Две повести о войне

– Не верю! – воскликнул Козлов.

– Это ваше дело – верить или не верить, – заметил Беленький. – Но для большевиков Ленин, желавший поражение своей стране в войне с Германией, Ленин – герой. А если сегодня найдутся люди, которые не захотят воевать за власть, которая принесла им много горя, которые, как и Ленин в свое время, тоже будут желать поражение своей стране, то такие люди будут считаться изменниками. Где логика?

– Альтернатива чисто шекспировская, – вставил Беленький. – Да нет, Шекспир в нашей ситуации отдыхает. Сегодня страсти почище. Выходит так. Если ты сражаешься за Советскую власть, то, стало быть, способствуешь укреплению сталинской нечеловеческой диктатуры. Если изменяешь ей, переходишь на сторону Германии, то способствуешь укреплению фашистской диктатуры. Получается, как в поговорке: хрен редьки не слаще. Вот и делайте свой выбор в такой поистине трагической ситуации.

– А вы сделали свой выбор? – спросил, обращаясь к полковнику, Козлов.

– Говоря научным языком, – ответил вместо Беленького Греков, – вы задаете некорректный вопрос. – Не забывайте, что у каждого из нас, как у многих миллионов, есть семьи. Они – заложники наших истинных намерений. Каждый, собираясь принимать то или иное решение, думает прежде всего о своих близких.

– Я, естественно, свой выбор сделал – до конца буду бить фашистов, – твердо заявил Козлов.

– Вы меня, Петр Николаевич, ради бога извините, – смеясь, молвил Комаров, – но если бы вас приговорили к расстрелу, то вы бы тоже так твердо были настроены.?

Остальные заулыбались. Козлов, нахмурившись, отмолчался.

– Трагедия еще и в другом, – добавил Комаров. – Теперь войной против Германии будут командовать те же люди, которые довели страну до ручки.

– И какие люди! Полководцы! – съязвил Греков. – У Ворошилова два класса, у Буденного – четыре, столько же у Жукова. у Сталина всё образование – духовная семинария. И с таким багажом они будут разрабатывать и управлять боевыми операциями чуть ли не вселенского масштаба. Вот где трагедия!

– Они уже доуправлялись, – вставил Беленький. – Красная Армия драпает, бросая тяжелое вооружение, с таким трудом сделанное страной.

– Да, товарищи, это очень серьезная проблема, – снова заговорил Самойлов. – В большой науке, которая называется кибернетика, которая делает только первые шаги и которую не признают в Кремле, считая ее буржуазной, открыт закон, гласящий: для эффективного управления любыми процессами требуется, чтобы управляющая система была сложнее, многообразней, умнее управляемой системой. А у нас партийно-государственный аппарат намного беднее и слабея по части знаний, чем те, кто практически занимается вопросами экономики и военного дела. Отсюда многие наши беды.

– Но любопытно то, что наши вожди всех мастей с большим апломбом судят о вещах, в которых ни хрена не смыслят, – добавил Беленький. – Замечено не раз. Чем это объясняется? Вот для меня загадка.

– Эта загадка давно разгадана, Никита Михайлович, – сказал Самойлов. – В трактате «Об уме» Гельвеция, просветителя 18 века, я вычитал интересную мысль, поразившую меня. Каждый человек, писал ученый, считает себя умнее других. Каждый. Но если, допустим, речь заходит о каких-то специальных знаниях, в которых он точно ничего не смыслит, лицо искренне думает, что да, вот в этом вопросе я, конечно, не разбираюсь, но в остальном дока. Отсюда практическое наблюдение: чем ниже у людей образование, тем чаще они выражают свое суждение, причем нередко безапелляционное, о вещах, в которых ни бум-бум.

– Вот-вот, – откликнулся Комаров. – Наши большевистские вожди совершенно всерьез уверены, что создают самый совершенный политический строй – социализм, а затем и коммунизм. С их точки зрения, как я понимаю, большинство людей просто не понимает своего будущего счастья и всячески упирается, не желая жить в новых общественно – экономических формациях. Поэтому в их же интересах партия и НКВД подгоняет народ-невежду к светлому будущему пинками, ссылками, арестами, расстрелами.

– Вера в коммунизм, – добавил Беленький, – напоминает мне убежденность христиан, мусульман, приверженцев других конфессий в существование загробного мира, прежде всего рая. Фрейд писал, что религия возникает из беспомощности человека перед противостоящими силами природы. Люди на стадии своего раннего развития не могли применить свой разум для понимания грозных внешних сил и мечтали о мире, где им ничто бы не угрожало, где они будут сильнее обстоятельств, где статус их станет выше земного. Отсюда обещание Христа: «Последний да будет первым!» Оттуда же посулы бессмертной и безмятежной жизни на Небесах. А теперь сравним их со словами из «Интернационала»: «Кто был никем, тот станет всем». Имеется в виду жизнь при коммунизме. И родилось учение о коммунизме, этой фантастической фазе развития человечества, как и у религий о рае, видимо, тоже от безысходности, бедности, беспомощности неимущих перед стихийными силами капитала. Природа веры в бога, в райскую жизнь на небесах и в райскую жизнь на земле при коммунизме одна и та же: это невежество людей, их неразвитость, необразованность.

– Хорошо, всё это вроде бы верно, – вступил в разговор Козлов. – Как говориться, ученье – свет, неученье – тьма. А как тогда быть с Владимиром Ильичем? Ведь он закончил гимназию, университет, много занимался самообразованием. Как же быть тогда с вашими утверждениями, что причина веры в коммунизм и в вытекающие из этого учения необходимость пролетарской революции и ликвидации частной собственности – нехватка знаний у людей? Ленин и невежество – это в голове не укладывается.

Остальные собеседники переглянулись и одновременно с любопытством уставились на генерал-майора.

– А что, товарищи, – первым откликнулся Самойлов, – вопрос, прямо скажем, на засыпку. Одно дело перебирать косточки Сталину, Буденному, Ворошилову, Жукову, Кагановичу, остальным членам Политбюро и ЦК партии, справедливо уличая их в малограмотности. Другое дело Ленин, уж он-то действительно был самым образованным человеком в большевистской верхушке. Просвещенный, а туда же – в коммунизм, в классовую борьбу, то есть во взаимное массовое уничтожение людей, чем обернулась в России практика строительства социализма по Марксу. Действительно, как объяснить сей парадокс?

– Вы правильно сказали, Иван Петрович: «Он был самым образованным человеком в большевистской верхушке», – ответил Грачев. – Первый парень в малограмотной деревне. А вот в обществе Плеханова и его соратников Владимир Ильич выглядел, мягко говоря, не столь светлой личностью. Они категорически отвергли идею захвата власти большевиками в октябре 17–го, потому что, являясь более глубокими знатоками марксизма и других философских учений, понимали, к чему приведет государственный переворот. Не пролетарская революция, а именно переворот, каковым и был на самом деле приход к власти большевиков, этой кучки невежд, многие из которых были банальными уголовниками.

– Вопрос, как видите, опять упирается в образованность – малообразованность, только уже на верхних ярусах интеллектуальной деятельности, – поделился своим мнением Беленький. – Давайте назовем того же Маркса, его ближайшего соратника Энгельса, вспомним Томаса Мора, Кампанеллу, Сен-Симона, Фурье, Оуэна, нашего Чернышевского, других утопистов – разработчиков идеальных обществ. Все они были довольно образованными людьми для своего времени. И что? А то, что все они, искренне озабоченные массовой бедностью значительной массы населения своих и других стран, их бесправием, диким неравенством, не вникли и не поняли смысл объективного, во многом стихийного общественного развития, не разобрались в противоречиях нарастающего капитализма, не смогли познать экономических законов, действующих независимо от воли людей, то есть не постигнув сущность природы человеческих отношений, ударились в мечты – стали строить планы строительства утопических государств, от идеальных политических устройств со всеобщим равенством и ангельскими нравами его обитателей до пролетарских революций и наступления в последующем коммунизма, той же утопии. А что означает по-гречески слово «утопия»? Это место, которого нет. Почему перечисленные деятели, повторяю, довольно образованные для своего времени, потерпели полное фиаско в своих поисках рецептов организации более счастливого общественного порядка? По той же причине – из-за нехватки грамотишки, только уже на более крутых спиралях познаниях людского бытия в отличие от первобытных людей и наших большевиков, беспомощных, как и первые, перед неразгаданными вызовами времени.

Дверь в кабинет приоткрылась, помощник спросил насчет ужина. Иван Петрович ответил: через пятнадцать минут. Паша Петухов стал собирать со стола чашки, блюдца, сладости. Когда он вышел, Греков сказал:

– Так все-таки что нам делать в этой идиотской обстановке? Война идет, связи с Москвой и Ригой нет. Выполнять приказ секретных красных конвертов идти на запад навстречу врагу бессмысленно из-за больших расстояний и неясности с железнодорожными перевозками. Как же быть?

– Мое мнение такое, – ответил Самойлов. – Если ситуация со связью останется прежней, а немцы будут подходить к Риге, то наиболее рациональный выход – ударить им во фланг и тыл с севера, то есть с нашей стороны. Силы у нас значительные, и мы сможем нанести серьезный урон противнику и остановить его движение на восток.

– А может быть, лучше стать поперек наступления фашистов и не пускать их дальше? Например, в районе Шауляя или Елгавы, – внес предложение Комаров.

– На мой взгляд, удар во фланг и тыл более эффективный, – поддержал Самойлова Беленький. – Чтобы преградить путь наступающим немцам, надо заранее, уже сейчас строить оборонительную линию. Но мы все равно не успеем. Но даже если бы и успели, германец обязательно одолеет нас, используя простой, как пареная репа, способ: создаст в двух местах многократное свое преимущество, прорвет оборону и окружит все наши дивизии. Или вообще обойдет нас с севера и юга, не вступая с нами в контакты, поскольку не будет сплошной линии обороны. Именно так вермахт действовал в Бельгии и во Франции. Поэтому я согласен с Иваном Петровичем, лучший вариант нанести наибольший урон врагу – ударить ему во фланг и тыл, когда он подойдет к Риге или даже займет его.

– Я летчик и в наземных операциях мало что смыслю, но, на мой взгляд, прежде чем планировать их, надо иметь единое командование, – включился в разговор Козлов. – А его, командования, у нас нет. Без него кто в лес, кто по дрова. Мне кажется, надо начинать с этого – формирования единого штаба.

– А ведь прав Петр Николаевич, сто раз прав, – быстро откликнулся Самойлов. – Без единого командования нашими дивизиями и артполками эта огромная военная сила будет просто неуправляемой. У меня такое предложение, товарищи: созвать всех комдивов, их замполитов и начальников штабов и из их числа выбрать командующего Курляндской армейской группировкой, назовем себя так. Как вы на это смотрите?

Полковник Беленький:

– И кого это собрание будет предлагать? Я никого, кроме Грекова и Комарова, не вижу на этой должности. Вы же, Иван Петрович, хорошо знаете остальных – все без исключения еще два – три года назад командовали ротами и батальонами. И какие из них командующие почти армией! Никакого боевого опыта, никакого путного военного образования. Под началом таких полководцев наша огромная, как здесь сказано, сила превратиться очень скоро в прах. Или Греков, или Комаров – вот мой выбор.

Греков:

– Я отказываюсь, потому что я не лучше других, я кавалерист без кавалерии, танкист без какого-либо опыта службы в бронетанковых частях.

Комаров:

– Боже упаси! За самозванство меня могут расстрелять. Нет, я решительно отказываюсь командовать всеми, хотя разделяю мнение, что без единого командования всем нам труба.

– Но это не дело – бояться или не бояться трибунала, – резко возразил Самойлов. – Да и где он, этот трибунал, если немцы стремительно наступают. Я не ожидал отказа от вас, Иван Михайлович.

Комаров:

– Вы меня тоже поймите, Иван Петрович. Я сейчас нахожусь примерно в том же положении, в каком оказался 20-ом году, когда меня направили подавлять тамбовское восстание мужиков, в том числе тех, кто жил и работал в имении моих родителей, имении, разоренной советской властью. Я не смог тогда воевать против них, и вы знаете, как я поступил тогда. И теперь вы мне предлагаете возглавить все наши дивизии для защиты той же разбойной власти. Я не в состоянии согласиться на это. В должности комдива я буду верен присяге, но так, чтобы не пострадала моя семья: я повторю свое поведение двадцатого года – в первом же бою возьму винтовку и впереди солдат пойду на врага… Это мое последнее слово.

Так друзья ни к чему не пришли и после ужина разъехались по своим штабам.

8

В конце третьего дня войны в штабе стрелковой дивизии, которой командовал полковник Пашин, состоялось совещание. На нем, кроме дивизионного начальства, присутствовали командиры полков, их замполиты, начальники штабов. Комдив проинформировал собравшихся о ходе сражений на западе. Информацию он получил от своего помначштаба по разведке, который знал немецкий язык и имел хороший радиоприемник.

– Товарищи, довожу до вашего сведения, что сегодня фашистами взяты Каунас и Вильнюс. Части Красной армии отступают по всему фронту не только в Прибалтике, но в Белоруссии. А мы здесь сидим и протираем задницы. Правда, мы ничего не предпринимает из-за того, что до сих пор нет связи ни с Москвой, ни с Ригой. Пришлось вскрыть красный секретный пакет. В нем говорится, что в случае нарушения связи с Генштабом и Прибалтийским военным округом приказано нам выступать в сторону западной границы и во взаимодействии с другими частями взять прусский город Тильзит. Это приказ, товарищи. И все-таки хотелось бы выслушать мнение присутствующих на сей счет, потому что на сегодняшний день обстановка изменилась. В частности, Тильзит отпадает как объект наступления. Кроме того, нам совершенно неизвестна оперативная обстановка на пути нашего следования в сторону западной границы. Прошу высказаться.

Все молчали. Прошла минута, вторая…

– Что, никто не хочет говорить? – повысил голос Пашин. – Или мне тыкать пальцем в каждого?

Поднялся с места начштаба дивизии Сорокин:

– Надо малость подождать, товарищ полковник. Может быть, связь будет восстановлена. Или подъедут делегаты из военного округа.

– Ждать, когда там, на границе, а теперь уже далеко от границы льется наша кровь и красные бойцы бьются на смерть? – горячо возразил начальнику штаба замполит дивизии Высоковский. – Мы должны немедленно выполнить приказ и выступить навстречу врагу, оказать помощь приграничным войскам.

– Товарищ Высоковский! – встал помначштаба дивизии по оперативному управлению Соколов. – До границы от нас несколько сот километров. Если придерживаться установки – 40 километров в сутки, мы будем топать пять – шесть дней, причем не зная, что ждет нас впереди. Надо подождать, когда немцы подойдут ближе, чтобы хотя бы мы знали, где враг.

Командир полка–2 Васильев:

– А почему наша дивизия одна собирается выступать? Почему не вместе со всеми частями, дислоцированными здесь же, в Курляндии?

– Я сегодня посылал своих делегатов во все дивизии и артполки, – ответил Пашин. – но никто не желает присоединиться к нам.