Все спешат: Монламбер и Парьё, и Сибур,
Эта шлюха Руэ и прислужник Тролон,
Всякий-каждый из тех, кто себя продает,
И кто право имеет вольно лгать и красть,
Тот – святоша, с ним высшего качества власть.
Кто презрен и мечтает остаться позорным,
В глубине же себя осуждая бесспорно,
Превращался в раба, чтоб сенатором стать.
Упоенно взирают на Цезаря стать.
Тот пирует, гуляет, будто из водевиля,
– Господа, мы как будто похвал заслужили!
Папавуан, Лойола говорят что об этом?
Ну, прохвостов теперь поторопим с ответом!
Обозначим-ка золотом славную дату.
Доставайте же флейты, барабаньте, солдаты!
«Salvum fac» прогорланьте, тотчас понемногу,
Пробирайтесь к пристанищу господа Бога,
Там хоругвии на мачтах воздвигнуты нам,
Полюбуйтесь на трупы! Победа! Mesdames!
V
Где ж они? У реки, во дворах, под мостами,
Где Мопа в водосток их цинично бросает,
В непомерно разросшейся братской могиле,
У дверей возле дома, на дорожном настиле,
Вперемешку повсюду в повозках лежат,
И в фургоне, в ночи, под конвоем солдат,
О котором тревожный Париж скорбит тайно,
Он от Марсова поля снаряжен не случайно.
О, мучений гора! Ты храни свое имя!
Те, кто умер от пушек, жестокой резни,
В этом поле, где тайны закрыли могилы,
Головами наружу захоронены были.
Так великий правитель обозначил им место,
Не страшась мертвых лиц и их вечной сиесты,
Со ртами приоткрытыми, застывшие в крови,
С лицом землисто-бледным и небом визави.
В своем немом спокойствии они еще ужасней,
С их лицами опухшими и синевой в подглазьях,
Во мгле, среди дрожащих от ветерка кустов,
Не каждый это кладбище преодолеть готов.
Здесь и праздный богач, и трудяга – бедняк,
Мать, похоже, дитя не отыщет никак,
Старик и красотка в обнимку со скелетами,
Красавица-невеста с губами фиолетовыми,
Они лежат бок о бок у тиса неподвижно,
И синевой подернуты взволнованные лица;
А в них отражены все преступления века,
Глазницы отрешенно глядят в пустое небо.
Кто-то бродит с утра с предрассветной росой,
Ищут тех, кто вчера не вернулся домой;