Время ждёт

– Но ведь эта штука… она не из нашего мира, – также шёпотом возразил Пьер. – Может, подождать ещё? Ты нашёл способ затормозить развитие болезни, вдруг французы уже нашли лекарство?

– Послушай, это не просто болезнь. Это странный процесс неконтролируемого деления клеток. Я смог остановить это, верно, но какой ценой? Он лежит там, в этом дурацком ящике более тридцати лет! Он выглядит как семилетний ребёнок, только потому, что я погрузил его в "неживое" состояние. Пьер, у моего сына в теле шесть неоперабельных образований, две из которых растут в мозгу.

– Но ты говорил, что лунный камень действует по принципу "взять-отдать". Если речь об искусственном обогащении клеток крови, то достаточно тепла тела, но ведь здесь нужно нечто большее. И я не думаю, что твоей жизни хватит, чтобы совершить обмен. Ты стар, но у мальчика больше времени.

– А у меня больше знаний, опыта и личных заслуг. Теоретически, моя жизнь ценнее.

– Но мы оба знаем, что на практике всё может быть иначе!

Клавдий замолчал. Он устало сел за свой стол, достал лист бумаги и принялся что-то писать. Пьер несколько минут наблюдал, как руки мастера выводят пером буквы, затем вздохнул и, не прощаясь, покинул дом товарища.

Дописав последние слова, мастер поставил на записку чернильницу, чтобы её случайно не сдуло сквозняком. Потом извлёк из кармана жилета маленькое устройство с голубым светящемся камнем и повернул один из тумблеров. Послышался щелчок, и лунный камень сменил цвет на ярко-алый.

– Пора, – молвил Клавдий, закрывая глаза.

В комнату ворвался ураган и поднял в воздух клочки бумаги. Пламя свечи, испуганно вздрогнув, погасло, и в ту же секунду, вместе с темнотой, на дом опустилась тишина. Листы бумаги медленно опускались на дощатый пол. Ветра не было. Клавдия – тоже.

Анабель вернулась через час после загадочного исчезновения её создателя. Уже на подходе к дому, она заметила, что дверь открыта нараспашку, впуская в его чёрное нутро хлопья белого снега. Войдя в кабинет Мастера, она зажгла свечу. Увидев на столе очки, с которыми Клавдий никогда не расставался, девушка поняла, что звать хозяина бессмысленно. Рядом лежало письмо:

“Моя дорогая Анабель. Я пишу это, потому что не уверен, что смогу сказать тебе всё прямо в глаза. Боюсь, я вынужден тебя оставить. Мы оба знаем, что я до последнего верил, что смогу избежать подобной участи, но, кажется, иного выхода нет. Ключ от твоей пружины лежит в ящике стола. Теперь тебе самой придётся заводить её. Эквилибратор должен быть где-то рядом. Что делать с ним, ты знаешь. Надеюсь, у вас с Гансом всё будет хорошо. Береги себя. Твой Клавдий Грималь.”

Отложив письмо, Анабель огляделась. На полу лежало маленькое устройство, в центр которого был помещён камень. Как и ожидалось, он был серым и холодным, готовым впитать в себя немного тепла. Подняв его с пола, девушка вынула из ящика заводной ключ. Вставив три стержня в слот на своём туловище, она вдруг замерла. Постояв в нерешительности, девушка вынула ключ, взяла спички и покинула кабинет.

Спустившись в подвал, Анабель несколько минут провозилась с хитрым замком-головоломкой, чтобы открыть потайную дверь. За ней обнаружился холодный зал, уставленный подсвечниками. Пока девушка бегала от одной свечи к другой, чиркая спичками, из мрака вырисовывались всё более странные вещи. Напротив двери стоял маленький столик, на котором лежал поднос с хирургическими инструментами. На стенах по кругу висели многочисленные зеркала, собирая скудный свет, чтобы направить его в центр комнаты. Там, в ящике из стекла, словно на операционном столе, лежал мальчик. Несмотря на то, что поверхность стекла была покрыта пылью, у него не наблюдалось пролежней на тех местах, где кожа не была прикрыта эластичными серыми бинтами. Его лицо было острым и бледным. Светлые волосы выглядели безжизненными.

Покончив со свечами, Анабель сняла витрину саркофага, закрывавшую мальчика от внешнего мира, и приступила к работе.

Взяв с подноса скальпель, она провела им по правому запястью мальчика. Кожа податливо разошлась, открыв за собой переплетение сухожилий и кровеносных сосудов. Крови не было. Осторожно срезав часть тканей таким образом, чтобы освободить нужное количество места, Анабель поместила внутрь устройство, вывела наружу несколько манипуляторов и аккуратно сшила отходящие от устройства трубки с артериями и венами, таким образом, чтобы кровь проходила как раз через лунный камень. Когда она закончила, часы показывали пятнадцать минут шестого.

Перед тем, как выйти из-за стола, Анабель несколько минут капала расплавленным воском с одной из свечей на запястье мальчика, чтобы привести лунный камень в действие. Получив тепло, эквилибратор завёлся. Маленькие шестерёнки внутри еле слышно задвигались, и давно мёртвые клетки начали оживать. Спустя ещё час, сердце мальчика совершило первый удар после долгого сна. Завтра он очнётся, и ему больше никогда не нужно будет есть и спать. Его организм не будет взращивать ненужные ткани, обращая их в злокачественные опухоли.

Удостоверившись в положительном состоянии пациента, девушка снова достала причудливый заводной ключ. Поглядев на него минуту, она подошла к одному из зеркал. Анабель смотрела на себя, в окружении сотни огней, будто её отражение тонуло в просторах звёздного неба. Фарфоровое лицо, сверкало отполированными гранями в полумраке комнаты, бронзовые зрачки отражали золотистый свет, а медные кудри переливались от огненно-красного, до солнечно-золотого цветов.

– Неужели я не красива? – тихо пропела Анабель. – Неужели я недостаточно жива для тебя, Ганс?

Свечи продолжали таять. Воск тяжёлыми каплями падал на каменный пол. Шли часы, но девушка перед зеркалом так и не сдвинулась с места. Внутри её изящного тела навсегда застыли сотни маленьких шестерёнок.

Любовь, алкоголь и психические расстройства

– Знаешь, чего бы я хотел сейчас больше всего? – Послышался мне голос Мартина.

– Чего же? – Вяло ответил я, лениво разглядывая опустевший бокал с каплей рома на дне.

– Оказаться на Луне.

Я ухмыльнулся и рывком поднялся с кресла. Прошагав мимо своего брата, я оказался рядом с камином, чтобы взять с него опустевшую наполовину бутылку. Сегодня воскресенье, а Мартин в другие дни не приходит – работа над очередным проектом занимает шесть дней в неделю. Поэтому он посещает мой дом в конце недели – уставший и мрачный, говорит мне о том, что его тревожит. Почему он не может рассказать об этом своей жене, я не знаю. Думаю, между нами более доверительные отношения, и это немного печально.

Налив себе в бокал немного рома, я протягиваю бутыль Мартину, но тот вежливо отказывается. Свет от языков пламени играл на его лице, в свои тридцать восемь он похож на дитё, когда сидит на ковре, обняв собственные колени. Вернувшись в кресло, я делаю глоток и пытаюсь продолжить наш разговор:

– И почему ты желаешь оказаться на Луне, Мар? Там нет работы, кабаков и женщин. Там совершенно нечего делать!

– Вот именно, Винсент, – мой брат печально вздохнул, – вот именно. Только представь: ни работы, ни пьяниц, ни денег, ни проблем. Один холод и серый грунт. И восходящая Земля над горизонтом…

Мартин – архитектор. Он пошёл учиться на эту профессию, потому что наш отец был жутким консерватором и настаивал на «мужском» образовании, потому мой брат чрезвычайно не любил свою работу. Мне повезло немного больше, я стал адвокатом и занимался тем, что защищал всяких крупных шишек Калифорнии. Наши с братом жизни были во многом похожи и шли почти параллельно благодаря отцу, и такими же разными они стали после его смерти.

Например, семья. Я вёл холостяцкий образ жизни, иногда приводя женщин самых разных сортов в свой трёхэтажный дом. Мартин же был однолюбом – его жена Эбигейл замечательно играла на пианино и также замечательно принимала гостей. Если мой брат и мог полюбить кого-то сильнее, то только своих дочерей – Эми, Пани и Роуз. Последней из них недавно исполнилось восемнадцать, и, к счастью, она пошла в мать. Мартин души не чает в своей семье, и, видит бог, я по-настоящему рад за него, но меня беспокоит, с какой периодичностью он приходит ко мне излить душу. В тайне я переживаю, что он начнёт пить, хотя Мартин никогда не давал предпосылок для подобных суждений, я хорошо знал отца. Иногда наши родители так строги и радикальны с нами, потому что не хотят, чтобы мы выросли похожими на них.

– А что не так с твоей работой? – интересуюсь я, расслабленно потягивая ром из бокала. – Тебя уволили?

– Нет, – Мартин уныло покачал головой, – всё хорошо. На днях мы даже выиграли тендер.

– Что-то с Эбигейл? Она заболела? Или её чудесная яичница с беконом стала менее сытной?

– Нет, еда тут ни при чём! Это все Роуз.

– Она попала в дурную компанию? Имей в виду, – я адвокат и могу помочь.

Мартин вдруг вскочил на ноги, и в тревоге зашагал из угла в угол, скрестив на груди руки.

– Ох, если бы всё было так просто! – воскликнул он.

– Твоя правда, – я допил свой ром и поставил бокал на столик у кресла. – Давай выкладывай, Мар, у нас друг от друга никогда не было секретов, ведь так? Что натворила Роуз?

– На прошлой неделе она привела домой своего бойфренда. Так и сказала: “Мам, Пап, это Гвидо, я люблю его”.

– И? Ты хочешь сказать, это всё, из-за чего ты впал в такое смятение?

– С этим парнем не всё так просто, Винсент.

– Он старше её?

– Хуже.

– Он преступник?

– Ху-же!

– Матерь божья, он что, адвокат?! – Я театрально захлопал глазами.

– Иисус и Мария, прекрати шутить! Мне не до смеха. Он чёрный. Бойфренд Роуз – ниггер!

– Мда-а, – я лишь растерянно развёл руками. – Даже не знаю, что тебе можно посоветовать. Ты его уже проверил на криминал?

– Да, я пошёл к Джейкобу. Помнишь его, он шериф местного отделения полиции? Он ничего не нарыл. Гвидо Санчез чист, как аптека – ни наркоты, ни оружия, даже краж нет. Хотя мальчишка родом с Френсис-Бейл.

– Грязное местечко, помнится мне. Странно, что на него ничего не нашлось. А что этот пацан сам говорит? Как они вообще познакомилось?

– Он учится в том же университете, что и Роуз.