Госпожа

Ирине Николаевне эти метаморфозы, происходящие с ее горничной, конечно, не могли понравиться. Не догадываясь об истинной причине непонятно откуда появившейся у Ксении забывчивости и ступора, она несколько раз ее отругала, а когда то не произвело нужного воздействия… Гены предков-крепостников проснулись в Ирине, когда Ксения, в очередной раз вместо того чтобы не раздумывая исполнять ее распоряжение, стала в очередной раз «ловить ворон». Барышня не сдержалась и слегка ударила ее по щеке, чем сразу вывела Ксению из ступора. Этот удар сразу и надолго отрезвил Ксению, заставив «опуститься на землю», вспомнить кто она есть и… тем не менее, мечта в сознании Ксении определилась окончательно и бесповоротно.

Обиделась ли на пощечину Ксения? Конечно, и сначала у нее возникло спонтанное желание дать сдачи… Но в то же время она уже не сомневалась, что именно так и должна вести себя госпожа с провинившимися слугами, а те обязаны сносить и побои и прочие унижения от своих господ. В какой-то степени она, еще находясь в ранге горничной, ставила себя на место госпожи, место которое со временем мечтала занять. Именно в ее понимании идеал в отношениях меж слугами и госпожой она случайно подсмотрела на той фотографии. Разница в том, что в России господа и рабы не различались по цвету кожи. Но в ее мечтах, тем не менее, почему-то чаще всего виделась «картина», где она повелевала рабами с нерусским обличьем: её на носилках носили то негры, то представители известных ей степных народов, кочевавших по соседству с Саратовской губернией. От таких «видений» она получала истинное наслаждение. По всему в основе ее мировоззрения лежало не сословное как у русских аристократов, а расовое неравенство, распространенное прежде всего в обоих Америках.

Николай Николаевич в конце концов сдался. Он смирился, что предводителем губернского дворянства ему не быть и согласился благословить брак дочери с нищим поручиком. Вскоре после торжеств по случаю трехсотлетия царского дома сыграли свадьбу. Потом Ксения в качестве прислуги сопровождала молодых, когда они согласно обычая навещали своих многочисленных родственников, в первую очередь конечно со стороны невесты: в Пензенской губернии, Псковской, Москве, Петербурге… В ходе этого путешествия Ксения повидала мест, наверное, больше, чем в совокупности все жители Подшиваловки, большинство из которых дальше Саратова никуда не ездили. Молодые собирались и за границу съездить, а Ксения даже вознамерилась повидать земли, где черные люди носят в паланкинах белых дам. Будучи совершенно неграмотной, она не представляла насколько далека та чудесная в ее представлении Бразилия, и то, что запечатлено на фото произошло очень давно и там тоже уже нет рабства, и то что ей так понравилась там тоже сейчас невозможно…

В дело вмешался финансовый фактор. Николай Николаевич, по понятным причинам недовольный зятем, не был склонен щедро финансировать свадебные путешествия молодых, ну а у поручика своих сбережений не оказалось, на жалование субалтерн-офицера, то есть младшего офицера, особо далеко не уедешь. Так что заграничное путешествие пришлось отложить на несколько лет. Но то уже было (если оно случилось) не поездка в свое удовольствие, ибо супруги совершали его уже не по своей воле. А тогда в 1913 году молодым пришлось вернуться в Саратов. В деревне Ксению встречали как местную знаменитость, повидавшую полмира. Когда она отпросилась проведать родных, полдеревни собралось на их дворе, слушать ее рассказы о Петербурге, Москве, о том какая большая родня у Римских-Корсаковых и их баре среди них далеко не первые, что их подшиваловский дом рядом с дворцами некоторых их родичей смотрится бедной избенкой.

А потом наступил 1914 год, прошла зима, весна и уж к концу шло лето, когда началась война и все постепенно стало переворачиваться с ног на голову. Будто сама судьба все делала так, чтобы вроде бы неосуществимые мечты Ксении хотя бы частично начали воплощаться в реальности. Впрочем, не только ее мечты. Сколько людей со дна российской жизни: кухаркиных детей, рабочих, крестьян, евреев из черты оседлости, порой даже обыкновенных душегубов получили возможность подняться с того дна и заявить о себе. Конечно, в сравнении с народной массой заполнявших низшие ступени социальной лестницы таковых счастливцев оказалось не так уж и много, большинство так и осталось там где были. Но кое-кто этим временем несомненно воспользовался всплыл, вскочил в социальный лифт под названием революция. Но законы любого общества таковы, что если кто-то всплывает снизу, кто-то сверху должен свое место уступить. Из прежних «сливок» кто-то бежал за границу, кто-то опустился в низшие слои общества, но баланс остался прежним пирамидальным: наверху немногие и чем дальше вниз тем шире пирамида. Ну, и еще необходимо добавить, что многие вообще не пережили это лихое время.

Поручика с полком сразу отправили на фронт. Ирина Николаевна так переживала за мужа, что заметно спала с лица и тела и уже не смотрелась прежней красавицей. Она жила, что называется, от письма да письма. Зато Ксения все больше в тело входила и по деревенским понятиям стала первой невестой на деревне. Впрочем, женихов в Пордшиваловке почти не осталось, молодых парней едва не поголовно мобилизовали. Отца Ксении тоже призвали в действующую армию, но она никогда о нем особо не переживала и сейчас восприняла его мобилизацию как очередной уход на отхожий промысел.

Барин, Николай Николаевич вдруг начал болеть, слег, а от поручика перестали приходить письма. Совсем Бог отвернулся от господ Римских-Корсаковых, впрочем, как и от потомков крепостных их предков. Остававшиеся в Подшиваловке старики, бабы и подростки едва успели до снега убрать урожай, не избежав потерь. А вот уже на сев озимых сил, что называется, почти не осталось. Немцев в армию не призывали, и в деревне и по этой причине, и потому, что воевали с Германией, возникла определенная напряженность. Потом с фронта пошли похоронки, стали прибывать раненые и калечные. Ввиду того, что заготовили мало сена, уже к Рождеству стало нечем кормить скотину, которую приходилось забивать. В начале 1915 года в некоторых семьях начали голодать, резко выросла смертность в первую очередь среди стариков и детей. Семья Ксении, оставшись без кормильца, хоть и неважного, выживала только благодаря ее регулярной помощи деньгами и продуктами.

Очень тяжелым оказался тот 1915 год. Эйфория первых дней войны уже прошла и стало ясно, что ничего кроме смерти, обнищания и голода она не несет. А голодный он более всего ненавидит рядом живущего сытого. Под эту порцию завистливой ненависти вместе с немцами, господами, попала и Ксения. Она то чувствовала инстинктивно и старалась без пущей надобности в деревне не появляться, тем более, что едва ли не день ото дня становилась все более цветущей, наливалась словно расцветающая роза. Само собой в столь голодное время это воспринималось как вызов влачащим жалкое существование односельчанам.

Весной 1916 года Николай Николаевич, так и не оправившись от болезни, скончался и был похоронен в фамильном склепе. Чуть позднее летом того же года мужа Ирины Николаевны на фронте тяжело ранило и она поехала к нему в Петербург, где он лежал в госпитале. В имении не осталось хозяев, прислуга без догляда ленилась и мало помалу усадьба стала приходить в запустение. До февраля семнадцатого года жизнь в барском доме более-менее еще теплилась, слуги надеялись, что хозяева вернутся. Но после февраля, отречения царя, ситуация так резко поменялась, что находится в имении стало некомфортно, ибо в хижинах стало безопаснее чем во дворцах. Тем не менее, Ксения и еще несколько старых слуг оставались в барском доме, не давая его разграбить, ну и сами кормились из заготовленных здесь в прок запасов, конечно же помогая и своим родственникам в деревне.

Хозяева вернулись летом 1917 года. Крайне озабоченная Ирина Николаевна уже совсем не напоминала ту красавицу барышню, за которой готовы были волочиться едва ли не все молодые дворяне губернии. Не прежним ловким наездником смотрелся и едва оправившийся от ранения поручик… вернее носящий уже чин ротмистра муж Ирины Николаевны. Челядь радовалась возвращению господ, выказывала верность, что живота своего не жалели ради господского добра, когда многих соседних помещиков разграбили и пожгли… Но как оказалось радовались напрасно. Хозяева приехали всего на несколько дней, чтобы частично забрать с собой, а частично спрятать имеющиеся в доме ценности. Живя в Петербурге и по дороге в Подшиваловку они видели, что творится в стране, все сильнее охватываемой анархией. Да, на некоторых слуг они могли положиться, но и они вряд ли ценою жизни станут спасать барское добро.

Драгоценности свои и те, что достались ей от матери и бабки Ирина Николаевна забрала с собой, денежные ассигнации тоже, но вот серебряную посуду, хрусталь, фарфор, ценные статуэтки и много еще чего… это взять с собой невозможно. Не все и малогабаритные ценности смогли взять с собой господа. От Николая Николаевича осталось немало золотых царских империалов и полуимпериалов. На поверку почивший барин оказался не так уж беден, просто на людях прибеднялся. Даже родной дочери о том золоте он сказал, будучи уже при смерти. Не одна сотня монет… везти их с собой вместе с прочими ценностями было и тяжело и неразумно – кругом царил бандитизм, и всего можно было лишиться разом. Большую часть монет супруги решили спрятать в тайнике устроенном в печке. Коробку с империалами положили в тот тайник под изразцовой плиткой. Никто из слуг об оном не знал… кроме Ксении. Она, еще когда ухаживала за больным барином, подсмотрела, как он вытаскивал одну из изразцовых плиток печки и что-то оттуда доставал. Расположение той плитки, под которой скрывался тайник, она запомнила. Находясь постоянно рядом с барыней, она из подслушанных разговоров поняла, что немалую часть отцовских монет супруги решили оставить в том тайнике.

Наказав оставшимся слугам и дальше беречь дом, Ирина Николаевна с ротмистром укатили, а прислуга… Прислуга спустя некоторое время окончательно разбежалась, ибо не то что сторожить, но и оставаться в барском доме стало небезопасно…

1963 г.

«Качели» прошлое-настоящее опять перенесли Ксению Андреевну из начала века во вторую его половину – она вновь ненадолго пришла в себя. В соседней комнате внучка «доставала» мать вопросам: почему на ее работе подарки детям на Новый год хуже, чем у отца и сейчас и особенно с теми, когда он работал на прежней работе. Сначала сноха отговаривалась, что понятия не имеет. Но внучка не отставала, и сноха была вынуждена пуститься в пространные объяснения, де «Скотоимпорт», где раньше работал отец, организация, имеющая прямое подчинение Москве, и Совхоз где он работает сейчас очень богатый, так называемый миллионер. А коммунальная служба, где работает она, организация местная, бедная у нее возможности не такие, чтобы детям своих работников закупать апельсины, мандарины и московские конфеты, зефир с пастилой. Она может позволить только яблоки, да неважную алма-атинскую карамель.

Как отреагировала на такие объяснения внучка, Ксения Андреевна слушать не стала, ибо сильно захотела пить.

– Зоя… Зоя… попить дай, в горле пересохло! – хоть и негромко прозвучал голос свекрови, но сноха даже не разобрав всех слов уже через мгновение оказалась возле больной:

– Что… пить? Я сейчас.

Поднося чашку с водой, сноха участливо спросила:

– Мама, как вы себя чувствуете?

Ксения Андреевна отпила совсем немного и, не отвечая на вопрос, попыталась заговорить строгим голосом, что у нее получилось весьма неубедительно:

– Володя где?

– На дворе, там уголь привезли, он его от дождя закрывает.

– А Боря?

– В огороде, яму под виноградную золу копает заранее, чтобы потом ее на зиму туда уложить. А то потом по холоду придется землю долбить как в прошлом году.

Эти вопросы сейчас имели скорее символическое нежели реальное значение того, что Ксения Андреевна по-прежнему пытается быть в «курсе всего» и держит руку на «пульсе жизни» семьи сына. Однако она была настолько слаба, что даже такие символические усилия отняли у нее слишком много сил, в результате чего Ксения Андреевна вновь погрузилась в полузабытье.

1917 г.

После отъезда хозяев и бегства прислуги барский дом некоторое время стоял совершенно необитаемым. Вокруг едва ли не все также уцелевшие барские усадьбы беспощадно грабились, растаскивались по бревнышку и кирпичику, сжигались, а подшиваловцы все никак почему-то не могли решиться. Все же надо признать не было у потомков крепостных Римских-Корсаковых этакой всеобщей ненависти к своим господам. Отдельные мазурики, конечно, были не прочь поживиться барским добром, но таких насчитывалось немного и они побаивались «вылезать» без поддержки большинства. Тем временем в деревне с фронта все больше прибегало дезертиров, распропагандированных большевиками или эсерами. И чем их больше становилось, тем сильнее они подбивали односельчан не сидеть «сложа руки», а идти грабить имение. Старики в основном противились – не дай Бог господа вернуться, отвечать придется. Эти колебания продолжались почти до конца года, когда из Питера пришло известие, что там власть взяли большевики. Фронт окончательно рухнул и почти все воевавшие подшиваловцы, многие с оружием, возвратились домой. Именно фронтовики и составили большинство в созданном местном органе власти, подшиваловском сельсовете.

Вернулся домой и отец Ксении, без наград, но дважды раненый и с изрядно подорванным здоровьем – нигде не умел жить Петр, ни в мирной жизни, ни на войне. Он и раньше-то к хозяйству особой рачительности не имел, а тут вообще отвык от оного. А на отхожий промысел идти у него уже и здоровья не доставало, да и желания тоже. Он вообще почему-то рассчитывал, что дальше у него получиться жить, вообще тяжело не работая. Так что по дому и на огороде по прежнему в основном пласталась мать, ибо Ксения тоже и в земле ковыряться и под корову садиться не собиралась. Она считала, что на то имеет полное моральное право, ибо в последние годы только благодаря ее помощи семья могла неплохо существовать в сравнении с односельчанами.

Незадолго до Рождества по деревне прошел слух, что сельсовет вот-вот примет решение о национализации, то бишь, об официальном разрешении на грабеж имения. Сельсоветчики боялись, что из города приедут представители новой власти, имение опечатают и заберут в казну. Сельсовет состоял в основном из сочувствующих эсерам, скептически относящихся к власти большевиков. Все понимали, что поровну разделить барское добро вряд ли получится, скорее всего каждый будет хватать как можно больше. Немецкая часть деревни к этому «мероприятию» не привлекалась. Во-первых, ещё их далекие предки «баронской палкой» были отучены брать чужое, во-вторых, то было в определенной степени справедливо, ведь немцы не воевали, не бедовали последние годы, и главное… Главное, не их предки столетиями горбатились на Римских-Корсаковых, преумножая их богатства.

Ксения в этой ситуации сориентировалась мгновенно и стала энергично озадачивать отца:

– Тятя, на послезавтра назначили имение грабить, слышал?

– Ну, слышал… и мы пойдем. Может и нам что обломиться. Да, ты и знаешь, что где там лежит, покажешь, – отец явно до конца не прочувствовал момента.

– В том-то и дело, что знаю. Как стемнеет запрягай лошадь, надо в имение ехать пока там еще все цело. Через черный ход зайдем, я знаю, как можно дверь открыть. Возьмем самое дорогое пока все не растащили.

Не сразу Ксения убедила неповоротливого отца сделать как она велит и не терять времени даром, иначе все лучшее, конечно же, достанется сельсоветчикам. Ночью, воспользовавшись вьюгой и кромешной темнотой, в санях с запряженной приведенной Ксенией из имения лошадью, она, отец и братья, подъехали к барскому дому с тыла, к черному ходу. Дверь оказалась закрыта изнутри на засов. Но Ксения знала, как пробраться в дом через крышу и чердак. Она «проинструктировала» младшего брата. Тот залез на крышу, отодрал доски которыми было забито окошко чердака и, проникнув в дом, изнутри открыл засов. Уверенно ориентируясь в хорошо знакомом ей доме, Ксения прошла в столовую, показала отцу, где надо поднять половые доски, чтобы достать оттуда серебряные ложки, вилки, подстаканники, наиболее ценную посуду. Отец с братьями носили все это в сани и аккуратно складывали, прикрывая соломой, ею же и перекладывая, чтобы дорогие хрусталь и фарфор не побились в пути. Ксения в почти полной темноте ни разу не ошиблась, когда показывала, где что брать. Брали только самое ценное и что можно было разместить в санях, чтобы увезти за один раз. Дабы не заподозрили, что кто-то здесь побывал, внешнее убранство: портьеры, занавески, картины, мебель и ковры не трогали. За всем этим строго следила Ксения, а отец и братья беспрекословно ей подчинялись. Отрезы ситца, кашемира, шевиота, гепюра, шелка, что лежали в кладовке, Ксения распорядилась забрать все. Любая мануфактура сейчас была едва ли не дороже золота. На них можно было обменять все что угодно.

Уже глубоко за полночь отец сказал, вошедшей в раж «собирательства» дочери:

– Все, сани под завязку забиты, больше ничего не влезет, разве что по мелочи.

– Хорошо, я тут все расставлю как было, следы наши, что на полу остались вытру. А вы вниз ступайте, там меня подождите.

Отец с братьями пошли к черной лестнице, а Ксения, быстро стерев следы от валенок на паркете, прошла к печке и, нащупав нужную изразцовую плитку, надавила на нее, открыла тайник, достала нелегкую коробку – все золотые оказались на месте. Она сунула коробку за пазуху, под тулуп, да так чтобы ее совсем не было видно – она не хотела, чтобы кто-то из родни узнал про эту коробку. То была ее личная добыча, ее собственность. Не то чтобы она не доверяла отцу, но зная его «хозяйскую хватку», не сомневалась, что в его руках и эти немалые деньги быстро пойдут по ветру. Уже собираясь спускаться вниз, Ксения вспомнила о книге. Тут же поднялась в библиотеку, быстро нашла нужный фолиант и побежала вниз.

– Это-то зачем, вон она какая тяжеленная, печку, что ли растапливать? – отец выразил недоумение тем, что проявив такие чудеса практичности, дочь зачем-то тащит с собой столь малополезную вещь.

– Да это так… картинки там красивые, – не стала вдаваться в подробности Ксения и тут же прервала разговор, чтобы не пояснять, что же за картинки ей там так понравились. – Федька, давай закрывай дверь как было и через чердак вылезай, да не забудь там доски на место приладь, чтобы не заметил никто…

Дома они тщательно попрятали в сараях и подполье столовые приборы, посуду, отрезы мануфактуры. Потом Ксения строго настрого наказала всем, особенно братьям нигде про их ночной «набег» не болтать. А коробку с золотом, она в тайне от всех завернула в водонепроницаемую клеенку и закопала на огороде.

Как и предполагала Ксения, честного дележа барского имущества не получилось. Членам сельсовета и их родственникам достались наиболее жирные куски, а остальным, что называется, «губы помазать». Правда кое-кто из бывшей прислуги, увидев, что отсутствует много ценных вещей, и вся мануфактура из кладовки, заподозрили, что кто-то тут побывал до дележа. Подозрение пало на сельсоветчиков. Те божились, что как при всех заперли и опечатали дом, так в него не заходили, о чем свидетельствуют неповрежденный замок и целая печать. Но им не поверили, ведь и ключи и печать хранились в сельсовете. Ксения же отвела от себя всякие подозрения тем, что одной из первых прилюдно объявила о недостаче той же мануфактуры. Впрочем, вскоре нашли вполне подходящую кандидатуру на роль потенциального расхитителя. Бывший барский конюх, который ранее забрал с барской конюшни двух лучших лошадей, как бы для сохранения. Он месяц назад запряг тех лошадей в две телеги, погрузил на них все свое имущество и вместе с семейством отбыл в неизвестном направлении. Решили, что именно он перед отъездом наведался в имение и забрал то, что пропало. Косвенным подтверждением данной версии стали кое как прилаженные братом Ксении доски на чердаке. Они и дали ответ на вопрос, как конюх проник в дом, не сломав замка и печати.

Большинство подшиваловцев остались крайне недовольны дележом барского добра и в знак восстановления справедливости стали буквально растаскивать как сам барский дом, так и другие сооружения в имении. В результате вскоре в том доме уже не было ни окон, ни дверей, ни паркета, ни большей части крыши, растащили оранжерею, а знаменитую липовую аллею, гордость Римских-Корсаковых срубили на дрова.

1918 год выдался столь же тревожным и голодным, как и предыдущий. Большинство подшиваловцев выживали, продавая в городе то, что взяли в имении. Тем же жила и семья Ксении. Они с помощью бабы Глаши и ее детей обменивали на продукты кое что из помещичьей посуды и отрезы мануфактуры. С учетом того что их «обменный фонд» оказался куда больше чем у прочих односельчан, пережили они этот год относительно безбедно.

А вокруг разгоралась Гражданская война. Большевистская советская власть в Поволжье зашаталась и ее сменил эсеровский КОМУЧ. С востока от Подшиваловки против большевиков выступили уральские и оренбургские казаки. В этой чехарде большинство подшиваловцев сидели по домам и ждали когда все более или менее успокоится. В то же время возвращения прежних порядков уже не хотел никто. Русская часть деревни, понятное дело, опасалась возвращения господ, а немцы хоть из имения ничего и не взяли, да и брать не хотели, но тоже не хотели возврата старой власти, которая их во время войны с Германией очень сильно притесняла. Все жили в надежде, что придет такая власть, которая всем будет по нраву. Когда прокатилась весть, что царь с семейством расстреляны в Екатеринбурге… то была радостная весть. Нет, никто из подшиваловцев не жаждал царской крови, просто этот расстрел восприняли как полное освобождение от ответственности перед господами за разграбление имения.

Те, кто понюхал фронта, как правило, не рвались воевать. Но молодые парни, не хлебавшие фронтового лиха… они были не прочь пострелять, на лошадке поскакать, сабелькой помахать, мир посмотреть. А так как большинство в Подшиваловке составляли бедняки, то они в основном сочувствовали большевикам. Кто-то записался в регулярные части Красной Армии, кто-то примкнул к красным партизанам. Последние не столько воевали, сколько промышляли грабежами, благо царившие вокруг беззаконие, вседозволенность и неразбериха тому способствовали. Во второй половине 1918 года красные перешли в контрнаступление и почти до самого Урала восстановили свою власть. Но не надолго, уже весной 1919 года в наступление перешли белые, которых возглавил объявивший себя верховным правителем России адмирал Колчак.

В результате наступления белых Подшиваловка оказалась как бы в расщелине между фронтами и случилось то, во что уже и не верил никто, и о том думать забыли: в деревню вошел отряд казаков и с ними приехала Ирина Николаевна со своим мужем…

1963 г.

В очередной раз «сновидение» прервало вновь усилившийся шум в доме. Это сын пришел с улицы и решил послушать новости, увеличив громкость радитрансляционного приемника. Сноха, боясь потревожить сверкровь, всегда приглушала громкость, ну а сын он и есть сын, тем более любимый. Ему Ксения Андреевна многое позволяла. По радио превозносили успехи советской космонавтики, дескать и спутник мы первыми запустили и первого космонавта и первую женщину-космонавта… Ксения Андреевна была бесконечно далека от всего этого, охватившего в последние годы страну «угара гордости». Она этого искренне не понимала, удивлялась, что все вокруг, в том числе и сын со снохой искренне радуются этим успехам, тоже гордятся. Какая гордость, если живешь плохо и эти космические успехи ни как ту жизнь не улучшают? Чему радоваться, когда все здесь, на краю света, в основном оказались не по своей воли? С чего радоваться такой жизни, только потому, что другой не видели? А вот она видела и со стороны, и сама жила по-настоящему хорошей жизнью, хоть и недолго и может сравнить. А тут все живут почти так же как жили те же крепостные крестьяне сто лет назад. Так же работают в колхозе, где господская барщина заменена государственной, а в принципе одно и тоже, так же топят печки, держат скотину, пасут, убирают за ней, доят коров, вскапывают и пропалывают огороды. Слава Богу, здесь много теплее чем в саратовских степях потому кроме картошки, лука и помидоров вырастают яблоки, груши, урюк, виноград… Да вот еще радио орет, про космос хвастает – раньше не было такого. А в целом – разве это жизнь? Разве так жили ее господа, да и она сама в недолгие годы НЕПа, когда казалось начала сбываться ее вожделенная мечта – стать госпожой?

А сейчас… Может быть самым большим начальникам счастливо и легко живется? А остальные как их предки мучились, так и они мучаются. Впрочем, то что большинство живет тяжело Ксению Андреевну не возмущало. Она давно уже осознала аксиому жизни, для того большинство тяжело работает и плохо живет, чтобы избранные, меньшинство жили легко и в удовольствие. Но вот то, что ни она, ни ее дети, несмотря на все её старания в число тех избранных так и не попали – это её угнетало даже сейчас, так сказать, на смертном одре.