Две повести о войне

– Все же молчат, Борис. Особенно после того, как арестовали Гришку Самоедова из отделения, где сержантом Соловьев.

– За что арестовали?

– Тут уж точно за анекдот. Рассказал как-то вечерком, а на другой день его арестовали. Значит, как ты сказал, осведомитель сработал, то бишь стукач.

– Не помнишь, какой анекдот?

– Как не помню, мужики из того отделения пересказали нам.

– Ну?

– Так вот. Сестра одного нашего советского живет за кордоном и в письме своему брату спрашивает, как, мол, там у вас жизнь протекает при большевиках. А жизнь у нас, отвечает брательник, как в автобусе: одна половина сидит, другая половина трясется.

Взводный рассмеялся.

10

Весть о разгроме с воздуха передового полка стрелковой дивизии полковника Пашина и его гибели быстро разнеслась по военным частям, дислоцированным в Курляндии. Как всегда, слухи преувеличивали случившееся. Говорили о полном уничтожении штатного состава и всей артиллерии полка, попавшего под бомбежку. И когда узнавалась реальная картина потерь, не очень больших, удивлялись: а мы-то думали – раз нападение с воздуха, значит, полные кранты.

В штабе стрелковой дивизии генерал-майора Панюшкина история с неудачным походом на фронт была воспринята как сигнал к более решительным и рациональным действиям. Он был усилен последними невеселыми сообщениями о продолжающемся стремительном наступлении немцев как в Белоруссии, так и особенно в Прибалтике. К концу 26 июня, на пятый день войны, противник вышел к реке Западная Двина, по местному Даугава, и захватил мост через нее в районе города Двинск, у латышей Даугавпилс. Но хуже было для курляндской группировки то, что враг приближался к Шауляю, а это южнее и почти рядом. Дальше Елгава, а затем Рига – всё, окружение полное. В штабе дивизии Панюшкина началась, нельзя сказать, что паника, но суматоха наглядная. Первым делом комдив распорядился вывезти в Ригу семьи командного и начальствующего состава. Он собирался сделать это еще в середине июня, когда слухи о возможном скором нападении Германии витали в воздухе, как тополиный пух, но арест командира соседней стрелковой дивизии полковника Попова охладил его пыл. Взяли же его именно за то, что он отправил свою жену с детьми в Россию, предъявив ему обвинение в трусости, паникерстве и провокации. Теперь же инкриминировать такие жуткие статьи бессмысленно, так как враг в прямом смысле стоял у порога.

Но одна закавыка все же возникла. Хотя по штату стрелковой дивизии не были положены грузовые автомобили и все перевозки осуществлялись гужевым транспортом, в предписании говорилось, что в случае войны командование имеет право реквизировать в народном хозяйстве ЗИС-5 или полуторки. В каких населенных пунктах, каких отраслях и в каком количестве, об этом не было сказано ни слова, так как даже в июне 1941 года в правительстве нападение какого-либо государства на СССР считалось верхом фантазии. Когда такой печальный факт свершился, генерал-майор Панюшкин проявил активность и отдал приказ изъять у предприятий и организаций Кулдиги грузовики. Удалось обзавестись пятнадцатью машинами. Радости не было границ. Еще бы! Полтора десятка ЗИС-5 и полуторок – это 400 штыков, четыре роты, или почти четыре батареи полевых орудий, которые теперь в случае боевой необходимости можно будет в считанное время перебросить на десятки километров. Другой вариант оперативного использования автотранспорта – быстрая подвозка боеприпасов в бою. Одним словом, автомобиль есть автомобиль. И ставка высшего военного командования на кавалерию, лозунг партии «Пролетария – на коня!» вызывали в нижестоящих штабах скептицизм, разумеется, глубоко скрываемый. Блицкриг в Бельгии и Франции в мае-июне 1941 года, полный разгром западных союзников, взятие Парижа благодаря в том числе быстрому передвижению частей вермахта на машинах подтвердили большую эффективность и перспективность механизации войск. Но в Кремле отреагировали на эту инновацию вяло. И в войну все стрелковые дивизии страны вступили, оснащенные только гужевым транспортом. Но и лошади предназначались только для перевозки грузов и орудий. Пехота же продолжала двигаться пешим маршем, как и двадцать пять лет назад в первую мировую войну. И тут – на тебе! – сразу пятнадцать автомобилей! Но на пятый день войны было решено всех их использовать для перевозки командирских семей с их скарбом. Им предстояло выехать уже сегодня, в ночь с 26 на 27 июня. Этому решительно воспротивился замполит дивизии Конюхов. Но сначала он запротестовал мягко:

– Не попадет ли нам за такое нецелевое использование автотранспорта?

– А пошли все они на х…, – зло ответил генерал-майор. – Мало того что просрали войну, так еще и без всякой связи оставили нас. Да еще на носу окружение. Нет, будем спасать свои семьи.

– Давайте посадим их на телеги, – продолжал настаивать Конюхов.

– Вот ты и сажай своих на повозки. Аккурат к приходу немцев они и доедут до Риги.

– Я готов так и сделать, товарищ генерал-майор, – перешел на официальный тон замполит. – Но как представитель партии я запрещаю вам использовать автотранспорт в личных целях.

Панюшкин удивленно посмотрел на своего заместителя по политической работе. Они пришли в дивизию почти одновременно год назад. Он с должности командира стрелкового полка, каковым стал сразу после окончания финской войны, где воевал сначала ротным, затем комбатом. Конюхова направили в армию из партаппарата: в обкоме он работал инструктором промышленного отдела, а до того инструктором райкома, куда попал из мастеров станочного цеха и одновременно членов заводского парткома. После массовых арестов, когда были посажены даже райкомовские уборщицы, брали в штаты районных и областных партийных комитетов даже людей без всякого опыта пропагандистской работы. Не являясь в сущности партаппаратчиком, Конюхов, став сначала гражданским, затем военным политработником, посланный на эту чуждую для него работу в прямом смысле от станка, в армии вел себя прагматично: старался выполнять все предписания Политуправления Красной армии, но не доводить эту работу до абсурда, умело сочинял отчетность, приказал всем инструкторам политотдела сократить число и время проведения политбесед во взводах и ротах, хорошо зная по своей заводской работе, какую скуку и раздражение вызывали у станочников и инженеров аналогичные лекции. Конюхов также не лез в дела военные, в которых к тому же ничего не смыслил, так как даже не служил в армии из-за близорукости и ношения соответственно очков.

Так что в сущности он и комдив жили душа в душу, точнее политотдел практически был сам по себе, штаб дивизии сам по себе. Одно только сильно раздражало замполита – пристрастие к выпивке командира дивизии, начштаба, другого командного и начальствующего состава вплоть до комбатов, ротных и взводных. Доходило дело до того, что напивались иногда с первыми лучами солнца. В нетрезвом виде проводились военные учения, подвыпившими совершались их разборки, хмельными обсуждались важнейшие вопросы на совещаниях в штабе. Для Конюхова такое поголовное пьянство было в диковинку. Он представить себе не мог, чтобы в его станочном цехе на смену выходили в подпитии инженеры, мастера, другие специалисты, не говоря уже о токарях и фрезеровщиках. Да, практически все они, в том числе и сам Конюхов, не дураки были выпить, а некоторые, особенно станочники, просто злоупотребляли спиртным, но в нерабочее время. Правда, частенько с утра от многих из них разило и головы трещали с похмелья, а, бывало, выпивали и в перерывах, однако редко и с последствиями: лишали премий, грозились отдать под суд, но до этого все же не доходило. Где потом найдешь опытного того же токаря? В общем на заводе хоть как-то боролись. Здесь же, в армии, никто не воевал с пьянством. Как потом понял Конюхов, он-то как раз по должности и должен был драться с этим пагубным пристрастием. И он пытался, но отступил. Пришел к выводу: можно было кое-что добиться, но только путем докладных в вышестоящие партийные инстанции. Проще говоря, строчить доносы. Но, во-первых, он на гражданке навидался, к чему приводит наушничество – арестам и даже расстрелам, во-вторых, он не был уверен, что найдет поддержку наверху, так как видел, что все без исключения проверки всякого рода комиссиями заканчивались выпивками. Поэтому Конюхов закрыл глаза на эту пакостную привычку. Одним словом, комдив с замполитом жили мирно, не вмешиваясь в дела друг друга. И вдруг заместитель по политической работе заартачился, запрещая попытку использовать практически весь автотранспорт для эвакуации семей командного и начальствующего состава.

– Ты запрещать не имеешь права, товарищ Конюхов, – так же перешел на официальный тон Панюшкин. – Ты всего лишь замполит, а не комиссар. Когда были комиссары, без их подписи мы, командиры, не имели права издавать приказы. Сейчас имеем такое право, потому что на сегодняшний день в армии единоначалие. Так что отвечаю за всё только я – командир дивизии.

– Хорошо, пусть будет так, – не унимался Конюхов. – Но где у вас партийная совесть, где офицерская честь, где ваш воинский долг? Лишая дивизию автомобильного транспорта, вы отнимайте у нее возможность маневрировать резервами, а значит. ослабляйте боевую мощь нашей части.

– Знаешь, замполит, мне из-за этих твоих высоких слов хочется выматерится, – побагровел генерал-майор. Он, как всегда, был нетрезв. – О каком маневрировании резервами ты говоришь, если мы на волосок от окружения. Еще два-три дня, и дивизия будет в западне вместе с твоими грузовиками, если их оставить без движения. А так хоть свои семьи спасем. Сегодня после ужина будем совещаться, что предпринять, что нам делать в свете того, что немцы вот-вот захватят Шауляй. Мы охотно выслушаем твое мнение на это счет.

…Оперативка выдалась бурной и бестолковой. Большинство присутствующих были пьяны. Пытались говорить разом, обсуждая вопрос, поставленный комдивом: в каком направлении действовать, исходя из сложившейся фронтовой обстановки, а также приказа, изложенного в секретном красном конверте, и, конечно, печального опыта стрелковой дивизии покойного Пашина.

Замполит одного из стрелковых полков Лисицын пьяно кричал, стуча кулаком по столу:

– Почему немецкие солдаты не сдаются Красной армии? Где классовая солидарность германского рабочего класса? Почему он не поднял восстание против Гитлера?

За неделю до войны в гарнизонном клубе для комсостава была прочитана лекция профессором из Москвы под названием «Германия – верный друг Советского Союза». И многие из присутствующих до сих пор, на пятый день войны, не могли взять в толк, почему вчерашний, можно сказать, побратим поднял руку на своего близкого товарища. И теперь, подогретые водкой, они, возмущенные предательством бывших корешей, перебивая друг друга, клеймили их за двурушничество. Конец балагану положил начальник штаба дивизии Поспелов:

– Хватит болтать попусту! – рявкнул он. – Надо говорить о насущном – идти врагу навстречу…

– Или наперерез, – кто-то перебил его.

– Или наперерез, – согласился начштаба, – во фланг и тыл. Или сидеть сложа руки, ждать подхода врага. Приказываю не галдеть и говорить строго по одному.

– Выходить навстречу немцам или ударять сбоку нет смысла, – выступил командир стрелкового полка Синицын. – Опыт дивизии Пашина предостерегает – мы под полным контролем противника. Сверху нас сторожит самолет-разведчик, на земле – диверсанты с радиопередатчиками. Предлагаю оставаться на месте, договориться с другими частями и занять общую круговую оборону. В Курляндии находится большая сила.

– Я предлагаю другой вариант, – поднялся с места командир другого стрелкового полка Ветров. Вместе с Конюховы они, пожалуй, были единственными трезвыми на этом совещании. – Но сначала я скажу о другом. Как вам известно, я вступил в должность комполка всего неделю назад, И застал нечто невероятное: моя часть совершенно не готова к боевым действиям. Бойцы не умеют стрелять по движущим целям, на бегу. Большинство вообще имеет за душой всего пять-шесть выстрелов. Отсутствуют навыки окапывания во время атаки под огнем. Полная танкобоязнь. Ни разу бойцов не тренировали на взрывы. В наступление бегут кучками, а не врассыпную. О каком походе навстречу врагу может идти речь при такой плачевной боевой подготовке? Мне непонятно, чем вообще занимались в полку в течение последнего года? Мой вывод: если как-то можно использовать моих бойцов и командиров, так только в обороне. Поэтому я предлагаю – идти не вперед, не во фланг и не сидеть в ожидании врага, а отойти на восток, к Риге, пока она не захвачена противником. Там займем оборону и, возможно, обретем вышестоящее командование.

Снова все загалдели, обсуждая различные варианты боевых действий. Наконец встал командир дивизии:

– Мой приказ, пока устный, таков. Уходим на Ригу. Это наиболее правильное решение. Товарищ Поспелов, – обратился он к начштаба, – сколько времени понадобиться для подготовки дивизии к маршу.

– Трое суток, товарищ генерал-майор, – последовал ответ.

– Это много, мы не успеем, немец раньше нас окажется в Риге. Сутки – вот мой приказ, в ночь с 27 на 28 июня…

– Выдвинутся через сутки мы сможем, товарищ генерал-майор, – промолвил Поспелов, – но мы не успеем уничтожить большое количество имущества, которое не сможем забрать с собой. Это продовольствие, боеприпасы, фураж, обмундирование и другое. Нельзя их оставлять врагу.

– Оставьте команду для их уничтожения, а основной состав дивизии готовьте к походу. Идти только ночью. С наступлением даже слабенького утреннего света во время марша уходить в укрытия, я имею в виду лес. И не подавать признаков жизни. А теперь все по местам.

11

На третий день войны в стрелковой дивизии полковника Семаги случилось ЧП. В связи с нападением Германии на СССР здесь был снят запрет на проведении учебных артиллерийских стрельб, вето на которые было прежде наложено по указанию сверху в целях экономии боеприпасов. В одной из батарей снаряд разорвался в стволе гаубицы. Ствол разорвало по самый щит, но, слава богу, никто из орудийного расчета не пострадал. Видно, снаряд был неисправен, взрыватель сработал преждевременно. Но так не думал лейтенант госбезопасности из особого отдела Гусев. Он пришел в артдивизион с двумя своими бойцами и приказал расчету орудия разойтись в разные стороны на 15–20 метров друг от друга, чтобы солдаты не общались между собой и не слышали разговор следователя с командиром батареи старшим лейтенантом Стеблиным. А между ними состоялся такой диалог.

Гусев:

– У меня к вам следующие вопросы, старлей. Первый: может, чехол со ствола забыли снять?

Стеблин:

– Этого не может быть, товарищ лейтенант госбезопасности. Чехол был снят. Данный факт может подтвердить весь орудийный расчет. Да и вот он, чехол, в целости и сохранности, – и комбат показал на брезент, брошенный на передок.

Гусев:

– Тогда, возможно, грязь в стволе накопилась? Давно же не стреляли.

Стеблин:

– Никак нет, Такое просто невозможно. Мы драли постоянно ствол и тогда, когда гаубица простаивала, и сегодня, перед первым выстрелом.

Гусев:

– А. может, специально решили вывести из строя пушку, скажем, песочка в ствол подбросили?

Командир батареи, удивленный таким вопросом особиста, раскрыл рот от удивления и вместо ответа что-то промычал невразумительное.