Рождение нации

– Да кто он такой твой отец!? Простой бортник и смеет советовать мне, князю!?– возмутился было Кову, но тут же заставил себя успокоиться, ибо привлеченные появлением гонца на почтительном расстоянии от князя уже собирались и прислушивались к их довольно громкому диалогу любопытные.

– Не гневайся князь. Отец никогда бы не посмел тебе советовать. Он просто так думает и меня просил это тебе передать. А носилки очень тяжелые и шатер богатый, видно много даров несут. Толмач, что слова Всеслава переводил так и сказал, что очень дорогой подарок и хорошие вести тебе везут… А там, твоя воля, как решишь так и поступай… Еще отец велел передать, что на ночлег он остановит на большом лугу, там, где три лета назад Ваир большого медведя на рогатину взял. Там на них будет удобно напасть. Если хочешь их убить, то надо прямо сейчас собираться и выступать. Под утро там будете, как раз на их самый крепкий сон. Можно и по дороге засаду устроить. Только отец просил, чтобы в него стрелы не пускали, он первым идти всегда будет. Пожалей князь, не убивай отца,– молодой бортник нервно теребил в руках заячью шапку и смотрел на него с мольбой в глазах.

Кову ничего не ответил, немного подумав, он движением руки приказал гонцу удалиться, но тот не уходил и князь прикрикнул:– Иди прочь и будь в своем жилище, ты мне можешь понадобиться!

С максимально возможной скоростью собрали всех старейшин. Не хотел верить Кову в то, что услышал от гонца, что кривичи идут с миром. Но оснований не верить сыну своего верного воина он не имел. Итак, Всеслав с малой дружиной идет к нему. Зачем? Не с ума же он сошел, не может не понимать, что здесь в дебрях ему могут устроить засаду? Или настолько уверен, что мещеряков можно купить, и они забудут про то, что случилось здесь пятнадцать лет назад? Но ведь он знает, что Кову еще не умер, он по-прежнему князь и никогда не забудет убийства жены и пленение дочери. Кову не находил вопросов на свои вопросы, в том числе и на главный: зачем князю, чье племя входила в мощный племенной союз кривичей о чем-то договариваться с князем маленького племени из небольшого и бедного народа?

Когда собрались старейшины Кову уже принял решение: посольство принять, выслушать Всеслава, посмотреть, что он там с собой несет, какими дарами собирается расплатиться за свое злодейство. Но дружину его окружить и держать под прицелом, так чтобы на каждого кривича приходилось два мещеряка-лучника, из числа лучших охотников которые бьют соболя «в глаз». И вообще всех находящихся в селище и поблизости мужчин собрать с оружием и держать их в готовности немедленно атаковать кривичей. Если дойдет до боя, Всеслава он хотел убить сам, не гоже князю погибать от стрелы или меча рядового воина. И еще… Кову не мог напасть на кривичей ранее, чем они дойдут до селища. Ибо тогда он, скорее всего, не смог бы поговорить с Всеславом, а поговорить ему надо было обязательно – он хотел узнать о судьбе дочери, Воймеги.

Когда Кову объявил о посольстве кривичей, среди старейшин разгорелся спор: где лучше устроить засаду. Кову равнодушно всех выслушал и объявил свое решение: засады не будет, посольство запустить в селище и окружить всеми наличными силами, выслушать кривичского князя, и уже потом спросить с него за все. Не все старейшины согласились с Кову, но спорить с князем не решились. Остаток дня, ночь и следующий день до полудня прошли в подготовке и тревожном ожидании…

Бортник Сентур привел кривичей в селище как раз к тому времени, как и обещал. Те самые носилки с «дарами», о которых говорил гонец, с особой осторожностью несли сразу восемь дюжих дружинников. По всему, им пришлось немало потрудиться, чтобы не уронить свою явно нелегкую ношу, проходя буреломы и густой кустарник, через которые была проложена охотничья тропа. Едва посольство оказалось в центре селища, на «вечевой» площадке, как было плотно со всех сторон окружено. Из каждого жилища, из-за стен, с крыш, из канав в них целились из луков. Путь назад, к отступлению тоже заступили вооруженные мещеряки. Всего Кову привлек более сотни своих воинов, кривичей же насчитывалось всего тридцать-сорок человек. Сентур тут же отделился от кривичей и пошел прямо к Кову, который стоял во главе отряда из полусотни воинов, преграждавших мещерякам дальнейший путь. Князь стоял в полном боевом облачении: кольчуга, шлем, но меча не обнажал. Держали пока что мечи в ножнах и мещерские воины, но предельное напряжение буквально висело в воздухе. Женщин и детей заранее спрятали за толстыми стенами сруба племенного хранилища пушной рухляди.

– Князь, там в шатре на носилках они каких-то женщин несут, молодую и старую,– вполголоса поведал Кову Сентур, о том, что разглядел пока вел кривичей.– Та, что старуха по-нашему говорит как мы с тобой, она со мной разговаривала, говорит, что родом отсюда. А вторую я не разглядел, меня туда близко не подпускали.

– Какие еще женщины?– не понял бортника Кову.

– Не знаю князь,– развел руками Сентур.– Я и со старухой совсем немного успел поговорить. Я же говорю, меня к ним не подпускали.

Кову не успел подумать, чтобы это все могло значить, зачем посольству тащить в таком шатре каких-то женщин? Из рядов кривичей вперед вышел сам князь Всеслав… одетый совсем не по военному, в кунью шапку, кафтан и сапоги. Ни оружия, ни доспехов на нем не было. Кривичский князь тоже очень сильно постарел с того времени как помнил его Кову, в его бороде и выбивающихся из-под шапки волосах просматривалось много седины. По возрасту они с Кову были где-то ровесники. Всеслав заговорил по-славянски, говорил не громко, зато стоявший чуть сзади и сбоку толмач переводил его слова на мещерский гораздо громче. Толмач говрил с сильным славянским акцентом и чтобы его понять, Кову приходилось напряженно вслушиваться. И все равно он не смог разобрать всего сказанного. Устав от неразборчивой речи толмача, Кову обратился прямо к Всеславу по-славянски:

– Говори князь громче, чего хочешь, зачем пришел? Я понимаю твой язык.

Всеслав с готовностью кивнул и тут же повысил голос:

– Здрав будь, пресветлый князь мещерский Кову! Я Всеслав, князь порубежных кривичей, сам к тебе пришел и челом бью. Чтобы вечный мир меж нашими людьми постановить. Много всего меж нами было, но давай простим обиды и вместе подумаем, как дальше нашим людям в дружбе жить,– Всеслав снял шапку и поклонился Кову своей седой головой в пояс.

– Хорошо говоришь князь, да нет у меня к словам твоим веры. Много горя ты и твои дружинники принесли моему народу. Или ты забыл как люди твои все здесь разорили, людей наших побили, да в полон поуводили… Или ты про жену и дочь мою забыл!?… Как оправдаешься князь!?

– За княгиню, жену твою, прости, и что людей твоих тогда побили, да в полон позабирали. Но знай, рабами твои люди у нас не стали и дети рабами не выросли, никого тогда мы не продали проезжим купцам, что невольниками торгуют. Все они у нас так и живут, бабы замуж повыходили, дети выросли. Правда, дети не мещеряками, а кривичами выросли. Полюбуйся, вот у меня в дружине есть такой молодец. Мой сын тогда его отсель мальчишкой взял, а сейчас вон он… в княжьей дружине первый поединьщик,– Всеслав указал на стоявшего в первом ряду и с интересом смотрящего по сторонам молодого дружинника, отличающихся от остальных широким разворотом плеч и светлорусыми волосами, густой шапкой выбивавшимися из-под шлема.– Тогда ему лет семь было, а сейчас он личный охранитель княжий, полюбуйся на него… Подойди сюда Волод.

Всеслав поманил дружинника, тот подошел, встал рядом с князем и, с трудом подбирая полузабытые мещерские слова, заговорил:

– Да князь, я мещеряк от роду, а сейчас верой и правдой служу князю Всеславу и сыну его княжичу Вячеславу. Раньше меня звали Воргул, а сейчас я Волод… Скажи мне князь, а мои мать и отец… живы ли?

Явление Воргула-Волода поломало все планы Кову. Весть о том, что в дружине кривичей имеется мещеряк, ребенком уведенный кривичами, изрядно разрядило взаимное напряжение. Лучники, что каждую секунду пребывали в готовности мгновенно натянуть тетиву из льняной нити, словно забыли о своем оружии и повысовывав головы из-за своих укрытий с интересом рассматривали этого дружинника. Видя, что вызывает всеобщий интерес, Волод снял свой остроконечный шлем и на всеебщее обозрение предстали не только его длинные светлые локоны, но и округлое лицо, окаймленное небольшой курчавой бородкой, с коротким тупым носом, заметно контрастируя с другими дружинниками в основном черноволосыми, длиннолицыми и остроносыми. К Володу осторожно потянулись мещеряки из задних рядов, которые его оттуда видели недостаточно хорошо. Возникло даже нечто вроде толкотни.

– Прочь… все по местам!– прикрикнул Кову и любопытные с сожалением вернулись на исходные позиции. – Я верю тебе и знаю чей ты сын. Отец твой Чермус, а мать Синега, сколько не рожала, один ты у нее выжил. А после того как они напали,– Кову кивнул на Всеслава,– и тебя в полон увели, мать твоя с тоски померла. Не поверил бы я тебе, если бы ты не был так на Чермуса похож. Такой же сильный был, на медведя один не боялся ходить…

– Где отец мой… он здесь?– голос Волода задрожал

– Нету его, медведь отца твоего задрал!– Кову повысил голос.– После того как тебя увели и мать твоя умерла, Чермус жить больше не хотел, сам смерти искал. Если бы не он,– Кову мрачно взглянул на Всеслава,– твои отец и мать может быть и сейчас живы были, и у тебя еще бы были братья и сестры, Кову не отводил враждебного взгляда от опустившего голову Всеслава.

Волод растерянно огляделся, потом попятился и отступил в строй прочих дружинников. Над селищем вновь повисла тревожная тишина.

– Ладно, раз сам пришел, значит есть что сказать. Послушаем тебя князь. И что это вы такое тяжелое через весь лес с собой тащили? Неужто, задобрить нас хотите, думаете, что за золото, меха, серебро мы вас простим? Давай показывай князь, за сколько ты собираешься нас купить… при всех показывай, у меня от моего народа тайн нет. Подсчитаем, стоят ли ваши подарки, тех жизней людей моих, что вы загубили, жизни моей жены и чести моей дочери!– у Кову от ненависти так свело скулы, что он стал по-настоящему страшен, а его глаза так «горели», что казалось вот-вот начнут извергать молнии. После слов своего князя и мещеряки сразу вспомнили о своем оружии.

– Князь, подарок, что я тебе привез, он не для всех, он для тебя. Не стоит пока его всем показывать. Потом ты сам людям своим все скажешь,– негромко, чтобы слышал только Кову, наклонившись к нему, проговорил Всеслав.

– Что гоже народу моему, то и мне гоже, а что ему не надо, то и мне не гоже, топнул ногой Кову, вызывая массовый шепот одобрения мещеряков.– Показывай что принес, но помни тебе не только от меня ото всех здесь откупиться надо. Боюсь, не хватит всех твоих богатств!

Всеслав явно не хотел делать того, что требовал от него Кову, желая предъявить «подарок» сначала ему одному. Но делать было нечего, и он тяжелой старческой походкой пошел к носилкам. Чуть приподняв полог переносного шатра, он что-то тихо сказал внутрь его и протянул туда руку. Тут же на его руку оперлась небольшая холеная, явно женская ладонь, с пальцами унизанными множеством сверкающих золотом колец и перстней с разноцветными драгоценными камнями в оправе. Эта ладонь, несомненно, принадлежала очень знатной и богатой женщине. И в самом деле, Всеслав вывел из шатра женщину в роскошной узорчатой одежде и высоком головном уборе, обычном парадном одеянии знатных кривичанок. Из-за головного убора она показалась очень высокого роста, а из-за немалой полноты величественно-монументальной. Ее молодое округлое лицо покрывал румянец волнения. Цвет лица свидетельствовал о том же, о чем и руки – это не простолюдинка, что целыми днями работает в поле на солнце и ветре, или готовит еду и убирает жилище. У нее была такая осанка, что казалось легче наклонить столетний дуб, нежели ее.

У Кову словно в глазах померкло. Он увидел свою молодую жену Мокшану, разодетую в роскошные одежды и украшения, что знатные кривичанки покупали у купцов, торгующих в Ромейской державе, известной на весь мир своими предметами роскоши. Всеслав держа за руку вел ее к нему, затем он остановился, отпустил руку, а она продолжала идти…

Батюшка… батюшка…– она произносила слово по мещерски, но с ужасным славянским акцентом и от волнения не могла вспомнить второго нужного ей сейчас слова.

– Войма… доченька,– сердце едва не выскочило у Кову из груди, когда на нее легла голова его дочери…

Когда мещеряки поняли, что из переносного шатра вышла не кто иная как их княжна, пятнадцать лет назад уведенная в полон, их враждебность безо всякой команды окончательно пошла на убыль, сменилась интересом, любопытством. Кову, даже придя в себя, долго не мог «переварить» случившегося. Он такого никак не ожидал. К тому же он помнил дочь еще девочкой, а сейчас вдруг увидел такой вот взрослой роскошной красавицей. Стало очевидным, что Воймегу кривичи не только не продали, но она явно у них не на положении наложницы и тем более смердки. И хоть Кову немало растерялся, он спрашивал Всеслава с прежней враждебностью:

– Ты что сотворил с моей дочерью? Сначала сделал полонянкой, а потом выдал замуж за кого-то из своих ближних слуг?

Всеслав усмехнулся и отрицательно качнул головой:

– Княжну выдавать нельзя даже за воеводу, не по чину будет.

– Неужто, сам женился!?– теперь к враждебности добавилось и брезгливое изумление.

Всеслав никак не ждал такого вывода и от неожиданности даже закашлялся, замешкался с ответом, что Кову расценил как подтверждение своей догадки:

– Может и дети уже есть!?– Кову говорил таким тоном, что не вызывало сомнений – и такому «раскладу» он совсем не рад. Да Всеслав богатый и влиятельный князь, но он старик… и вопрос о детях был задан с неприязнью и издевкой – если детей нет, то все ясно, а если есть – твои ли они?

Всеслав, опустив голову, молча терпел явную обиду. Наконец Кову не выпуская из руки ладони дочери повернулся к своему дому и повел ее, и как бы невзначай кивнул и Всеславу – иди и ты…

В доме Кову накрыли стол, растопили очаг. Воймега бегала по дому, смотрела, вспоминала о своем детстве, а оба князя сидели за чашами с крутой медовой настойкой. Всеслав все это время молчал, не реагируя даже выражением лица на всевозможные высказывания Кову с оскорбительным подтекстом, будто не слышал. Из чего Кову еще более уверился что прав – его дочь молодая жена старого кривичского князя. Потому так долго он и не общался с Кову – ждал пока зарастет рана старой обиды и вот только теперь решился. Всеслав продолжал молча пить мед, пока не подошла, наконец, набегавшаяся по родному дому Воймега. Кову не заметил, как Всеслав подал ей какой-то знак, та в ответ чуть заметно кивнула и тоже присела за стол и немного пригубила хмельного меда. Красный лицом и от хмельного и от уничижительных слов и тона Кову, Всеслав вдруг зашелся веселым смехом вперемешку с кашлем – видимо старый князь простудился в дороге. Кову удивленно взглянул на него, не понимая, чем вызван этот смех.

– Чего веселишься князь?– сурово вопрошал Кову.

– Да вот слова твои, там на людях неудобно было, а здесь не могу больше, смех разбирает сил нет,– Всеслав вновь засмеялся.– Говоришь я твою дочь в жены взял… Ну сам подумай, зачем мне в старости молодая жена?… Тебе вот нужна молодая, или вообще баба?

– Сейчас без надобности, а вот еще лет десять назад… – по-прежнему не понимал веселости Всеслава Кову.

– Я думал, что ты сразу догадаешься, но раз ты от ненависти ко мне совсем думать не хочешь, то слушай. Ты же знаешь, что мой сын Вячеслав своей рукой покарал убийцу жены твоей, не позволил ему надругаться над твоей дочерью… Он полюбил ее… Он ее муж, а не я!– Всеслав смотрел на Кову со снисходительной усмешкой, улыбалась и Воймега, отвернувшись в сторону – ей тоже тяжело далось до сих пор молча выдержать «умопомрачение» отца, чтобы сделать все разьяснения вот так в домашней обстановке, а не ставить раньше времени в известность посторонних людей. При дворе кривических князей уже давно существовал некий внутринний придворный церемониал – что можно говорить между людьми знатными, то вовсе не обязательно выносить на обсуждение всему простонародью.

– Что… твой сын?– как ни странно такое почему-то до сих пор не приходило в голову Кову.

– Да… она жена моего сына, а после того как три лета назад померла моя старая жена является хозяйкой всего княжьего дома. Потому и дела все она решает как княгиня. А про детей… да есть у нас с тобою уже двое внуков и одна внучка. Так что мы с тобой князь со всех сторон родичи. А ты, кажись, меня изрубить на куски хотел, а?– Всеслав вновь негромко засмеялся…

Тяжело давалось мещерскому князю осознание обрушившихся на него новостей. Воймега, после того как отец отвел ее на место погребения матери долго плакала. Она почти забыла мещерский язык, и Кову общался с ней преимущественно на славянском. Но в свою очередь Кову знал язык кривичей весьма неважно, а сказать своей внезапно нашедшейся дочери ему хотелось очень много, еще больше спросить у нее: как живет, не скучает ли по родине, оказывает ли муж и другие кривичи ей должное уважение… Хотя, уже по ее внешнему виду и властным приказам отдаваемым ею время от времени дружинникам, все указывало на то, что Всеслав говорил правду, и Воймега стала фактически полноправной кривичской княгиней. С другой стороны на Кову произвело неприятное впечатление то, что дочь, за это время превратилась хоть и в высокородную, но абсолютную кривичанку. Несмотря на то, что она стала очень похожа на свою мать, осанистую, дородную, но и дородство у нее было какое-то не мещерское.

Лесная и приозерная жизнь заставляла и мещерских женщин из зажиточных семей много двигаться, ходить по лесу в поисках грибов, ягод, лесных орехов. Лесного собирательства не чурались даже женщины из княжеских семей. Та же Мокшана несмотря на все свою немалую полноту была очень подвижна. Потому холеность и дородство Воймеги произвели сильное впечатление в селище, таких женщин особенно среди молодых здесь не было ни одной. Чем больше смотрел Кову на свою, сейчас уже двадцатисемилетнюю дочь, тем меньше узнавал. В детстве это была упругая, резвая девочка, которая с другими детьми без устали бегала по окрестным лесам, купалась, несмотря на материнские запреты, в озере. А сейчас? По всему она в основном сидит в своем тереме, много спит, много ест и мало двигается. Похоже, и питалась Воймега эти пятнадцать лет совсем не тем, чем в детстве. Пища мещеряков это в основном дичина, рыба и всевозможные лесные плоды. А вот что касается хлеба, редкий год его хватало до нового урожая. А так как племя жило далеко в стороне от торговых путей, то и выменять его на что либо мещерякам было сложно. Даже в княжеском доме не всегда имелось в достатке хлебных запасов. Впрочем, может быть именно недостаток мучной пищи вместе с образом жизни не позволял мещерячкам, за редким исключением, даже в возрасте накопить слишком уж большие телесные излишки. Сейчас же видя округлые щеки дочери и распиравшие парчовое одеянием тугие, массивные формы… Чтобы в двадцать семь лет так выглядеть, даже родив троих детей, надо есть много мучной пищи, жить в холе и неге, и не со стариком, а с любимым мужем в расцвете мужской силы. Ни одна из ее бывших подруг-ровесниц так пышно не выглядела. Ну и ее одежда – наверняка женщины селища на все лады обсуждают невиданные ткани, пошив, обувь в которых красовалась их бывшая княжна. Ведь вся одежда даже не бедной мещерячки летом – длинная льняная рубаха, на ногах онучи, зимой та же рубаха только вниз одевали шерстяные порты, сверху шуба, на ногах те же онучи только из валяной шерсти, да на голове шапка или плат опять же из шерсти. А бедные те и зимой и летом в тех же рубахах и лаптях из лыка. Как живут другие народы, что едят, во что одеваются? Если не считать ближайших соседей говорящих на том же языке, лесовики-мещеряки ничего этого не знали. Так что Воймега показалась лесным затворникам пришелицей из далекого чудесного мира, о котором мещеряки не ведали. Шелк и парчу, из которых состояла ее верхняя одежда, здесь видели впервые, но особенно поразила ее обувь – сшитые по ноге красные сафьяновые сапоги на каблуке со слегка загнутыми вверх носами. Эти сапоги поразили местных женщин больше, чем даже обилие колец и перстней на ее пальцах, серег и подвесок с драгоценными камнями – такую обувь, изготовленную специально для знатных женщин, здесь видели тоже впервые.

Первоначальная враждебность в отношении хозяев к гостям совсем сошла на нет, как только вихрем пронеслась по селищу неожиданная новость: их и кривичский князья связаны родственными узами. Теперь уже никто не сомневался – кривичи действительно пришли с миром. Уже и то, что здесь произошло пятнадцать лет назад воспринималось как-то иначе. Дружинников приглашали на постой, угощали дичиной и медом. Особенно «на расхват», конечно, оказался светловолосый богатырь Волод. Хоть родители его и не дожили, не оказалось родных братьев и сестер, но нашлись двоюродные. Меж ними даже едва не возникла драка, за право пригласить к себе этого бывшего мещеряка, ставшего кривичским дружинником.

Несмотря на свалившееся на него нежданное родство и множество прочих новостей, Кову все время не переставал напряженно размышлять: какова же главная цель этого посольства кривичей. Мещерский князь понимал – все произошедшее всего лишь предлог для настоящих серьезных переговоров. Чего хотят Всеслав и его сын? Зачем столько лет даже не пытались завязать с ними никаких отношений, даже не дали знать, что его дочь жива и более того замужем за княжичем, сыном Всеслава, рожает от него детей? Видно до сих пор совсем им не надобен был невлиятельный и не сильный мещерский князь, сидящий безвылазно в своих лесах. Явно не хотели они такого родства. Дочь им глянулась, а отец не нужен, сидит в своих чащобах и пускай сидит. И ведь Воймегу заставили молчать, столько лет не давая возможности сообщить о себе отцу. А сейчас, что же изменилось, зачем он вдруг понадобился? Такими вот вопросами задавался, переворачиваясь с боку на бок на своем ложе Кову, прислушиваясь как храпит за льняной занавеской перебравший медовухи Всеслав… Поговорить с дочерью, вызнать у нее план кривичей? Но Кову за полдня общения отчетливо осознал, что той пятнадцатилетней давности девочки, Воймы, нет, его дочь уже не мещерячка, она фактически кривичская княгиня. Она не только внешне стала не похожа на мещерскую женщину, она и мыслями своими не здесь на своей родине, сейчас ей куда роднее племенное городище кривичей, где ее ждут муж и дети. Но с кем же тогда поговорить, посоветоваться?… Наконец Кову осенило…

Как и предупреждал своего князя бортник Сентур и его сын, Воймега оказалась не единственной женщиной в составе кривичского посольства. В том же переносном шатре восемь дружинников попеременно несли вместе с ней и ее старую няньку. Да-да ту самую, что добровольно пошла в полон вместе со своей маленькой госпожой. Все эти годы она так и оставалась при ней. Как и в детстве ей Воймега доверяла все свои сокровенные тайны, через нее осуществляла связь, еще будучи в положении знатной полонянки, с влюбившимся в нее княжичем Вячеславом. В общем, Кикура, так звали няньку, была в курсе всего, что происходило с ее хозяйкой. Почему, так же как и Волод, она не вышла к соплеменникам, не назвалась, не стала искать родичей? Просто тех родичей в Селище у нее и пятнадцать лет назад не было, ибо она, будучи еще прислужницей у княгини Мокшаны была привезена вместе с ней из мокшанской земли и здесь все время состояла сначала при княгине, а потом стала нянькой ее дочери. Кикуре уже исполнилось столько лет, что она и сама не помнила свой возраст. Некогда худощавая, но жилистая мокшанка, и в молодости не походившая на своих в основном дебелых соплеменниц, сейчас вообще высохла и выглядела так, что ее вряд ли бы кто узнал и вспомнил. Она и сама не желала быть узнанной, ведь здесь в селище у нее не было корней. Зачем ее такую старую взяли в столь нелегкий путь? Так повелела Воймега, которая привыкла всегда и во всем советоваться со своей старой нянькой. К тому же Кикура не забыла мещерский язык, который почти не отличался от ее родного мокшанского.