Выкуп

Наша дама снова повторяет, что всё ужасно. Дима пытается её успокоить, мы бредём вверх. Каждый шаг уже даётся с трудом.

Вдруг из темноты выступает арабская физиономия и произносит:

– Help?

– No! – твёрдо говорит Дима, и мы продолжаем свой путь к вершине.

Мы забираемся туда в начале шестого утра. Вершина – это площадка в сотню-другую квадратных метров, там гудит толпа. Наша дама уже улыбается, целует нас и скрывается в толпе.

Дима ведёт меня к маленькой часовне. Мы стоим перед нею до тех пор, пока не раздаётся возглас: «Травка!».

Это Селим, он залез на скалу и размахивает руками. Теперь понятно, зачем он придумал пароль.

Мы устраиваемся возле скалы – ждать появления солнца.

Под нами – каменистый обрыв. В предутреннем тумане мерцают огоньки какой-то деревни. Потихоньку становится светлее, проступает кромка горной гряды. Вот она уже видна совершенно отчётливо, и все камни вокруг приобретают красновато-коричневый оттенок.

Наконец над остроконечной линией гор появляется край солнечного диска. Вздох-гул-восторг прокатывается по вершине. Говорят, что встретивший восход солнца на горе Моисея очищается от грехов. Я этого не чувствую, но мне всё равно хорошо. Я смотрю на Диму, на его сосредоточенное, обострившееся лицо и желаю ему, изо всех своих слабых сил, – чтобы он нашёл на этой горе то, что искал, чтобы то странное, то тревожное, что маячит на нашем горизонте, исчезло без следа…

Через два часа мы заканчиваем спуск с горы Моисея к монастырю святой Екатерины. По сравнению с ночным подъёмом на гору, спуск – веселая прогулка. Светит солнце, камни блестят, все шутят и смеются.

Монастырь – маленький, паломники набиваются в узкий дворик плотной толпой.

Мы стоим возле неопалимой купины. Дима поднимает меня за талию – чтобы я могла дотянуться до побегов купины и загадать три желания.

Первое: чтобы мама с папой были здоровы.

Второе: у нас с Димой всё должно быть хорошо.

И третье: родить весной мальчика…

Перед отъездом заходим в сувенирную лавку.

Я выбираю иконку и книгу про монастырь моего имени. Заодно английский подтяну…

Оглядываюсь.

Дима стоит у стены. На стене висит картинка с изображением птицы. Такая невзрачная птичка-невеличка.

Продавец-араб подходит к Диме, осторожно так, сбоку – наверное, чтобы не спугнуть клиента.

Дима оборачивается к нему, а продавец протягивает ему круглый медальон.

Я гляжу – а на медальоне та же птичка, что и на стене.

– Что это? – спрашивает Дима.

– Byzantine mosaic… – отвечает продавец. – А сopy.

– Византийская мозаика?.. – повторяет Дима. – Ну и что? So what?

– It is the soul, – говорит продавец.

– What? Душа? Какая ещё душа? – недоумевает Дима. – It's a bird!

–Yes, – кивает продавец. – Birdie. The symbol of the soul.

Несколько секунд они смотрят один на другого.

– I see … We take, – говорит Дима.

Он рассчитывается за наши покупки, а в автобусе – молчит. Я задрёмываю, а когда просыпаюсь уже в Шарме, открываю глаза – он сидит и разглядывает этот медальон с птичкой-невеличкой…

Сосед. Счастье было недолгим

Хитрая штуковина – жизнь.

Ну, точно – полосатая. И когда одна полоса кончится и начнётся другая – ни за что не угадаешь.

Вот ещё пару месяцев назад я был в полной жо… то есть, в заднице.

Ни денег, ни уважения. Ни выпить, ни закурить.

И вдруг судьба эдак разворачивается. Вместо того чтобы, значит, ко мне жо… то есть, задницей, она, стервозина, наоборот, поворачивается передом и даже ножки раздвигает…

– Шутка… – говорю я Нурали и подмигиваю его сестричке.

Она, чурочка, ни бельмеса не рубит по-русски, но глаза – смышлёные. Сестричка… Знаем таких сестричек. Милосердия. В смысле – скорая помощь. Мужикам. По-быстрому. Полторы тыщи в час.

Вот у нас, у славян, всё просто и открыто. Я даю ей своё, из кармана, она мне – тоже своё, из-под своего подола. А у этих, у таджиков-узбеков и прочих нацменьшинств, всё по-другому устроено. У них всё шито-крыто. На женскую половину не ходи. Вот Нурали и отгородил, значит, сестричке своей угол, занавесил. Гостю туда нельзя. Ну а братика, понятное дело, почему же не пустить…

Вот мы и сидим, пьём чай.

А почему нам не выпить чаю? Мы, чай, на работе. Солдат спит, служба идёт. Охранник пьёт чай, зарплата всё равно капает. Пять баксов в час, я подсчитал. Выходит, коли сижу я здесь у Нурали уже два часа, то заработал десять зелёных. Ну, чем плоха жизнь?

Конечно, случаются дни, когда – не продохнуть. И посетителей полно, и шушеры всякой шпионской не счесть, бегаешь туда-сюда, сверху вниз и снизу вверх так, что жо… то есть, задница в мыле.

А бывает – Димыч куда-нибудь усвистит, за город или, того лучше, куда-то совсем далеко – тогда живи себе спокойненько, есть повод веселиться. Только посматривай за чужими да фиксируй в компе, если какие необычные гости.

Третьего дня вот явились на «Фокусе», стояли-смотрели, потом вылезли. Давай двор изучать. Потом к нам, в подъезд. Мы, говорят, ищем такого-то гражданина, он здесь проживать должен в такой-то квартире.

Мы с Нурали переглядываемся. Есть такой гражданин. Только на работе он, кто ж в такую пору дома сидит. И мы тоже на работе, вы не смотрите, что мы здесь с вами разговариваем. Мы не просто так базарим, мы за деньги базарим… Шутка.

«А с женой можно потолковать?» – спрашивают гости. А глаза у них внимательные, а сами такие здоровенные-мордастенькие.

Можно, – говорим. Только она тоже на работе. Она продавщицей работает, там, на Щепкина, в продовольственном.

Ладно, ушли. Вечером Нинка идёт, мы ей насчёт этих мужиков – так, мол, и так.