Тайна убийства Столыпина

– Это разнообразие вынести можно, – ответил Столыпин, – а вот разнообразие в политических вкусах и умах вынести трудно.

Наверное, для того, чтобы не было еще большего разнообразия, по величайшему решению и был командирован в губернию генерал-адъютант Сахаров. Ему предписали подавить беспорядки. Сахаров остановился в доме губернатора, откликнувшись на приглашение Столыпина.

В одну из ночей Столыпина разбудили. Прислуга объяснила: из Пензы приехали рабочие, чтобы предупредить власти, что на Сахарова готовится покушение. Утром губернатор пригласил к себе жандармского полковника, возглавлявшего охранное отделение, чтобы сообщить ему неприятную новость. Но полковник был высокого мнения о своей службе, гражданских суждений не признавал. Потому и посмел надерзить молодому губернатору:

– Позвольте нам лучше знать, чего хотят эти революционеры. У них другие замыслы, не покушение на генерала. Мы знаем, что он им вовсе не нужен!

Но вышло все иначе. Утром на прием к генералу явилась просительница – молодая женщина, миловидная, стеснительная. В руках она держала прошение.

Чиновник ввел ее в комнату и, выходя, прикрыл дверь. Он заметил, как просительница протянула Сахарову бумагу.

Генерал только успел произнести: «О чем изволите просить?», как раздался выстрел и, резко толкнув дверь, Сахаров вышел, шатаясь, из комнаты, весь в крови. Здесь же, в дверях, он упал. Вслед за ним из кабинета выбежала женщина, которая бросилась по лестнице вниз, на первый этаж. Ее задержал чиновник по особым поручениям Оболенский.

Бумага, оставшаяся на столе у генерала, была не прошением, а приговором революционеров, который они вынесли присланному усмирителю.

Волнения и бунты прокатывались по губернии, как огонь: крестьяне жгли все, что попадало под руку, – помещения, мебель, библиотеки, хозяйственные постройки. Они ничего не разворовывали, просто жгли. Жгли даже амбары, скотные дворы. Столыпин считал, что крестьяне должны одуматься, ведь трудно крестьянскому сердцу видеть коров, лошадей и овец ревущими от боли, издыхавшими на их глазах с распоротыми животами.

Чиновник по особым поручениям Оболенский возмущенно говорил Столыпину:

– Это же революция!

Когда они ездили по губернии в железнодорожном вагоне, то видели, как освещена степь факелами. Казалось, все вокруг горит, и даже чувствовался жар этого пламени. Становилось страшно.

Из степей беспорядки пришли в город. По улицам шествовали манифестации – выступали и правые, и левые. Двигались они, как римские центурионы – впереди самые отборные, самые сильные, крепко сложенные, последние ряды несли корзины с булыжниками. Задние подавали булыжники по цепочке вперед. Начиналось метание камней, а затем стрельба.

Столыпину советовали:

– Надо вводить войска!

Столыпин отвечал:

– Если мы их введем, будет бойня! Убитых станет больше.

– Вы знаете, Петр Аркадьевич, какая вокруг злоба и ненависть! Все сошли с ума. Один местный ветеринар вел своих сторонников громить помещичью усадьбу, одевшись в костюм времен Ивана Грозного!

– Народ одумается, – говорил губернатор, – поймет, где правда. Скоро все узнают, что основное зло творят подстрекатели.

– Да, Петр Аркадьевич, левые хотят поджечь Саратовскую, а заодно с ней и Пензенскую губернию, а дальше всю Россию. Им мерещится страна без царя и без правительства.

– Не получится! – упорствовал Столыпин. – Вспомните мое слово, не получится. В пещерный век мы не вернемся!

Столыпин не отсиживался за штыками охраны, как это делали некоторые губернаторы. Напротив, он вел себя смело. Без страха мотался по губернии, появляясь в самых неожиданных местах, где клокотала толпа, и безоружным выходил к ней, скандалившей и галдевшей. Его речи были коротки и понятны фабричному люду и крестьянам, отрезвляюще действовали на всех. Не побоялся он отправиться и в город Балашов, хотя его отговаривали от этого, пугая опасностью.

Именно после поездки в Балашов, где происходили самые серьезные волнения, Столыпин написал жене: «Теперь я узнал, что значит истерический клубок в горле, сжимающий его и мешающий говорить, и понял, какая воля требуется, чтобы при этом не дать дрогнуть ни одному мускулу лица, не поднять голоса выше желательного диапазона».

Много раз он бывал в опасности.

Однажды увидел, как стоящий перед ним мужчина навел на него пистолет. Распахнув пальто, он перекричал толпу:

– Стреляй!

Тот не решился, опустил руку.

В другой раз, выйдя из железнодорожного вагона, он направился в село, где бушевали страсти. Какой-то парень, вышедший из толпы, крайне возбужденный и взволнованный, шагнул навстречу Столыпину. Увидев, что рядом с губернатором нет ни охраны, ни полиции, этот парень нагло поднял голову, не скрывая своего злого намерения. Ничего хорошего от него ждать не приходилось. Столыпин, оценив ситуацию, не растерялся:

– А ну-ка, подержи мою шинель!

И парень, намеревавшийся поднять руку на губернатора, держал его шинель, пока тот выступал перед собравшимися, призывая их одуматься и вернуться к порядку, к мирной жизни.

В то время, когда некоторые надеялись на то, что река, вышедшая из берегов, со временем успокоится сама, другие считали, что предстоит многое сделать, чтобы обуздать стихию и направить ее в нужное русло.

Столыпин был из тех губернаторов, которые стремились сами обуздать стихию и не сидели сложа руки в своем кабинете. Он выходил к народу. Когда произошли беспорядки в старой части города, на Театральной площади, он не побоялся прийти на митинг левых. Из окна третьего этажа дома возле площади, где собралась толпа, в губернатора швырнули бомбу. Она взорвалась, убив несколько человек. Столыпин не пострадал, стоял невредимый и, сохраняя хладнокровие, спокойным голосом просил собравшихся:

– Разойдитесь по домам и надейтесь на власть, вас оберегающую!

Толпа, увидев такое спокойствие губернатора, разошлась.

Вначале он старался улаживать конфликты мирным способом, не вызывая войска. В деревню воинские части не посылал, считая, что, пока губернская власть спокойно выполняет свои обязанности, революция восторжествовать не сможет. Он говорил, что неразумно утомлять войска передвижениями по губернии от одного погрома к другому, что это лишь внесет еще большую сумятицу и ослабит саму власть. Погромы, казалось, не пугали его.

– Это безобразие долго продолжаться не будет, – говорил он подчиненным. – Если в нынешних условиях сохранится государственно-административный аппарат в целости, то это поможет спасти Россию. Не в крупном землевладении сила России. Большие имения отжили свой век. Их, как бездоходные, продают сами владельцы. Они уже не опора страны…

– А в чем опора? – спрашивали его.

Он твердо отвечал:

– В царе. Без царя не будет страны.

И, выступая перед народом, говорил:

– Без царя вы будете нищими, а все мы будем бесправны!

Когда в конце 1905 года волна погромов захлестнула губернию, Столыпин решил силой прекратить разгул погромщиков и водворить порядок. Он запретил собрание левых в городском театре, а когда те все же стали собираться, невзирая на его запрет, приказал выставить войска. Левые отступили, понимая, что губернатор шутить не намерен, что свое слово он сдержит.

Тогда смутьяны избрали другой способ, чтобы досадить Петру Аркадьевичу. Они стали присылать ему анонимные письма с угрозами.

Однажды он прочитал письмо, в котором неизвестный грозился отравить его маленького сына, и хотя Столыпин был уверен в прислуге, которую хорошо знал, все же обязал домашних принимать все меры предосторожности. С каким чувством тревоги следили супруги за своим единственным сыном, которому угрожали! Но разве только пища вызывала у них озабоченность? Разве на дочерей их не могли покушаться?

При докладе правительства Николай II интересовался, как обстоят дела в Саратовской губернии, и, узнав, что власть там в твердых руках и беспорядки усмиряются, обмолвился:

– Что ж, Петр Аркадьевич наши ожидания оправдывает!

* * *

Столыпин уезжал из Саратова с гордо поднятой головой. Он считал, что за три года, с 15 февраля 1903 года по 26 апреля 1906 года, сделал в губернии многое.

Как отмечали современники, Столыпин оказал Саратову значительные услуги, одна из которых – открытие местного университета. При нем было заложено здание Мариинской женской гимназии, асфальтированы центральные улицы города, проведены пробные пуски газового освещения, открыты новые приюты и ночлежные дома. Губернатор выбил для города заем для устройства водопровода. Он был попечителем местной женской гимназии, женских коммерческих курсов, председателем губернского комитета попечительства народной трезвости, попечительства о тюрьмах, по фабричному и горнозаводскому делам и Саратовской ученой архивной комиссии.

Новый министр – новая метла…