Вкус крови. Рассказы. Повесть

Он скрежетнул зубами. Мы ещё выпили. Молча

– Ну ладно, – продолжил он свой рассказ, – немного уже осталось. Короче, как и тогда, калитка была не заперта, я вошёл, поднялся по ступенькам, нажал на звонок. Мне открыл юноша лет восемнадцати. Моя молодая копия! Дед, заходи, сказал он, мы тебя ждали. Я вошёл. За накрытым столом сидели – кто бы вы думали? – моя дочь с мужем! Я конечно забегаю вперёд. Я узнал это, когда они представились – Алисия, Алексей. Внука звали Николаем. Во главе стола сидела красивая молодая дама, это была моя Марика. Ей было всего лишь пятьдесят пять лет. Мы обнялись. Ну… вот и всё

– И это всё? – спросил я.

– На следующий день мы с ней обвенчались в Кенигсбергском соборе. В его левом приделе проходят богослужения

– Она оказалась ясновидящей? – спросил я.

– Да. Поэтому и ждала меня. Знала, что вернусь. А способность эту необыкновенную приобрела в результате сильнейшего нервного потрясения, испытанного тогда, незадолго до нашей встречи, при обстреле города

– Поздравляю вас! – воскликнул я, исполненный искреннего восхищения

– Спасибо, – он пожал протянутую мной руку, – но это венчание состоялось ровно двадцать лет назад. Тогда, кстати, ещё не было проблем с переездом. А теперь вот каждый год, чтобы навестить детей, внуков и правнуков от первого брака, трачу столько времени и нервов

– Вы прожили несколько жизней, – сказал я, – это даётся не каждому

Он грустно покачал головой

– Помните Хемингуэя? – Праздник, который всегда с тобой? —Может быть, вам покажется странным, для меня такой праздник – это война. Ему ведь в Париже тоже было не сладко – одиночество, безденежье. Праздник – это просто полоса жизни, насыщенная самыми глубокими впечатлениями

На белорусском вокзале перед тем как выйти на платформу мы обнялись. Так вот в жизни случается – против своего ожидания приобретаешь новых друзей

Степь

«У нас была великая эпоха»

    (Эдуард Лимонов)

Подлетали к Тюратаму. Самолет заходил на посадку.

Кошкин заглянул в иллюминатор. Где же та памятная 41-я площадка? Все изменилось. Только степь осталась прежней. Бескрайняя. Могучая как все простое и загадочное. Целая жизнь отделяла его от того дня, когда он вот так прилетел сюда впервые, чтобы совершить нечто великое, героическое, что должно было войти в историю страны, став переломным моментом в ее жизни.

Аэродром явил себя не в пример большим, обзавелся современным аэропортом со всеми положенными ему атрибутами: таможней, багажными каруселями, контрольно-пропускными пунктами, всенепременной торговой суетой и даже небольшим рестораном.

В зале прилета их группу встречали. Молодой казах держал над головой табличку, на которой черным по белому было начертано нечто понятное, очевидно, только тем кто прилетел сюда с той же целью что и он, семидесятичетырехлетний профессор Петр Кошкин. Увидев ее, он даже вздрогнул, как мог бы наверное вздрогнуть от раздавшегося поблизости выстрела. «24.9.1960». На дворе стоял октябрь 2010 года.

В небольшой группе мужчин, которые стянулись к загадочному призыву, царило молчание. Все примерно одного возраста, Пожилые, сосредоточенные. Никто, очевидно, не был знаком. Не узнавали друг друга? Ждали.

По истечении положенного в таких случаях времени мужчина-проводник сделал знак следовать за ним, и все направились к выходу. Под козырьком, опоясывающим здание аэропорта, их ожидал автобус. Солнце клонилось к закату, степь дышала дневным настоем разнотравья. Ах, эти восходы и закаты в казахской степи! Когда гигантский огненно-красный шар всплывал над горизонтом, все на фоне его становилось мелким и незначительным, даже то, что пятьдесят лет тому назад возвели они здесь собственными руками, ценой упорного, изматывающего, многомесячного труда. Подготовленную к запуску межконтинентальную баллистическую ракету самоновейшей конструкции. Двадцатичетырехлетний инженер-«наземщик» Кошкин был мастер своего дела.

Нет, он ничего здесь не узнавал. Здание гостиницы, которое помнилось двухэтажной приземистой постройкой блочного типа, преобразилось в современную высотку, сверкающую остекленным металлом. Полвека не прошли даром. Еще бы, подумал он, ведь они шагнули в космос! Может быть, и тот, их первый неудачный шаг тоже не был напрасным? Было б так, если не цена за него заплаченная.

Регистрация не заняла много времени. Вновь прибывшие стали расходиться по номерам. Проводник еще в автобусе оповестил их о времени и месте завтрашнего сбора. Кошкин забрал свой чемоданчик и двинулся к лифту. Стоящий у входа в кабины человек в форменной одежде осведомился об апартаменте, но прежде чем нажать кнопку нужного этажа быстро склонился к кошкинскому уху и что-то скороговоркой сообщил. Профессор хоть и был глуховат, но ввиду хорошей дикции корреспондента однако расслышал. «Можно казашку заказать». Расслышать-то расслышал, да не сразу понял, только головой тряхнул. И поехал, усмехаясь в седые усы.

…Она работала в столовой самообслуживания на сорок третьей площадке, в жилой зоне для размещения воинской части и корпуса инженеров-испытателей. Стояла на раздаче, иногда сидела на кассе. Кошкин сразу ее заприметил. Уж больно хороша была. Настоящая дочь степей. Столовая работала круглосуточно, как и все они, призванные сюда по долгу службы, а то и безоглядной страстью к науке. К началу своей смены, будь это утром, вечером, ночью она являлась верхом на скаковом жеребце под седлом, в легких атласных шароварах и такой же просторной накидке, приводящей на память нечто персидское из Омара Хайяма, которым упивался Кошкин в недолгие часы отдыха. Однажды подойдя к столовой после ночной смены, на рассвете, он увидел на фоне восстающего солнечного диска, окрасившего степь в тона красной меди, – увидел всадника, мчащегося навстречу в легком облачке им самим вздымаемой пыли. Они столкнулись у входа, где молодая казашка ставила своего конька у коновязи, по всему, и сделанной только для нее. В здание столовой вошли вместе. От ее разгоряченного тела исходил какой-то непреодолимый магнетизм, побудивший Кошкина, идя рядом, приблизиться вплотную к девушке, молча завладеть ее рукой и остановить. Они стали в полутемном коридорчике, ведущем в столовый зал. Теперь он уже не помнил тех первых слов, которые призваны были стать вестью о завладевшем ими взаимном стремлении друг к другу. Они были знакомы всего лишь несколько дней – завтрак, обед, ужин. Чаще – завтрак и ужин. Или ужин и завтрак. Только завтрак. Только ужин. Его работа свивалась кольцами суток, где трудно было отличить начало рабочего дня от его конца. Нет, первых слов он не помнил. Возможно, их и не было. Были зеленые глаза, в которых мгновенно вспыхнувшая насмешка сменилась серьезностью – он сразу это понял – ответного согласия. Он сел за столик как можно ближе к раздаче, люди приходили и уходили, он никого не видел. Сидел, пил пиво, смотрел, как она работает. Нет, она не работала – летала. Подумал – сколько грации! Изредка она бросала на него нетерпеливые взгляды. Это было нетерпение встречи. Вот что он помнил. Когда наконец пришло к концу это первое безмолвное свидание, и они вышли под открытое небо, она сказала: «Я хочу показать тебе степь. Ты не знаешь ее». Он пошутил: «Боливар двоих не снесет». Она удивилась: «Боливар?» Почему он решил, что ее коня зовут Боливар? Он продолжал шутить: у него на лбу написано. «Нет, моего коня зовут Кайсар». А тебя? «Наргиз».

Кайсар унес их в степь.

Воспоминания нахлынули с такой силой, что Кошкин даже зажмурился. В номере открыл окно и долго стоял, глядя вдаль поверх разномастных крыш Байконура. Отошел только для того чтобы сделать из коньячной бутыли несколько хороших глотков. Снова подошел к распахнутому окну. Степь открывалась такой же, какой он помнил ее – величественной и прекрасной. Стоял, ждал заката. Ждал этого феерического, ни с чем не сравнимого зрелища, которое часто посещало его во сне на протяжении этих пятидесяти лет, так быстро, подумал он, промелькнувших перед его удивленными глазами. И еще подумал: все что было здесь – здесь и теперь. А был здесь тогда молодой русский парень, полюбивший красавицу-казашку, – независимую, своевольную, страстную как степная орлица. Она завладела его сердцем, а взамен отдала все, что может отдать мужчине полюбившая женщина. Степь окрылила их и вознесла на седьмое небо.

А потом случилось то что случилось. Чудовищная, величайшая в истории ракетостроения катастрофа. Первый запуск «Изделия Р-16» должен был состояться 24 октября. Из Центра торопили, приближалась 45-я годовщина Великого Октября. Родина ждала исторического события – в этот день над ней должен был вознестись «ядерный щит». За тридцать минут до старта произошел преждевременный запуск двигателей второй ступени. Нижележащие топливные баки ступени первой взорвались, и в течение одиннадцати секунд гигантский огненный вал смел на своем пути все что лежало окрест на расстоянии полусотни метров. Сто двадцать шесть погибших, сорок два раненых. Инженер-лейтенант Кошкин был одним из них. Его спасло то, что закончив свою работу, он в это время уже удалялся от старта. Огненная волна всего лишь облизала его своим слабеющим языком, сделав одежду на спине угольным компрессом, смоченным парами азотной кислоты. Он упал и потерял сознание от боли.

Очнулся в лазарете, когда с него, нашпигованного обезболивающим, сдирали одежду вместе с кожей. Лежал на животе, боялся открыть глаза, шевельнуться. А когда все же решился приподнять веки, увидел ее, свою возлюбленную Наргиз. Она сидела на низкой скамеечке у кровати, склонившись к его лицу, опершись ладошками о край постели, боясь прикоснуться к его воспаленной коже. Потом он снова потерял сознание и больше никогда уже ее не видел. То была их последняя встреча. Впереди у него лежали годы лечения. Господи, ведь знали, что эта адская смесь, именуемая топливом, – пороховая бочка, к которой нельзя даже приближаться.

Солнце ушло за горизонт, повеяло прохладой. Кошкин закрыл окно, отошел в глубину комнаты. Стал раскладывать вещи. Потом не раздеваясь прилег на кровать. Траурный митинг был назначен на десять утра на центральной площади Байконура. Он задремал.

В дверь постучали. Вставать не хотелось. Войдите, негромко сказал он. Дверь отворилась, на пороге стояла девушка лет девятнадцати. Горничная, подумал Кошкин. Алкоголь, он знал, всегда отбивает у него память. Пришлось напрячься. Девчонка спиной прижалась к двери, казалась испуганной. И тут его ошпарило: «казашку заказать»!. Девушка по вызовам! Он сел на кровати, пытаясь сосредоточиться, вернуться к реальности. Она все стояла. «Ну что же ты, проходи, садись». Она подошла и села рядом с ним. Короткая юбочка, круглые коленки. Совсем не похожа на казашку. Русская? Повеяло чем-то до боли знакомым. Молодостью? Как пахли молодые женщины, которых он любил? Сейчас он помнил только тот неповторимый аромат степи, который смешивался с ароматом кожи его возлюбленной Наргиз. «Как тебя зовут?» Девушка помолчала, будто вспоминая что-то, потом ее миловидное личико осветилось улыбкой: «Наргиз». Он даже не понял сначала – она ли это сказала, или имя прозвучало внутри него самого, как эхо прокатившееся в горах. Алкоголь не только отбивал память, он еще и закладывал уши. Повтори, попросил он. Она повторила: «Наргиз». Воцарилось молчание. Чтобы заглушить панику, нарастающую в душе, Кошкин поднялся, подошел к столу, в два стакана налили понемногу коньяка, вернулся, снова сел рядом с девушкой. Один стакан протянул ей. «Я не пью». Ах вот как, она не пьет! Тем лучше. Он проглотил два коньяка, стало легче. «Ты давно этим занимаешься?» Она потупилась. Молчала. Ну, ладно, не хочешь говорить, и не надо. «А как зовут твою маму?». Но едва только вырвался этот вопрос, вспыхнул другой, заданный ему самому пятьдесят лет назад в казахской степи: «Если у нас будет ребенок, как мы назовем его?» Вот уж не знаю, сказал он тогда. И добавил: «А у тебя есть любимые имена?» Да, сказала она. Если мальчик – Кайсар. Если девочка – Алия. Кошкин вдруг ощутил головокружение. Не дожидаясь ответа, который, показалось ему, наперед уже знал, он попросил у девушки разрешения прилечь. Вытянулся на кровати, выпростал подушку, подложил под голову, закрыл глаза. «Приляг рядом со мной». Она послушно легла рядом. И уже погружаясь в дрему, спросил: «Ее звали Алия?» Да, ответила девушка, как вы узнали? «Ты похожа на свою бабушку Наргиз». И провалился в сон. Так, бывает, укрываются сном от смертельной опасности. И то верно – опасностью дохнуло в лицо еще там, у входа в лифт, – в этом «заказать» повеяло чем-то недостойным, как будто вся отданная делу жизнь подверглась порче. А во сне Кайсар снова уносил их в степь. Они спешивались у озера и бежали к воде. Потом лежали на горячем прибрежном песке, как, должно быть, лежали Адам и Ева в раю, где никогда не заходит солнце, никогда не наступает ночь.

Проснулся далеко за полночь. В комнате витал аромат ночной степи. Уходя, Наргиз открыла окно. На столе лежала записка «Я знаю кто ты. Бабушка умерла. Мама живет в другом городе. Уходя, я поцеловала тебя. Прощай. Если захочешь, позвони». И телефон.

Голова кружилась. Сердце досаждало перебоями. Он поторопился лечь. Долго лежал без сна. Вспоминал. Размышлял. Он должен вызволить ее отсюда. Помочь. Спасти. Но как?

Подумал: ад и рай, – все здесь, на земле, и нигде кроме земли. И еще подумал с великой грустью: закатилась, канула в Лету наша великая трагическая эпоха, разлучившая так много любящих сердец.

Анна

Антону

«С ними была Брет. Она была очень красива

и совсем как в своей компании»

(Э. Хемингуэй, «И восходит солнце»)

Я случайно встретил его в Гостином дворе на проходившей там недавно «Неделе моды». Один из моих лучших студентов-дипломников последних лет, он отличался, к тому, очевидной и непререкаемой мужской статью, обычно привлекающей взгляды молодых женщин и спортивных тренеров. Что до меня, то свои лекции по ядерной физике я разбавлял на досуге посещением университетского спортивного зала, где во время соревнований по гандболу часто собирались не только студенты, но и свободные от занятий преподаватели. Я заранее справлялся у Антона о предстоящих играх с его участием и старался по возможности не пропускать их. Моя молодость тоже была связана со спортом, и до сих пор меня возбуждает дух борьбы, он питает воображение и помогает сопротивляться всегда нам угрожающей энтропии, а попросту говоря – физическому и духовному распаду.

До этой встречи я не видел его два года и ничего не знал о его судьбе. Бесспорно, он возмужал. Время – хороший скульптор. Оно оттачивает черты лица и кладет отпечаток прожитого на весь облик человека, заставляя нас, как правило, удивляться случившимся переменам. Но что из всего больше в нем удивило – седая прядь, взбегающая ото лба и растворяемая легкой порошей в смоли густых волос.

Увидев меня, Антон оживился. Мы взяли по кружке пива и сели за один из небольших столиков, расставленных невдалеке от подиума, где шел показ. Моя подружка, сказал Антон, кивком головы одновременно давая понять мне о причине своего появления здесь и возможной направленности моего интереса. Выпивка располагала к откровенности. Странное дело, сказал я, из всех зрелищ, после спорта, конечно, мне более всего любимы показы мод. Я не пропускаю ни одного. Если бы мы хотели представить иноземной цивилизации квинтэссенцию земного мира, мы были бы должны показать им одну из этих победоносно шествующих красавиц. Антон безоговорочно согласился. Мы сделали еще по глотку и пожали друг другу руки. Вы, как всегда правы, сказал Антон.

Я знал, что после защиты диплома он собирался отправиться волонтером во Францию, чтобы принять участие в организации рок-фестиваля и заодно попрактиковаться в языке. Он мечтал о работе в ЦЕРНе.

Об этом я и спросил его. Мне приходилось бывать в Париже, а именно с него он и начал, и его упоминания улиц, бульваров, площадей, достопримечательностей воскрешали во мне собственные воспоминания о недавних путешествиях. Однако некоторые им упомянутые детали парижского уличного быта показались мне любопытными. У бродяги, который расположился с ноутбуком на бульваре Клиши, чтоб отдохнуть и насладиться «13-м районом» великого Бессона, они спросили, как найти этот самый район, но тот только рассмеялся и подарил им по банке пива «Амстердам, хай интенс, 12%». Антон путешествовал со своим другом-однокурсником.

Из Парижа они отправились в Нант, где соединялась их группа волонтеров, призванных для устройства фестиваля. В этом месте своего рассказа Антон замялся. Мне показалось, он перестал замечать окружающее нас веселое оживление, уже не бросал взглядов на подиум и полностью растворился в своем повествовании, будто всматриваясь в картины, предстающие перед его внутренним взором.

– Когда на вокзале в Нанте собралась вся наша разноязыкая группа, – продолжал он, – подоспели два грузовика, мы погрузились в них со своим скарбом и отправились куда-то в западном направлении. Через два часа наш караван оказался на берегу реки у большого склада, на заднем дворе которого гостеприимные французы тут же установили большой деревянный стол и стали нас угощать. Чего только не было на этом столе! Вино, пиво, мясо, картошка, хлеб, сладкие соусы и много чего еще. Здесь-то мы все по-настоящему перезнакомились. Объяснялись по-разному – на смеси французского с нижегородским, то бишь английским.

Антон замолк, по лицу его скользнула улыбка.

– Вот тут-то она и объявилась. Подошла и подсела ко мне. И заговорила по-русски, с этаким типичным французским акцентом. Слышала как мы с моим другом Темой обменивались впечатлениями. На вид – за двадцать, немного старше меня. Это всегда чувствуешь когда женщина старше. Одна из организаторов фестиваля. Сказала что будет сопровождать нас дальше, в кемпинг. Тот находился в сорока километрах, на побережье. Я представился, мы познакомились. Ее звали Анна. Из семьи потомственных русских эмигрантов. Пиршество наше длилось недолго. Стало темнеть, мы снова тронулись в путь. Кемпингом оказалась некая огороженная территория, где множество небольших палаток маршировали вдаль стройными рядами, едва ли не скрываясь за горизонтом. А еще, нам сказали, тут есть крытый бассейн с ресторанчиком. Очень кстати, подумал я. Но зачем бассейн? Океан ведь где-то рядом. Было часов одиннадцать, когда мы добрались до своего убежища, разложили вещи и стали готовиться ко сну. Тема окончательно выбился из сил, а у меня, как ни странно, их еще было в избытке. Меня манил океан. Я никогда не видел океана! Герои великих книг – знаменитые капитаны – теснились в моей душе, увлекая, образно говоря, в погоню за Белым Китом! Я заботливо упаковал Тему в наш двойной спальник и вышел из палатки. Самые стойкие ребята из группы волонтеров толпились под фонарем. С ними была Анна. Она была очень красива и совсем как в своей компании. Я спросил: кто хочет пойти познакомиться с Атлантическим Океаном? Одному идти не хотелось. К тому же стало прохладно. В ответ – тишина. И вдруг Анна выступает вперед и говорит – «Я!». И мы пошли. Выйдя из лагеря, стали спрашивать редких прохожих – где же все-таки океан? Ответы разнились. Мы выбрали самый короткий путь. Пять минут – так нам сказал человек, по всему, заслуживающий доверия. Впереди тьма. Еще немного – и мы наткнулись на компанию молодежи, они сидели у костерка и пили вино. Я на своем ломано французском спросил: где мы можем искупаться? Они рассмеялись. Поняли что мы иностранцы. Анна молчала. Нам объяснили – сейчас отлив и придется пройти по мокрому песочку еще минут двадцать. И кто-то добавил – будьте осторожны. Этой последней реплике мы не придали значения. Отступить? Нет, сказал я, только вперед! Анна молчала. Наконец мы его услышали! Он был спокоен, только по-домашнему плескался во тьме, будто приглашая в свои объятия. Мы сбросили верхнюю одежду, взялись за руки и двинулись вперед в поисках мало-мальской глубины. Еще немного – и мы поплыли. Это было прекрасно! Луна внезапно сбросила облачный саван и проложила вдаль серебристую тропу. Дно вскоре ушло из-под ног, мы наслаждались в одно время движением и покоем. Знакомое ощущение, верно?

Я согласился. Антон продолжал.

– И тут мы услышали какой-то звук, похожий на шум дождя. Мы повернули назад. Этот звук преследовал нас, нарастал, переходя в отдаленный несмолкающий гром. Вода прибывала, я пытался нащупать дно. Его не было.

Антон снова замолчал. Я начал понимать что произошло. Прилив очень коварен на широких пляжах. Уровень воды нарастает быстро и часто сопровождается приливной волной, стремительно несущейся по отмели. Зазевавшимся здесь купальщикам ничего хорошего ожидать не приходится. Морская стихия шутить не любит. Это я знал по собственному опыту.