Время ждёт

– Интересно… Стало быть, Гвидо Санчез – молодой геолог?

– Угу. Его отец долгое время работал на какой-то фабрике, чтобы оплатить обучение. И теперь этот Гвидо сидит в печёнках у моей семьи. Страшно подумать, что будет, если все вокруг узнают об этом!

Я вновь оказался возле камина, на этот раз, чтобы забрать бутылку с собой. Налив рома в два бокала, я сунул один в руки Мартина и попросил его успокоиться:

– Любовь – странная штука, брат. Не подумай, что я оправдываю Роуз, но, знаешь, всё могло быть гораздо хуже.

– Куда уж хуже?! – воскликнул брат, делая глоток.

– Ты помнишь Анджело? Он ещё учился с нами в школе.

– Это не тот, который перешёл к нам в школу в третьем классе?

– Именно. Так вот, на прошлой неделе я встретил его в баре, где он рассказал мне очень занимательную историю. Может, ты слышал, что он сейчас занимает должность заведующего отделением психиатрии в больнице Святого Мишеля.

– Надо же. Я слышал, что он работает врачом, но понятия не имел, где именно.

– Так вот, он поделился со мной случаем, который имел место в его практике.

Мартин заёрзал в кресле, усаживаясь поудобнее. Я вспомнил, как много лет назад, мы, будучи ещё детьми, сидели также у камина, улыбнулся и начал рассказ.

Если рассматривать Анджело Россанто как отдельно взятого человека, то в нем не будет почти ничего выдающегося. Это был сын состоятельного итальянского эмигранта, приехавшего в Америку в конце сороковых годов. Отец открыл стоматологическую клинику, что также повлияло на выбор будущей профессии Анджело. К тридцати пяти годам, у Россанто-младшего была жена, двое детей и лысина. Плюсом ко всему шла размеренная работа в больнице Сан-Мишеля. На практике Анджело было всего несколько выдающихся случаев, но именно они позволили ему получить славу и почёт в кругу психиатров, как бы это ни звучало. Об одном из таких случаев и шла речь в баре на углу Флэтчберри-Стрит и Крайтон-Бич.

На дворе стоял март. Всё было скучно и серо, пока однажды к Анджело не привезли девушку двадцати лет. В истории болезни указывалась попытка суицида и состояние помешанности. Никаких подробностей почему-то не приводилось, и мистеру Россанто пришлось беседовать с пациенткой лично.

Пациентку звали Самантой Голдберг. Она была из благополучной семьи, среди родственников не было ни одного человека с предрасположенностью к шизофрении, – в генеалогическом древе числились сплошные музыканты и актёры театра. Внешность была относительно обычной, если не брать в расчёт бледную кожу, острые скулы, общую худобу от недостатка правильного питания, а также тусклые глаза и тихий голос – симптомы депрессии и деменции. Вес был чуть ниже нормы, но в пределах допустимого.

Когда Анджело впервые беседовал с пациенткой, в её речи не было ничего необычного, что должно было насторожить, впрочем, по опыту он знал, что самые жестокие психи размышляют довольно логично, проблема была лишь в их видении ситуации, – разве вы не стали бы пытаться отрезать себе руку, будучи уверенными, что она поражена ужасной неведомой болезнью?

Анджело Россанто видел немало сумасшедших, но лишь единицы могли потягаться за звание Первого Психопата Калифорнии. Среди них был мужчина, съевший пальцы собственной правой руки, предварительно обжарив их на сковороде, напевая песню «you know I can't smile without you». Была женщина, верящая, что её кожа сделана из металла, а сама она – железная кукла, которой необходимо смазать суставы ног. Её привезли после того, как она пыталась вогнать себе под кожу полный шприц машинного масла. Безумие порою приобретает самые странные оттенки, и иногда нам даже сложно понять, разумен человек или нет. Саманта Голдберг была влюблена, и уже этот факт должен был привлечь внимание врача.

– Здравствуйте, Саманта, – дружелюбно произнёс Анджело, усаживаясь за стол в собственном кабинете.

– Хай, – уныло протянула девушка в ответ, рассматривая с безразличием свои тощие колени.

– Вы знаете, где вы находитесь?

– Да, в клинике святого Мишеля. Я пыталась умереть, и меня сочли сумасшедшей.

– А что вы об этом думаете?

– Я думаю, что я влюблена. Хотя многие говорят, что это невозможно, но мне кажется, мне лучше знать, что я чувствую.

– Верно. И кто же ваш объект воздыхания?

– Принц Карл Хоггарт Третий, – ответила Саманта, при этом голос её стал немного выше, а очки доктора Россанто полезли на лоб.

– Интересно, – пробормотал Анджело после небольшой паузы. – Если память мне не изменяет, он умер. Лет четыреста назад.

– Шестьсот четырнадцать лет назад, в возрасте двадцати лет он принял смерть от своего брата Вильгельма. Ужасное предательство!

– Согласен, но… если вы понимаете, что между вами более шести веков времени, как же вы можете любить его?

– Люди влюбляются друг в друга по переписке, готовы взять в жены человека, которого впервые видят только в день свадьбы, но почему-то не могут поверить в любовь к давно погибшему человеку.

– Но… вы же понимаете, насколько нецелесообразна мысль о суициде ради того, кого вернуть нельзя?

– Когда об этом говорит кто-то другой, это звучит ещё больнее. Я знаю, что вы правы. Я прошу лишь не отрицать моих чувств, вы не представляете, как это страшно – осознавать, что человек, который занимает все твои мысли, умер задолго до твоего рождения. Я хочу умереть, потому что мой возлюбленный никогда не узнает обо мне.

– Но после смерти вы попадёте в ад и вряд ли сможете воссоединиться с Карлом.

– Жизнь без любви – вот что такое ад!

Анджело Россанто был вынужден признать, что стандартной терапией проблему не решить. Одно дело, когда больной не понимает, что творит, совсем другое – когда пациент знает, что с ним что-то не так. Это проблема почти всех насильников – они знают, что вершат зло, но ничего не могут с этим поделать – это просто сильнее их. Аналогично складывались обстоятельства и в данном примере: Саманта знала, что её «любовь» неестественна, но отказывалась верить в то, что это помешательство.

Когда мы встретились с Россанто в баре, с того дня прошло от силы пара месяцев. Он сидел у барной стойки, потягивая пиво. Рукава его белоснежной рубашки были закатаны до локтя, тёмно-зелёный галстук был закинут за плечо. В раздумьях он неподвижно смотрел в одну точку, подперев голову правой рукой, левой держась за кружку пива. В такой позе я его и застал. Мы поздоровались, выпили вместе и поболтали о пустяках.

А потом я сказал ему:

– Выглядишь загруженным. Что-то случилось?

Ты знаешь, я любопытен, мне нужно знать о людях всё – это словно разворачивать подарок на Рождество.

– Сложный случай на работе. – Пояснил он. – Уже несколько недель не могу решить, что с ним делать.

– Что же у тебя там? Очередной Наполеон?

К тому времени мы уже порядком накачались пива и теперь сидели за столиком, попивая джинн, закусывая сардельками с картошкой.

– Женщина, – заплетающимся языком многозначительно молвил Россанто, помахивая перед моим носом сарделькой, – опять женщина.

– Как говорят французы, «шерше ля фам» – ищите женщину. Что, изменил жене с молодой сестричкой?

– Я? Изменил?! Да никогда! Дело тут в другом. Одна девушка, – Саманта, – учась в старших классах, прочитала в учебнике истории про одного английского принца. Тот жил более шести веков назад в Англии и был жутко благородным красавчиком, ну ты понимаешь – средние века, время обязывает быть красивым и благородным, но не суть. Эта пациентка увидела в учебнике его портрет и без памяти влюбилась в него.

– Серьёзно?!

– Да, прям как если бы я полюбил Жанну Д'Арк, не будь я женат, хе-хе. Так вот, девочка с ума сохнет по принцу – бежит в библиотеку, берёт там все-все-все книги по истории, всякие записи, биографии, воспоминания современников, словно обезумевшая фанатка Элвиса, мать его, Пресли! Изучает жизнь этого принца вдоль и поперёк, попутно делая успехи на поприще исторических наук. Я общался с родственниками Саманты – её мать утверждает, что сначала они даже не подозревали, откуда у их ленивого ребёнка взялось столько талантов. Девчонка ведь не только получала пятёрки по истории – она день и ночь рисовала портреты принца, из-за чего к концу старших классов имела шикарные способности художника. Разумеется, она поступила в наш бывший университет на факультет истории.

– Невероятно, – с сигаретой в зубах покачал я головой от удивления, – так это была одержимость?

– Вот тут-то и загвоздка. Я сначала решил, что это мания величия, потом склонялся к помешательству. А теперь я и не знаю, что думать. Я выхожу на улицу, иду на работу, – всё это время я вижу довольно благородных, отзывчивых и небедных мужчин, но нет, мисс Голдберг подавай принцев! Её привезли с суицидом, понимаешь? Мы сперва полагали провести курс лечения успокоительным и провести три-пять сеансов терапии. Но теперь выясняется, что лечить нечего – помешательство Саманты ничем, судя по всему, не отличается от простой человеческой влюбленности.

– Какая ирония. Хорошо, что я не влюбляюсь.

– Да уж. А сегодня утром санитарка обнаружила её мертвой – Саманта в течение месяца копила успокоительные, которые мы ей выдавали. На три пачки набралось – около двадцати смертельных доз. Тут я подумал, что наша система психиатрии слишком далека от идеала. Мы понятия не имеем, кого можно назвать сумасшедшим, а кого – здоровым. Вот ты, к примеру, не любитель долгих отношений, а что если у тебя легкая степень шизофрении, проявляющаяся в некоторой социофобии и инфантилизме?

– Перестань, – отмахнулся я, – единственная болезнь, которая может мне грозить, это та, что передаётся половым путём.