – благосклонность отца к старшему лейтенанту, вызванная тем, что Колосов умел играть на аккордеоне. Сам Трускнис-старший хорошо музицировал на скрипке, пытался овладеть аккордеоном, но без знания нот тут у него плохо получалось. И когда однажды старлей увидел в углу на стуле свой любимый инструмент, попросил попробовать и заиграл, отец Анны пришел в восторг. Как рассказал Иван, его мать с детства учила его игре на пианино. Но однажды он с отцом оказался на толкучке в Рязани и там впервые увидел аккордеон. Услышав его звучание, он обмер и уговорил тятю купить тогда редкий музыкальный инструмент. И научился играть на нем. Артуру Трукснису так пришелся по душе русский командир, что раз, немного выпив, он вызвался проводить его после очередного чаепития и, прощаясь, хлопнул его по плечу и сказал:

– Ей-богу, Иван, я бы с большой охотой взял тебя в зятья, если бы ты не был оккупантом.

Как говорят в таких случаях, у Колосова чуть было не отвалилась челюсть.

– Это почему же я оккупант? – нахмурился старший лейтенант.

– Извини, сынок, – ответил Трукснис-старший. – Вы, служивые, конечно, ни при чем. Я ведь тоже служил в русской армии и воевал в большой войне против Германии и Австро – Венгрии. И знаю, что дело военного – выполнять приказы. Поэтому, по правде говоря, оккупантами мы считаем конкретно не вас, офицеров и солдат, а советскую власть.

Артур Трукснис хорошо говорил по-русски, но с большим акцентом.

– А почему вы считаете советскую власть оккупантом? – удивленно спросил Иван.

– Ну как вам сказать, – замялся отец Анны, – вы пришли, не спрашивая у нас разрешения, насильно заняли Латвию…

– Почему насильно? – прервал его Колосов. – Нам рассказывали, что жители вашей республики проголосовали за приход Красной армии. Я сам видел в кино, как латыши встречали с цветами наши части.

– Мне нечего возразить, Иван, на ваши слова, – ответил на это хозяин хутора. – Хочу только заметить, что в России, как пишут ваши газеты, люди тоже ходят с цветами по большим советским праздникам на Красную площадь, хотя жизнь в вашей стране совсем не сахар, об этом вы сами нам рассказывали. Почему же тогда они приходят с цветами и голосуют единогласно за всё и вся? Сведущие люди у нас объясняют такое единодушие у вас так: попробуй не приди с цветами и не проголосуй, как надо. Вот так было у нас и в Латвии, когда Красная армия оказалась на нашей территории. Сила солому ломит.

Колосов тогда промолчал, сознавая, что ему крыть нечем. Вспомнил он и беседы с своим отцом, когда он, будучи курсантом пехотного училища, в редкие каникулы появлялся в родном доме. Батя прямым текстом разъяснил ему, что сначала так называемое освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии из-под гнета панской Польши, а затем добровольное присоединение прибалтийских стран к Советскому Союзу – это банальная агрессия со стороны СССР, которая повторилась, когда у Финляндии был оттяпан Выборг с большой территорией Карельского перешейка. Но тогда те события прошли стороной, никак не коснулись его жизни, и вдруг теперь они проложили невидимую грань между ним и теми, кто стал жертвами «освободительных» походов, а конкретно в данном случае между ним и семейством Трукснисов. И в том, другом лагере оказалась та, к которой он испытывал сильные симпатии. Вскоре после этого разговора с отцом Анны закончилась сенокосная пара, и взвод вернулся в казармы. И все же Иван приезжал несколько раз на хутор, они вместе гуляли с Анной по вечерам в саду, который наливался яблоками, грушами и сливой. Но он видел, что исчез блеск в ее глазах, когда она смотрела на него, пропала страсть, с какой она раньше обычно обсуждала с ним любую материю, возникла вялость в некогда горячей ручке, когда он пожимал ее, прощаясь. Видимо, та отцовская откровенность стала достоянием всего хуторского семейства. И Колосов понял что ему больше здесь делать нечего. И скрепя сердце, старший лейтенант отказался от дальнейших поездок на хутор. Нет смысла говорить, скольких бессонных ночей стоило ему такое решение. В конце концов он дал себе слово забыть ее. Забыть, конечно, не забыл, но от сосущей тоски все-таки избавился.

И вдруг в один поистине прекрасный день, точнее вечер Анна появилась в расположении роты. Приехала она на велосипеде, в новом бело платье, с красной розой на груди. Иван был потрясен. Она, сильно волнуясь, сказала, что через неделю уезжает в Ригу, кончаются каникулы. С часок они прогулялись вдоль опушки соседнего леска. Как и раньше, они горячо и заинтересованно поговорили на самые различные темы, от хозяйственных дел на хуторе до учебной программы в техникуме. Она появлялась еще несколько раз. В последний свой приезд Анна, прощаясь, нежно прислонило его к своей груди, поцеловало Ивана в губы. Ошарашенный, он ничего не сказал в ответ, только взял ее руку и приложил к своей щеке. Она тоже молча села на велосипед и уехала, ни разу не обернувшись. Недели через две он получил от нее письмо. Она писала о том, чем жила там, в Риге. И ни слова о каких-либо чувствах. Он поступал в своих письмах точно так же – о службе, о делах в родительском доме, о прочитанных книгах. Так продолжался весь учебный год. Приближались каникулы. И вот нежные ручки на его плече… Они ушли подальше от ротного плаца, углубились в лес. Первый день войны стал для них самым счастливым.

14

Большинство командиров прибыли на совещание за полчаса до назначенного часа. Их разместили на лужайке в соседнем леску, где они расселись на широких неструганых досках, положенных концами на табуретки. Сверху между деревьями были наброшены маскировочные сетки, позаимствованные в соседнем стрелковом полку. Не лишняя предусмотрительность: в небе с утра до вечерних сумерек непрерывно барражировал разведывательный самолет врага. Из той же части прибыла стрелковая рота, окружившая место встречи командного состава армейской группировки. Тоже необходимая мера: всем стало ясно окончательно, что на территории, где располагались дивизии и артполки, действуют диверсанты, разведка противника с радиопередатчиками и вооруженные националисты – «лесные братья». Командиры молча ждали появления Самойлова. Он вышел к ним ровно в 14.00. Подошел к столику, поставленному под развесистым кленом, обвел взглядом присутствующих и заговорил:

– Товарищи! Произошло то, что мы все ожидали с нетерпением: назначено общее командование частями, дислоцированными в Курляндии. Это позволит объединить наши силы и скоординировать их в борьбе против врага. Сообщаю последнюю сводку с прибалтийского фронта на 27 июня, шестой день войны. Враг штурмует Либаву, подходит к Елгаве, то есть до Риги уже рукой подать. Противник продолжает расширять плацдарм в Двинске, где он ранее захватил мост. Одним словом, фронт неумолимо приближается к нам, и через два-три дня Рига наверняка будет захвачена германскими войсками, и мы окажемся в полном окружении. Сегодня мы обсудим наши возможные действия в непростых условиях. К сказанному добавлю, что вермахт хорошо осведомлен о нашем существовании. Больше того, я уверен, что ему в точности известно, сколько нас, какими силами мы располагаем, сколько у нас орудий и танков. Такую информацию они могли получить благодаря своей агентуре среди местных жителей, благодаря воздушной разведке, благодаря людям из Абвера, которые бесцеремонно шастают в расположении наших частей и безнаказанно передают по рации свои сведения. Но даже наш радиоотряд не располагает средствами пеленгации, и мы не в состоянии обнаружить техническими средствами место нахождения вражеских передатчиков. Возникает, естественно, вопрос: зная о нас если не все, то многое, то почему тогда немцы не бомбят нас? У меня такой ответ: мы не находимся на пути их продвижения на восток и не выдвигаемся им навстречу. Погибший полковник Пашин пытался это сделать, и что из этого получилось, известно. Кроме того, на мой взгляд, противник, видя нашу дислокацию и наше бездействие, лелеет мечту полностью окружить нас и уничтожить, как он это успешно проделывает сейчас с крупной группировкой Красной армии в Белостокском выступе в Западной Белоруссии и как собирается повторить то же самое, окружая Минск и несколько общевойсковых армий, расположенных вокруг столицы республики. То есть, иначе говоря, мы для вермахта очередная легкая добыча. Станем ли мы таковой жертвой, зависит уже от нас. Об этом у нас и пойдет сегодня разговор. А сейчас я хотел бы выслушать вопросы, связанные с фронтовой обстановкой вокруг нас, и другие вопросы.

Поднялся подполковник, представился – начальник штаба стрелковой дивизии номер такой-то:

– Товарищ Самойлов, какое у вас звание, вы в штатском, как к вам обращаться?

– Вопрос правильный. Отвечаю. Я майор запаса. Вроде бы нелогично: среди вас есть генералы, и ими командует майор. Но так получилось. Поэтому ко мне лучше обращаться как к командующему, полное наименование – командующий армейской группировкой. Но главное, мне кажется, не в этом. Главное в том, имею ли я боевой опыт, опыт управления войсками. Отвечаю: некоторый такой опыт имею. Я участвовал в первой мировой и гражданской войнах, прошел путь от рядового до командира красной пехотной дивизии. В 1920 году демобилизовался. Но так получилось, что, занявшись радиоделом, в качестве радиоспециалиста бывал в Испании, на Халгин – Голе, на Карельском перешейке во время финской войны. То есть постоянно находился в гуще боевых событий. Кроме того, зная хорошо немецкий и английский языки, находясь за границей, я покупал книги, в которых анализировались операции и весь ход первой мировой войны, а также развитие современной военной мысли. После нападении Германии на Польшу и разгрома Франции регулярно слушал передачи Берлинского и Лондонского радио, посвященные разбору сражений в Европе, причин разгрома союзников. Знаете, товарищи, такого рода исследования – отличное учебное пособие для командиров всех рангов. Наши очень серьезные поражения в Белоруссии и Прибалтике свидетельствую о том, что те, кому было положено по должности извлекать уроки из катастроф на Западе, судя по всему, не изучали практику ведения боевых действий в современных условиях, отстали и допустили серьезны просчеты в подготовке к войне и в управлении войсками при нападении Германии на нашу страну. Есть еще вопросы?

Все молчали.

– Тогда продолжим нашу работу. Я бы хотел бы начать с того, чтобы все присутствующие ознакомились с теми боевыми возможностями, которыми располагает наша армейская группировка. Сначала я перечислю наши воинские соединения. Это четыре стрелковые дивизии, одна танковая и одна механизированная дивизии, бригада Артиллерийского Резерва Главного командования, противотанковый полк, отдельный мотоциклетный батальон, отдельный саперный батальон, смешанная авиадивизия. Сила, как видите, большая. Особо хочу отметить, что все перечисленные части и их подразделения вплоть до рот полностью радиофицированы. Единственный пример в Красной армии. Правда, во многих дивизиях, корпусах и армиях на остальных фронтах тоже имеется разнообразное радиооборудование, но не все они располагают полными комплектами, связисты плохо обучены, а главное, до сих пор сохраняется недоверие к возможностям радиосвязи. Перед командировкой сюда мне в Генштабе растолковали, что на базе воинских соединений, дислоцированных в Курляндии, планировалось сформировать механизированную армию. То есть посадить на колеса все наши стрелковые дивизии, создать еще одну танковую и одну механизированную дивизии. К войне не успели. Теперь что есть, то есть. И эти силы немалые. Чтобы все присутствующие имели полное представление о наших боевых возможностях, я прошу командиров всех частей коротко доложить о своих вооруженных ресурсах. Начнем с командира смешанной авиадивизии генерал – майора Козлова.

Поднялся летчик-комдив, с лицом в синяках и кровоподтеках.

– У нас пять авиаполков, – начал он, – до начала войны насчитывалось 306 самолетов, из них 175 бомбардировщиков, чуть более ста истребителей. С самого начала формирования нашей дивизии ставка была сделана на новые боевые машины. Среди бомбардировщиков это ПЕ-2, СУ-2, Ер-2. Имеются и устаревшие, это несколько ТБ-3. Из истребителей новые – МИГ-3, имеется несколько десятков И-16. Наверное, вам известно, что в первый же день войны враг пытался уничтожить с воздуха на земле наши самолеты, но мы успели вовремя поднять в воздух наши истребители. Результат боя таков: мы потеряли 22 машин, из них восемь МИГов; правда, два из них погибли из-за поломок, еще один МИГ потерпел аварию при посадке; таким образом, наши чисто боевые потери 19 самолетов, нами сбито пять немецких, в числе их два истребителя и три бомбардировщика. Противник успел все-таки сбросить бомбы на несколько наших аэродромов, но уничтожил только один ТБ-3. Все склады ГСМ, бомбохранилища, другое имущество остались в целости и сохранности…

– Берлинское радио сообщило, – перебил Козлова Самойлов, – что в первый день войны немецкая авиация уничтожила с воздуха более тысячи советских самолетов на земле, то есть на аэродромах. Даже если они соврали пусть даже в два раз, все равно потери наши впечатляющие. А вот соколы Козлова сбили даже пять фашистских самолетов. Есть вопросы к комдиву? Нет? Тогда у меня вопрос к вам, товарищ генерал-майор. Как вы знаете, я наблюдал за тем воздушным боем и поделился некоторыми своими впечатлениями с вашим штабом. Но тогда я забыл сказать об одном важном, на мой взгляд, моменте. Я обратил внимание на то, что большинство ваших летчиков стреляет по противнику со слишком большого расстояния – с 300–400 метров. Разве можно с такой дистанции поразить летящий самолет? Чем объяснить такую крайне неэффективную практику: трусостью или неумением вести бой?

– И тем, и другим, товарищ командующий, – ответил Козлов. – Я уже там, в штабе, при разборе боя сказал, что мы не умеем воевать, в училищах этому не учат почему-то. Не разрешали и нам, здесь, в части в мирное время проводить целый ряд тренировок. Причина – экономия бензина и боеприпасов. У меня к вам просьба, товарищ командующий: разрешить проводить нам учения. Мы намерены отрабатывать полеты в строю, полеты в облачности, резкий набор высоты для перехвата противника, пикирование и обстрел наземных целей. Я уже издал приказ – начать открывать огонь по самолетам противника только со 100 метров.

– Разрешаю. Но у меня еще одни вопрос. Я обратил внимание и на другое: немецкие истребители летают парами, наши звеньями из трех самолетов. На ваш взгляд, товарищ Козлов, какой из этих двух вариантов лучший – советский или германский?

– Конечно, германский, товарищ командующий. Но летать звеньями из трех машин – требование боевого устава. И я, и другие летчики-командиры, я это точно знаю, не раз обращались по инстанции с предложением летать парами, но всякий раз получали отказ.

– Я разрешаю вам нарушить данное требование устава, – и, обращаясь к остальной аудитории, Самойлов добавил: – Товарищи, наши боевые уставы во многом порядком устарели, не отвечают современным требования ведения боевых действий. Над нами нет сегодня никакого вышестоящего начальства, и я разрешаю всем вам управлять своими частями, сообразуясь практической необходимостью, и нарушать уставы, если они противоречат здравому смыслу. Например, я с величайшим удивлением узнал, что уставы при обороне требуют рытье так называемых ячеек, то есть попросту говоря ям. И это при том, что опыт минувшей мировой войны показал, что ни ячейки, ни окопы не оправдывают себя. Только траншеи, разного рода укрытия, обязательно соединенные ходами сообщения – вот верный способ обороны. У меня создается впечатление, что те, кто разрабатывал боевые уставы, ни разу не участвовал в боевых передрягах. Так что я прошу всех безжалостно игнорировать в боевых уставах все те наставления, которые противоречат здравому смыслу. Беру в пример белые подворотнички. Извиняюсь за грубость, но какой дурак придумал их? Красная армия – единственная армия в мире, где военнослужащих заставляют пришивать белые подворотнички. Военная служба – это пот и грязь. А во время войны это еще и кровь. И вот после боя солдаты и командиры, оказывается, обязаны постирать подворотники и пришить их к своим воротникам. Это верх дурости. Повторяю – пока нет над нами никаких проверяющих, игнорируете боевые уставы, если они мешают грамотно воевать. И еще несколько слов о нашей авиадивизии. Она – большая сила, и мы будем находиться под серьезным воздушным прикрытием. У меня только такой вопрос к товарищу Козлову. Каков запас в дивизии ГСМ, боеприпасов и продовольствия?

– Хороший запас, товарищ командующий. Продовольствия на месяц, бомб на несколько десятков вылетов, патронов для пулеметов тоже достаточно.

Поднялся с места командир стрелковой дивизии Панюшкин:

– Товарищ командующий, к вопросу об самостийных исправлениях нелепостей в боевых уставах. Нельзя ли на этот счет издать специальный приказ? Это на тот случай, чтобы нас, командиров, потом не обвинили в анархии. Самый лучший вариант – в том приказе указать конкретные явные глупости в боевых уставах и исключить их.

– Согласен. Это будет сделано. А теперь слово предоставляется командиру танковой дивизии генерал-майору Грекову.

Греков:

– Наша дивизия – это два танковых, один механизированный и один артиллерийский полки. Численность – более 11 тысяч человек, 375 танков, 60 орудий и минометов. Особо хочу отметить, что большая часть бронемашин – это новейшие КВ-1 и Т-34, их около 300, остальные устаревших типов – БТ-5, БТ-7, Т-26. Броня у них слабая, но вооружены они серьезными пушками – 45 мм.

Самойлов:

– Сколько у вас автомашин?

– 359. Еще в случае войны мы должны получить с гражданки более ста. Но пока не получили ни одной.

Самойлов:

– Как дивизия обеспечена ГСМ, боеприпасами и продовольствием?

– Неплохо, товарищ командующий. На каждый новый танк у нас приходится пять боекомплектов и четыре заправки, продовольствия хватит месяца на полтора.

Вопрос с места:

– Сколько часов наездили механики-водители танков?

– На старых бронемашинах достаточно, а вот на новых маловато, даже очень мало, два – три часа.

– И только? – изумился Самойлов.

– Да, это так, товарищ командующий. Причина – экономия горючего и моторесурса, а также снарядов. Каждый экипаж имеет в активе только три-четыре выстрела из орудия Таков приказ. А месяц назад пришло указание из наркомата обороны – все новые танки поставить на прикол. Основание – секретность. Чтобы будущий противник не знал о существовании КВ-1 и Т-34.

Самойлов:

– Получается, товарищ генерал-майор, что ваша дивизия по существу не готова к боевым действиям?

– Так точно, товарищ командующий, не готова. То есть она, конечно, готова к выполнению боевых приказов, но результативность наших действий окажется очень низкой.

– Ну и ну! – сокрушенно развел руками Самойлов. – А я-то как раз больше всего надеялся на вашу танковую дивизию с новыми бронемашинами. И что теперь делать, товарищ Греков?

– Разрешить нам, пока не начались боевые действия, тренировки всех видов – и вождения танков, и стрельбы, и имитации атак во взаимодействии с пехотой и так далее. Как я уже сказал, боеприпасов и ГСМ у нас достаточно.

Самойлов: