Госпожа

Вот так и посватался первый жених к первой невесте. Почему он оказался у Ксении всего лишь пятым по счету? Сам-то он уже давно, чуть не сразу как вернулся, хотел свататься, но отец сначала воспротивился – уж очень не нравился ему отец Ксении, дескать, при таком безалаберном кореннике даже от такой ухватистой дочери хорошее потомство вряд ли родится. Яков долго его уламывал. Да и вообще не с бухты-барахты все это получилось. Сначала подкараулил Яков Ксению на улице и меж ними произошел разговор. Обычно не так все это происходило в Подшиваловке. Парни с девчатами встречались на посиделках, провожали до дома, целовались… и где-то через полгода-год засылали сватов. Случались и из ряда вон выходящие случаи, когда парень затаскивал девку куда-нибудь в стог, или на сеновал. Девка, что называется, «брюхатила» и тут уж волей-неволей приходилось свататься… Но две войны, и то что большинство парней в это время отсутствовали, а многие и вообще не вернулись… все это скорректировало привычный порядок вещей. То же можно сказать и о Ксении с Яковом. Они ведь тоже являлись уже явными «переростками», и последние годы жили далеко не в оранжерейных условиях, а что называется, активно пытались устроиться в жизни и все уже оценивали с высоты своего специфического жизненного опыта. А оный не предполагал романтичного отношения к жизни.

– Вот что, Ксюша… ты, наверное, слышала, что я с войны много чего привез, да и у советской власти я на хорошем счету, воевал за неё? Так, что на ногах хорошо стою. Выходи за меня, ни в чем нужду терпеть не будешь. Ты в барском доме к чистой жизни привыкла, за мной также будешь жить. Черной работой неволить не буду. Не за то я воевал, чтобы моя жена за коровами ходила да в навозе ковырялась. Поверь, я не брешу попусту, я при новой власти в большие люди выйду, я скоро в партию запишусь и со многими коммунистами дружбу на войне водил, они рекомендации мне дадут, и в городе у меня верные товарищи есть. Ну, а потом и сельсовет мой будет. Там сейчас одни беспартийные сидят, в уезде начальство этим недовольно. Мне уже прямо сказали, как большевиком законным станешь подшиваловский сельсовет тебе поручим. Ты ж девка умная, понимать должна, что за мной как ни за кем хорошо жить будешь, как сыр в масле кататься, – горячо уговаривал её Яков.

Ксения слушала и сердце её замирало. Сбывалось то, что пророчила ей перед расставанием барыня Ирина Николаевна. Выйти замуж за местного начальника? Но до сих пор в её понимании тот начальник отождествлялся с мужиком заметно старше её, никак не менее 30 лет от роду. И даже в мечтах это её несколько коробило. Она вспомнила, как Ирина Николаевна отказывала слишком старым претендентам на её руку, к которым, напротив, был весьма благосклонен её отец. Но даже здесь ей вдруг вот так повезло, ведь Яков по всему был то, что надо – молодой перспективный кандидат в советские начальники. Ведь в наступивших реалиях даже богатство не столь значимо как раньше, главное власть, должность. А тут и то и то в наличии.

Ксения для вида не поддалась на уговоры, снисходительно улыбнулась и сказала, что подумает. На следующее «свидание» она заготовила несколько вопросов:

– А где мы будем жить, кто оплатит свадьбу и насчет обещания не неволить её черной работой – кто в доме её будет делать?

Яков на радостях начал вообще сулить «златые горы». Пообещал, что отделится от отца, построит свой просторный дом, наймет батраков для работы в поле и прислугу для дома и много чего еще. Ксения понимала, что далеко не всё из того что обещал Яков исполнится. Но ей так хотелось, чтобы исполнилось хотя бы что-то, стать если не полноценной барыней, то хотя чем-то вроде неё. Потому, опять же не изменив себе, она несколько свысока, эдак по-барски произнесла, словно делая великое одолжение:

– Ладно, засылай сватов…

1963 г.

Следующее возвращение Ксении Андреевны в реальность спровоцировал громогласный диалог снохи и сына. Вернее, сын говорил на необычно высоких тонах. Столь жаркий спор возник в связи с проблемами в снабжении местных магазинов продовольственными товарами. На периферии это ощущалось особенно остро. С прилавков вдруг совсем пропала всякая крупа и её «выбрасывали» раз в неделю и продавали по одной пачке на человека. Вот сноха и решила поставить в очередь и детей, чтобы таким образом приобрести еще две пачки. Главу семейства, унаследовавшего от матери качество именуемое гордостью, это возмутило:

– Не бывать такому, чтобы мои дети как нищие стояли часами в очереди за пачкой несчастной крупы!

– Да что с ними сделается, зато две лишние пачки в доме будут, – не повышая голоса, отстаивала свою точку зрения сноха, никогда особой гордостью не отличавшаяся.

– Я лучше у себя на работе достану это пшено, да и зачем тебе столько? – не уступал сын.

– Как зачем, вон, говорят, в зиму голод будет. Не только пшено, соль и спички надо запасать. Забыл, что ли как голодали?

Жители Поволжья, что пережили 20-е и 30-е годы не помнить о голоде не могли. Потому и сын сразу стушевался, и вместо жены начал ругать власть:

– Да уж… Черт бы этого Хруща побрал. Сколько про кукурузу и целину орал… доорался, опять в стране жрать нечего. Фашистов победили, в космос, вон, летаем, а продуктов как не хватало, так и не хватает. Кукурузник чертов… Ну, ладно здесь на юге она хорошо растет, а на север-то зачем ее попер!? Вон сколько площадей под нее там засеяли, а она не родится на таком холоде. А сколько с тех площадей можно было пшеницы и ржи собрать. Или Целину вон распахали, сколько пастбищ казахских погубили, а там за десять лет всего один год урожайный был. А если бы казахам позволили там скот без ограничения водить, они, может, страну бы мясом завалили. А так, ни хлеба, ни мяса. Одно слово, балбес лысый…

– Тише ты, Володь… Не дай бог, кто подслушает, да донесет, – забеспокоилась сноха.

– Да и пусть, поди не сталинские времена. Сколько можно бояться? – хорохорился сын, но заговорил тише.

У Ксении Андреевны затекла спина и она попыталась повернуться, кровать заскрипела. В комнату с озабоченным лицом заглянул сын:

– Мам, ты что?

– Ох, Володь, помоги… Что-то совсем сил нет, – слабым голосом попросила Ксения Андреевна.

Сын бережно помог матери повернуться на бок.

– Мам, может покушаешь?

– Не хочу, сынок… Я лучше так полежу.

– Ну, как же, надо обязательно есть, оттого и сил у тебя нет, – настаивал сын.

– Не могу, в горло эта каша не лезет, – решительно возражала Ксения Андреевна, которой опротивела манная диета.

Подслушанный разговор, где сын костерил нынешнего главу государства, побудил Ксению Андреевну начать думать о Хрущеве. Каков этот новый «царь», сумевший из «грязи» подняться на самую высокую властную вершину. Она не раз в газетах, которые выписывал сын, и в городском кинотеатре, когда перед фильмами демонстрировали киножурнал «Новости дня» видела и его, и его жену. И это нынешние цари!? Если цари такие, то что о нижестоящих господах говорить? И все начальники и их жены, которых видела и знала Ксения Андреевна все равно где, здесь или в Саратове, или в Калининграде… Даже одетые в хорошие костюмы, платья, шляпы… все они разве что тщились казаться настоящими господами. Когда Ксения Андреевна была еще здорова, она не раз представляла, как бы она носила эти платья, шляпки, какой бы дамой она в них смотрелась, какой бы она стала госпожей. А ведь так бы оно и случилось, если бы ее муж оказался не только рисковым и ухватистым, но и достаточно прозорливым, хитрым и смог бы вывернуться тогда в тридцатые годы, как эти тогда сумевшие уцелеть, усидеть на должностях, а сейчас как этот лысый со своей Ниной изображают господ. Они сумели, а ее муж, увы, нет.

1921 – 1922 г.г.

НЭП – это краткий и в то же время уникальный период в русской истории. Всего несколько лет, но сколько всего за это время произошло. Революция и Гражданская война смели многовековую сословную градацию общества, они же ликвидировали главный источник экономических противоречий на селе – помещичье землевладение. И еще один немаловажный фактор существенно влиял на ситуацию того времени – взявшие власть большевики еще не определились, что делать дальше. Ведь это сказать легко: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». А в реальных условиях послевоенной разрухи марксову теорию применить оказалось весьма сложно. В большевистском руководстве по этому поводу царили разброд и шатания. Это относительное безвластие позволило на местах событиям развиваться большей частью стихийно. В Подшиваловке так же как и всюду разделили помещичью землю. Казалось, изголодавшиеся по работе и имеющие теперь в достатке земли крестьяне произведут несметное количество хлеба и прочих продуктов, завалят ими никогда не евшую досыта страну, но…

Введенная Советской Властью продразверствка напрочь отшибала желание трудиться – сколько не собирай хлеба все одно почти все отберут продотряды. Не в последнюю очередь введение НЭПа обусловило то, что большевики смекнули: и дальше проводить политику военного коммунизма никак нельзя, кончится такая политика массовым голодом. Заменили продразверстку продналогом, позволили 70% урожая оставлять крестьянам на свои нужды. И вновь, казалось, появилась, наконец, у крестьянина возможность, а главное смысл резко увеличить производство. Но, увы, в Поволжье и это не сработало, ибо свое веское слово сказала Природа.

Осень 1920 года выдалась сухой, малоснежной случилась и зима. По весне влаги в земле оказалось так мало, что даже Волга не разлилась как обычно. Весной 1921 года сеяли в надежде, что недостаток влаги в почве восполнят летние дожди. Но и лето пришло сухое и жаркое. Поля прорезали хаотичные сухие трещины. Особенно тяжелая ситуация сложилась как раз в саратовском заволжье. Ко всему уже в августе на едва взошедшие немногочисленные хилые колоски налетела прожорливая саранча. В общем, урожая в 1921 году почти не собрали. Такое иной раз случалось и раньше, но тогда крестьян в какой-то степени выручали запасы, оставленные от прошлых урожаев. Но сейчас этих запасов не было, ибо все излишки выгребли по продразверстке, не было, ни у бедняков, ни у богачей, ни у русских, ни у немцев. По всему Поволжью разразился невиданный голод.

В предыдущие годы, когда бушевала Гражданская война в Подшиваловку из городов, чтобы не умереть с голода понаехало немало народа. Баба Глаша это лихолетье не пережила, померла, а вот её дети с семьями все прибежали в родную деревню. Теперь же наблюдалась обратная картина, подшиваловцы побежали в город, чтобы не умереть с голоду в деревне. Впрочем, не в Подшиваловке сложилась самая тяжелая обстановка, ей еще повезло, ибо стороной прошла августовская напасть, саранча и кое-какой урожай с полей все же собрали. В большинстве деревень и сел Заволжья было куда хуже. Голод и болезни как косой косили людей. Ели все, что можно было есть: траву, полынь, лебеду, насекомых, лошадей, собак, кошек, скотину, которую нечем было кормить забили в первую очередь…

Но не только по причини «милости от саранчи» Подшиваловка избежала в значительной степени участи своих соседей. Того урожая что собрали подшиваловцы все равно не хватило бы для прокорма, и самое позднее после Рождества все одно разразился бы голод. Деревня голодала не столь ужасно потому, что в ней смог организовать действенную борьбу с голодом местный сельсовет. А один из членов сельсовета, молодой коммунист Яков Буров, проявил невероятные энергию и находчивость.

Когда запасы хлеба в деревне стали подходить к концу, Яков поехал в Саратов и там через своих знакомых по партизанской деятельности сумел выбить для Подшиваловки продовольственную помощь, которая шла по линии Красного Креста и которую курировали норвежский ученый Фритьоф Нансен и Папа Римский. И таких обозов с продуктами Яков с зимы по лето 1922 года организовал несколько. Причем обозы сопровождала охрана из подшиваловцев, чтобы по дороге их не разграбили, что в голодающем краю случалось часто. Особенно памятным был обоз в феврале месяце. В том обозе, кроме всего прочего прибыл и дар Папы Римского, неведомое для крестьян какао. Его варили прямо на улице в полевых кухнях и наливали в кружки, чашки, котелки, кастрюли, чугунки… всем желающим. В придачу к какао давали пшеничную булочку. Понятное дело, за невиданным лакомством сразу выстроилась очередь. Но, увы, даже недоедающие люди далеко не все смогли столь непривычный напиток выпить.

К тому времени Ксения с Яковом уже отделились от стариков Буровых и жили в своем новом доме. Более того летом 1921 года Ксения родила первенца, сына которого в честь Ленина назвали Владимиром. Ну, а дом… для члена сельсовета, имевшего деньги и власть, нанять за приемлемую цену работников в условиях безработицы не составило проблем, то же самое и со стройматериалами. В новый дом молодые супруги въехали осенью 1921 года, как раз в преддверии надвигавшегося голода. Яков мотался в Саратов, организовывая помощь для деревни, но и себя не забывал. В обозах у него всегда имелась «личная заначка», которую он втихаря разгружал на своем подворье. И в этот раз, возвратившись с очередным обозом, Федор забежал домой, поцеловал жену и лежащего в люльке сына, не преминув с гордостью поведать:

– Слава Богу, довез! Возле Головиньщино еле отбились. Хотели задние сани у нас увести. Но мы не дали, в воздух стали стрелять, отогнали. Ксюшь, там какою-то какаву привезли в полевых кухнях. Сейчас воду разогреют, мешок туда высыпят, сварят и будут как чай всем раздавать. Дай какую-нибудь кастрюлю, я и нам принесу.

Ксения выслушав мужа постучала его пальцем по лбу и передразнила:

– Какава… Не вздумай. Ты знаешь, что такое какао на одной воде да еще в котле приготовленное? Его в рот не возьмешь. На вот, набери с полмешка и принеси порошок. Я знаю, как его вкусно готовить. Наши баре его только с молоком пили, да с сахаром. А там в котле без молока, без сахара, его вообще пить нельзя, блевать все будут как с похмелья…

Ксения сбегала в дома отца и свекра, предупредила, не ходить пить какао из походных кухонь, а шли к ним, чтобы насладиться этим напитком, а не хлебать тошнотворную бурду. Тем временем возле походных кухонь уже давились не только подшиваловцы, но и жители соседних деревень, которые набежали, прослышав о раздаче в Подшиваловке «гостинцев от Папы Римского». Мало кому то какао пришлось по вкусу, многих тут же выворачивало прямо на снег.

Вследствие родов и того, что в отличие от большинства односельчан Ксения не голодала, она вновь заметно поправилась, а так как любила нарочито богато одеваться и ей было во что, то она и выглядела… Нет, барыней-помещицей она не смотрелась, скорее купчихой с картин Кустодиева. И если бы в округе не свирепствовал голод, то столь цветущий вид жены бывшего красного партизана, нынешнего члена сельсовета и коммуниста возможно и не вызвал бы у односельчан столь негативной реакции. И если бы в деревне не были многим обязаны Якову вряд ли бы Ксении сошла с рук такая нарочитая, бьющая в глаза сытость. Ксения чувствовала это отношение, но воспринимала его как ту же зависть, что раньше крестьянки демонстрировали в отношении нарядов и стати Ирины Николаевны. Она же все больше входила в образ барыни и без стеснения ходила по деревне, нарядившись в обновы, что регулярно привозил ей из города муж, выставляя напоказ и наряды, и обтянутые оными округлости. Платья и кофты не всегда подходили по размеру, но Ксения в горничных прошла такую школу, что умела подогнать по фигуре любую одежду.

Яков тоже особо не обращал внимание на «общественное мнение», считая что имеет законное право одевать жену как барыню, не говоря уж о том, что вволю кормить, даже когда вокруг едва ли не все влачили полуголодное существование.

Замечание Ксении решился сделать только отец, когда она в очередной раз зашла к ним в гости:

– Ты бы Ксюш, того… особо-то богачеством и тем что у вас хлеба вдоволь не хвалилась, да и одевалась поплоше, а то сглазят. Уж больно народ вокруг злой с этой голодухи стал.

– Ой, тять, да знаю я всё… пустое это. Почему-то когда барыня Ирина Николаевна тут ходила в шляпке с перьями, вся в золоте и платье нарядное в заду и на груди у неё чуть не лопалось, а все вокруг в дерюгах, рубахах дырявых, босые… И никто тут ей свое зло в глаза не высказывал. Напротив, все ей улыбались, кланялись, да здравия желали, – отмахивалась от советов отца Ксения.

– То барыня, – качал головой отец.

Ксения на это ничего не ответила, лишь смерила отца снисходительным взглядом…

Когда-то, еще в бытность свою горничной, Ксения много раз слышала досужие разговоры гостей своих господ. Они рассуждали о политике, или еще о чем-то ей непонятном. К таким разговорам она обычно не прислушивалась. Но вот когда говорили о всяких там житейских нюансах, это она очень даже неплохо воспринимала. Однажды за бильярдом гости заговорили о продовольственных проблемах России. Кто-то посетовал, если бы страна сумела изжить такое бедствие как периодические неурожаи и хотя бы одно поколение выросло не зная страха голода, то невозможны были бы никакие революции и прочие волнения и наступили бы всеобщее благоденствие, равенство, любовь и братство. На это один из гостей, рассмеявшись, возразил:

– А вы в самом деле хотите встать вровень с мужиками и ничем от них не отличаться?

Приверженец равенства и любви на это ответа не нашел, и явно смутился. Зато его оппонент поучительно добавил:

– И насчет голода тоже самое. Когда все вокруг сытые удовольствие от собственной сытости особо не чувствуется. А вот когда вокруг много голодных и полуголодных, плохо одетых, ох как приятно самому быть сытым и хорошо одетым. И эти голодные и плохо одетые, думаете они о равенстве и братстве мечтают? Большинство их них мечтают быть на нашем месте, но никак не о всеобщем равенстве. Так что всеобщее равенство и благоденствие не возможно в принципе.

Сейчас как никогда это удовольствие быть сытой среди голодных ощущала и Ксения. То было ни с чем не сравнимое чувство внутреннего удовлетворения. Отчетливо стала понимать она и то, о чем догадывалась давно: ради этого и рвутся во власть все новые начальники. Все эти громкие слова о равенстве и братстве, что они произносят на собраниях – это ничего не значащая болтовня. Главное устроиться так, чтобы лучше есть, одеваться, что бы при этом ни самому и никому из его семьи не приходилось тяжело работать. Для того, в конце-концов, проявлял активность и Яков, чтобы относительно хорошо жила его семья.