Рождение нации

– Да я… это… это ерунда, позвоню, скажу что в эту субботу у нас в универе вечером консультация,– легко нашел выход из создавшегося положения Михаил.

От осознания того, что Вика фактически сама приняла решение переночевать с ним в их деревенском доме, Михаила захлестнули соответствующие чувства. Он даже забыл про то, что собирался делать несколько минут назад и потому уже не пытался проникнуть девушке под шубку. Мысленно он был уже в предстоящей субботе, в деревенском домике давно умершей бабушки Вики. В том доме родилась и выросла ее мать, столь своеобразно трактующая жизнь, педагог-математик Людмила Петровна. Вика же воспользовавшись «заминкой», прижалась головой к плечу Михаила и скромно потупилась – она уже и так сказала ему такое, перед чем его обычные намерения ее «пощупать» выглядело невинной детской шалостью. Так они молча просидели минут пять, пока эту идиллию не нарушила мелодия звонка мобильного телефона Вики… Звонила Людмила Петровна, у которой в этот день было немного уроков и она уже давно находилась дома. Естественно она интересовалась, где пропадает ее дочь, ибо рабочий день уже кончился. Вика заверила мать, что уже на подъезде к дому.

– А Людмила Петровна… она не будет знать, что мы там вдвоем?– в свою очередь, преодолевая неловкость, спросил Михаил.

– Конечно, нет. Если бы знала, она бы меня из дома не выпустила,– озорно усмехнулась Вика.

– Это как-то не очень… как будто мы прячемся,– неуверенно предположил Михаил.

– Что, не очень? Мы взрослые люди, а мама… Она вон была готова родную дочь под хача подложить, если бы у него бабла много было. Совсем на деньгах свихнулась. А я живу на свои деньги, ее не дою и встречаюсь не с каким-нибудь чуреком, а с нормальным русским парнем. Так, что имею все права поступать как считаю нужным. Или ты не хочешь со мною ехать?– Вика спрашивала с вызовом.

– Нет, что ты, хочу, хочу… больше всего на свете хочу,– поспешил признаться Михаил, и дабы у нее не возникло больше, ни сомнений, ни соответствующих вопросов буквально вмял Вику в сиденье, комбинируя действия руками с долгим поцелуем, не давая произнести ни слова в ответ. Она впрочем, ничего и не говорила, лишь изредка издавая вожделенный стон, вызываемый его прикосновениями к наиболее чувствительным местам ее тела.

Трое суток, что оставались до субботы, Михаил все делал с каким-то вдохновением, работал, ездил на лекции, при этом думал только… ну понятно о ком, и о чем. И вот долгожданный день настал. Михаил как на гвоздях высидел пару по психологии и как на крыльях полетел на платформу станции Выхино, где они условились встретиться, чтобы сесть на электричку, следующую в Егорьевск. На машине до той деревни зимой добраться было сложно, ибо к ней от Егорьевска вела грунтовая дорога, которую частенько переметало. Пока ехали Михаил, провожая глазами лесной пейзаж за окном вагона электропоезда, рассказывал Вике о том, чем сам интересовался более всего, надеясь, что его рассказ ее тоже увлечет:

Поверишь, Викуль, более тысячи лет назад здесь тоже рос лес, только сплошной, почти непроходимый, и здесь тоже жили люди. И знаешь, уже давно доказано, но почему-то на официальном уровне это скрывается, что еще в 8-9 веках здесь жили совсем не славяне.

– А кто же?– сообщение действительно вызвало у девушки интерес.

– Племя, которое называлось мещера, мещеряки. От них и пошло название мещерская низменность,– охотно пояснял Михаил.

– Да что ты… А ты знаешь, у моей мамы девичья фамилия Мещерякова,– одновременно и удивленно и почти восторженно поведала Вика.

– Вот это да,– восторженно подхватил и Михаил.– Да ты, может быть, являешься прямым потомком тех самых мещеряков, что здесь когда-то жили. Впрочем, возможно, что и я. А твои родные они все из той деревни, в которую мы едем, или пришли откуда-нибудь?

– По маме… да, вроде все отсюда или ближних деревень. Была бы бабушка жива, спросила бы. Но может, и мама знает, или старики местные. А еще я девчонкой от бабушки слышала о помещиках, а она от своей матери. Вроде в деревне сразу двое помещиков было, оттого она какой-то странной формы, не как другие, одна улица одному помещику принадлежала, а вторая другому,– Вика не без удовольствия рассказывала семейные предания.

– Девичья фамилия твоей матери сама за себя говорит. Значит она, а через нее и ты коренная жительница этих мест. А про отца ты говорила, что он коренной москвич. А его предки откуда в Москву приехали?– перешел на выяснение «отцовской линии» Вики Михаил.

– Да… папа в Москве родился, но родители его из Тверской области, из под Осташкова. Помню, маленькая была, пока папа с мамой не развелись мы почти каждое лето к его родственникам ездили гостить на Селигер. Места обалденные, я такой красоты нигде не видела… Слушай Миш, вот ты говоришь, что здесь жили мещеряки, а там, возле Селигера, там кто раньше жил,– как-то сам-собой возник вопрос у Вики.

– Ну, если говорить о девятом веке, которым я сейчас вплотную интересуюсь… Тогда еще ни России не было, да и Руси тоже не было,– вслух размышлял Михаил.

– Как не было?– удивилась Вика, одновременно подбирая ноги, чтобы пропустить сидящих рядом пассажиров, которые вдруг повскакивали со своих мест.

Такую реакцию большей части вагона вызвало появление контролеров. Безбилетники сорвались со своих мест и побежали в сторону хвоста поезда, чтобы на ближайшей остановке выскочить на платформу и, обежав вагон с контроллерами, заскочить в уже проверенный. Михаил, не глядя на контроллеров, подал свой «студенческий» билет, оставшийся с тех времен, когда он учился на очном отделении, ибо с головой погрузился в свое любимое состояние – размышлений-рассуждений о тех событиях, что возможно имели место быть здесь на русской равнине много веков назад. Не всегда этот просроченный билет помогал, но сейчас, что называется, прокатило. Вика же для проверяющих озвучила многократно опробованную версию: села только на предыдущей станции, не успев купить билет, а сейчас готова законопослушно его купить. Таким образом, дорога ей обошлась вдвое дешевле истинной стоимости. Едва контролеры прошли дальше, Михаил продолжил разговор, будто он и не прерывался:

– Вот так и не было никакой Руси. Да и была ли она вообще большой, большой вопрос. А вот что точно было, так это отдельные живущие бок о бок восточнославянские и финно-угорские племена. Они и населяли весь этот край, который потом стал именоваться русской равниной. Что касается озера Селигер, по нему проходил оживленный торговый путь называемый «Из варяг в греки», и жило там большое восточно-славянское племя, кривичи. На севере они граничили со славянским племенем новгородских словен, а на юге и юго-востоке с еще одним славянским племенем вятичей. Потом кривичи пошли на восток и пришли сюда в междуречье Оки и Волги. Кривичи шли с запада, и сюда же с юго-запада проникали вятичи. Где миром, где войной они поселились на этих землях и постепенно перемешались с местным финно-угорскими племенами, с мещеряками и другими им родственными.

Вика, видимо, не до конца уразумела сказанное Михаилом и переспросила:

– А эти вятичи, они тоже славяне были?

– Да вятичи славянское племя, но очень агрессивное и сильно смешавшееся с народами которые оно покоряло. Они и с мещеряками мешались и с предками современной мордвы, и даже с балтским племенем голядь, которое здесь же на территории нынешних московской и калужской областей проживало. Они по отзывам летописцев тогда считалось самым диким и не цивилизованным племенем среди славян,– продолжал охотно пояснять Михаил.

– А мещеряки, значит, не славяне. А кто же тогда они были?– девушка не могла мгновенно «ухватить» объяснения Михаила.

– Ну, Викуль, я же обьяснял тебе, все эти места задолго до прихода славян населяли финно-угорские племена. Когда-то, тысячи две лет назад, то был единый народ, а потом он разошелся, расселился. И сейчас о родстве этих народов можно судить по большей или меньшей языковой схожести. Например, финны и венгры живут очень далеко друг от друга и по внешности и по характеру, да уже и по крови они также весьма далеки. Так получилось, что за последнюю тысячу даже больше тысячи лет они так далеко разошлись территориально, что контактировали совсем с разными народами и смешались с ними. А вот по языку считаются родственниками, хотя во всем остальном фактически ничего общего. Здесь же, где-то в шестом-восьмом веках образовалось волжско-окская группировка финно-угорских племенных союзов и один из этих союзов и образовал народ мещеру, так же как и говорившие с ними на одном языке их ближайшие родственники, народы меря, мурома, сюда же надо отнести и мордву, и ряд прочих народов, что проживали на нынешней русской равнине. Они все кто целиком как мещера слились со славянами, кто частично как мордва и марийцы и стали единым народом – русскими. Впрочем, мещеряки не все слились со славянами. Небольшая часть ушла от вятичей по Оке на восток и там уже позднее во времена монголо-татарского ига слилась с татарами и стала называться мишарами. Но по мнениям некоторых ученых ядро русского народа сформировалось до татаро-монгольского нашествия, и образовали его шесть племен, три славянских и три-четыре финно-угорских, которые целиком растворились в русском этносе – кривичи, вятичи, новгородские словене, меря, мещера, мурома и весь. Правда мой профессор настаивает на том, что к этим семи племенам необходимо добавить еще одно, балтское племя голядь. Но я лично еще не пришел к такому же мнению, да и не хочу тебя заморачивать дополнительной информацией,– «сжалился» Михаил, видя как девушке тяжело дается понимание его науки.

– Надо же, даже подумать не могла… Но подожди, Миш, я же по истории в школе хорошо успевала, твердую четверку имела и помню, что в учебниках истории совсем иное говорится. Там утверждалось, что наши предки это славяне, от которых пошли русские, украинцы и белорусы и ни о каких кривичах, вятичах и мещеряках там не говорилось,– нашла кое что и в своей памяти Вика.

– Говорилось, но так мало и вскользь, словно о какой-то несущественной мелочи и таким образом в зародыше извратили всю нашу историю. И русские, и украинцы, и белорусы это не восточнославянские народы, а народы сложившиеся в результате смешения восточнославянских племен с другими неславянскими народами. А князья, а затем цари эту историческую правду исказили себе в угоду. А после революции тоже восстанавливать истину оказалось никому из властьимущих не нужно,– без колебаний излагал версию профессора Сиротина Михаил.

– Это ты сам так думаешь, или в твоем универе так учат?– высказала догадку Вика.

– Официально там учат, как и сто и двести лет назад, но многие ученые думают именно так, как я тебе сказал, и в основном я разделяю их мнение,– вновь убежденно заявил Михаил.

– Но Миш, если они как бы неофициальные эти взгляды… они ведь наверное что-то вроде крамолы. Разве так думать это не опасно?– вдруг Вика выразила и опасение.

– Сейчас уже нет… А вот при советской власти, такие взгляды действительно не приветствовались, да и при царе тоже. Нашей власти, хоть царской, хоть советской пришлась ко двору именно официальная, процентов на восемьдесят придуманная отдельными близкими к властьимущим летописцами, история о Древней Руси, о чисто славянском происхождении русских, укринцев и белорусов, об их сверхблизком родстве,– Михаил, словно устав, говорил уже как будто через силу, вновь уставившись в завагонный пейзаж.

– А что разве это не так, родства нет?– Вика напротив, все увлеченнее откликалась на «лекцию» Михаила.

– Есть, конечно, но совсем не такое уж близкое и однозначное, как веками в головы забивали сначала гимназистам, потом советским школьникам и во все времена студентам,– по-прежнему вяло, будто бегун в конце длинной дистанции, объяснял Михаил.

– Погоди Миша… ты говоришь, что русские произошли от семи племен. А как же татары, ведь даже поговорка существует?– нашла новый поворот в казалось бы затухавшем разговоре Вика.

– Да знаю я эту поговорку. Все это ерунда. В тех же украинцах татарских ген, вернее тюркских намного больше чем в русских. Это доказали научные исследования генофонда каждого народа. В нас тюркских ген мизерный процент, несопоставимый, ни со славянскими, ни с финно-угорскими. Всего пять процентов против почти половины славянских и при почти одной трети финно-угорских и балтских,– обосновывал несостоятельность народной поговорки Михаил.

– Подожди Миш, а балты это кто такие, они то тут с какого боку?– не переставала вникать в суть дела Вика.

– Балты это народы родственные современным латышам и литовцам. Они тоже в древности населяли довольно обширные территории. Одно племя, о котором я тебе говорил, голядь, довольно далеко забралось на восток и где-то в восьмом, первой половине девятого века было почти полностью ассимилировано вятичами. И по данным генетических исследований даже эта голядь оставила больший след в русском генофонде, чем татары. А почему, потому что голядь вольно или невольно приняла участие в закладке первооснов, ядра русского народа, а не татары, которые набежали, когда этот народ фактически уже сформировался. Тут скорее можно про татар сказать, кого из них не потри – финн получится. Современные татары, казанские во всяком случае, по своему генофонду уже тоже давно не столько тюрки, сколько те же финно-угры и славяне. И вот здесь родство с татарами у нас куда более весомое, чем по чисто тюркским генам…

Рассказ Михаила настолько захватил Вику, что молодые люди почти не заметили как доехали до Егорьевска. От райцентра пришлось добираться сначала на автобусе, и еще километра полтора идти по протоптанной в лесу тропинке… Небольшая деревенька, казалась, совершенно вымерла, если бы не несколько дымков из труб и характерный запах сжигаемого угля. С одной стороны к деревне вплотную подступал хвойно-лиственный лес. Именно в этом конце деревни, вблизи леса и находилась изба, в которой жили деды Вики и сейчас он по наследсву перешел к ее матери. В самой деревне дорога была кое-как расчищена бульдозером, а возле большинства зимой необитаемых изб высились сугробы. Правда, среди покосившихся старых строений попадались и относительно новые домишки дачного типа. Но «родовое гнездо» Вики представляла классическая русская изба, бревенчатая, небольшая.

– У вас здесь, что соседи такие же как вы, постоянно не живут?– осведомился Михаил, прокладывая путь к калитке и покосившемуся забору в снегу, доходящем до колен.

– Да… в этом конце постоянных жителей почти нет. В основном дачники, на лето из Москвы или Егорьевска приезжают,– отвечала идущая следом Вика.

Пришлось с полчаса отгребать снег сначала от калитки, потом от входной двери. Долго не поддавался и застывший на морозе замок, пока с риском сломать ключ Михаил все же его одолел.

– Слава те Господи, незваных гостей, кажется, не было,– совсем не как молодая современная девушка, а уже пожившая женщина отреагировала Вика, убедившись, что и замок и окна целы и внутри дома все на своих местах.

– Грабят часто?– поинтересовался Михаил, оглядывая дом, состоящий из двух небольших комнатушек и нечто вроде кухни отгороженной большой печкой – внутри избы, на окнах, в углах и расщелинах крышки погреба, белел слой изморози.

– Да почти каждый год… замучили гады. У нас и брать-то нечего. Мы же тут хороших вещей не оставляем, все равно украдут. Здесь все старое, что от бабушки осталось, посуда, мебель, телогрейки вон ношенные-переношенные висят. И все равно находят, что брать. Последний раз все лопаты, грабли, вилы и прочий сельхозинвентарь позабирали, сволочи,– возмущаясь Вика, попутно снимая сапоги, чтобы переобуться в старенькие видимо еще бабушкины валенки.

– Мой батя говорит, что с этим невозможно бороться. Воровство будет всегда, ибо всегда будут появляться на свет люди падкие на чужое. Я ведь с родителями тоже до того как получить благоустроенную квартиру жил в доме без удобств, с сортиром на улице, огородом и погребом. Тот дом нам тоже от деда по материнской линии достался. А отца родная деревня в знаменитом торфяном пожаре 1972 года целиком сгорела. Вот этот материнский дом мы тоже сейчас как дачу используем. Дом вроде вашего, маленький и чуть живой, его сносить и новый строить надо, да где денег взять. Так вот, до дома того вроде совсем рядом, только через железную дорогу перейти. Мы там часто бываем, огород сажаем, и дом как можем поддерживаем. В общем, на недели даже зимой не реже двух раз там бываем, и все одно залезают и грабят. И тоже вроде особо брать нечего. А у вас-то тут и не живет никто. Представляю, какое здесь в зиму для бомжей раздолье, вон сколько пустых домов и в любой заходи…

– На, одень, теплее будет… это еще дедовы валенки,– Вика откуда то из за печки достала и протягивала Михаилу большие, поеденные мышами серые валенки.

– Спасибо, не откажусь, колодрыга однако, такое впечатление, что в доме холоднее чем на улице. Давай скорее печку затапливать. Где, говоришь, у вас тут дрова, уголь?– Михаил в деле «разжигания очага» по-мужски взял инициативу на себя.

– Сейчас Миш, пойдем покажу. Дрова вот, на веранде, а уголь в сарае, на вот ключ, там же и ведро для угля. А я пока в подпол слазаю посмотрю, как там наша картошка да соленья-варенья сохранились. Вообще-то у нас погреб зимой не промерзает…– не переставая тараторила Вика, входя в роль хозяйки.

Сняв куртку и обрядившись в телогрейку, с мыслью, что надо как можно скорее затопить печь и поднять температуру в доме, чтобы ничто не могло помешать их первой совместной ночи, Михаил вышел из избы. Обозревая внутренний двор, он увидел, что помимо сарая здесь же имелась небольшая, чуть покосившаяся банька, занесенная снегом едва не по самые оконца. У Михаила вдруг возникла шальная идея: а что если протопить и ее? Набрав ведро угля и попутно снега в валенки, Михаил вернулся в дом. Пока Вика в погребе обследовала состояние картошки, банок с вареньем и засоленных с лета огурцов, он с третьей попытки затопил-таки печь, впрочем, напустив немало дыма, так что пришлось даже приоткрыть дверь, чтобы от него избавиться. Про баню Михаил решил пока не говорить, отложив это на попозже, когда в доме потеплеет, и Вика несколько разомлеет, расслабится.

Уголь горел хорошо, и вслед за первым ведром пришлось идти за вторым, но уже через пару часов внутри дома можно было находиться без верхней одежды. Вика осталась в свитере и тесно облегавших ее брюках. Приготовив обед из привезенных с собой суповых пакетов, отварной картошки, колбасы и открыв банку соленых огурцов, она пригласила к столу Михаила. Не Бог весть какой получился обед, но Михаилу он показался невероятно вкусным. Он нахваливал все, и «пакетный» суп, и соленые огурцы, и черничное варенье. Вика смеялась и делала вид, что верит в его искренность, но сама невольно млела от комплиментов, взглядов и близости Михаила… Второе ведро угля уже настолько раскалило печь, что стало даже жарковато. Поев Михаил начал слегка шалить, она в ответ тоже. Все это переросло в некое подобие возни с обязательным задеванием друг дружки, с его стороны хватаний, с ее вроде бы увертываний, заканчивающимися разнообразными объятиями с поцелуями, при этом его руки всякий раз, вроде бы невзначай, касались ее «красноречиво» обтянутых свитером и брюками округлостей. Вика притворно сердилась, при этом, не сдерживая довольных улыбок. В конце концов, сопротивление девушки настолько ослабело, что Михаил притянул ее к себе так, что одновременно ощутил мякоть едва ли не всего, что у нее скрывалось под одеждой, и зашептал на ушко: