Цикличность

– Это конечно хорошо, но и без тебя как-нибудь управимся. Вот если бы ты мог нам пояснить, что твориться, то…

– Да не знаю я!

– А вот дружок твой, с усами. Ишас… Нет. Исан! Точно, Исан – наглая восточная морда. Вот он знал, что творится. Знал и молчал. Еще и помер, паскуда, так не вовремя.

– Я…

– Так, все. Разговор окончен. Люди! Слушай сюда! Разворачивайтесь. Говорю вам, как командир гарнизона, ворота Митарра не откроются! Ни сейчас, ни через пару недель. В городе творится черт знает что, и вам стоит это понять, развернуться и топать домой, покуда целы.

Командир исчез за стеной. Люди начали недовольно роптать. Кто-то, грязно выругавшись, направился к повозке, чтобы отправиться домой. Но многие продолжали бессмысленно топтаться на краю ущелья. Все они были здорово раззадорены речью командира. И я чувствовал, что в какой-то момент их гнев найдет единственную точку приложения, а именно ученика чудотворца, который вероятно как-то замешан в том, что происходит.

Я начал медленно пятиться, чтобы оказаться как можно дальше от края ущелья. Попробую в лесу спрятаться. И вдруг я услышал, как кто-то закричал: «Хватай чудотворца!». В тот момент чья-то сильная рука схватила меня за шкирку и потащила сквозь толпу.

34. Исан

«Свернхорн – резиденция Короля Севера и идеальное место для покупки земли и отдыха. Когда-то давно короли восседали в «городе на скале» – Митарре. Затем, боясь нападений со стороны перевала и страдая от ужасной погоды, королевская чета перебралась в Харрес. Правда, в Харресе они задержались лишь на сорок лет. Затем Хвиртьеф Второй распорядился основать новый город, где он и его потомки будут восседать во веки вечные. Свернхорн расположился на берегу одноименного озера к востоку от тракта соединяющего Харрес и Митарр. Город, что очень удобно, примерно равноудален от обоих крупных городов севера . Воды озера Свернхорн кристально чисты, а горная цепь, ограждающая город с севера, надежно уберегает жителей королевской резиденции от ветров. Когда-то здесь кипела жизнь, люди тысячами стекались сюда в поисках королевской аудиенции. Но теперь, когда север утратил независимость, в городе постоянно живут лишь король и его обслуга. На берегу озера стоят многочисленные здравницы и постоялые дворы, которые принадлежат лично королю и составляют основу его нынешнего благосостояния. Свернхорн – отличное, спокойное и умиротворенное место. Покупка летнего дома здесь будет крайне полезным вложением».

Томас Линдберг «Земли севера, как выгодное вложение»

863 год со дня Возрождения. Территория в ведомстве Харесского лесничества. Не именована.

Я, с большим трудом, сел на столе. Сегодня удалось сделать это с первого раза – большой успех. Над головой все так же висели связки давно высохших трав. В тот день, когда я завалился сюда, то и не почувствовал какой приятный от них исходит аромат. Я, в целом, уже мало что чувствовал в тот момент.

С того дня, когда я лежал здесь и готовился к смерти, простой стол, на котором когда-то разделывали дичь, преобразился в некое подобие медицинского ложа. Простая, грубая простыня, наволочка набитая соломой, старое лоскутное одеяло. Ума не приложу, как все это оказалось здесь, в такой глуши. У изголовья стоит большая бадья чистой воды. Я дотянулся до бадьи, зачерпнул кружкой прохладную воду и, с большим удовольствием, выпил ее одним глотком. Трудно словами передать, насколько бывает приятно просто выпить стакан воды. Обычной, прохладной воды из родника. Особенно остро это чувство проявляется после того как умираешь, ну, точнее, соглашаешься с этой мыслью.

Я выпил еще одну кружку, и мурашки, начиная со спины, пробежали по всему телу. Да, я уже могу самостоятельно пройти пару шагов по комнате, но до сих пор жажда и голод нещадно мучают меня. В горле всегда сухо, а в животе постоянно урчит. Такова цена выздоровления. Жар и лихорадка уничтожили все мои силы. Я очень далек от того чтобы помочь себе чудесами клириков. К тому же привычный посох, неожиданно стал невероятно тяжелым. Он выпадал им моих рук, я просто не мог твердо держать его в руке.

Ладно, хватит себя жалеть! Надо ходить, разрабатывать свое одеревеневшее и ослабленное тело. Через муку, через боль. Ведь именно так я и протискивался сквозь всю ту чехарду, что люди зовут жизнью. Нынешняя немощь лишь еще один этап борьбы за чужое место под солнцем.

Так, настрой правильный. Приступаем. Я осторожно спустился со стола, встав на ослабевшие ноги. Я выпрямился и попытался поймать точку равновесия. Первой не выдержала та нога, где была свежая рана. Я невольно качнулся в сторону больной ноги, а затем подогнулась и другая нога, и я, уже падая, прошел пару шагов, пока не оперся руками о стену избы. Так, ногам явно предстоит пройти более долгий путь, чем голове. Но силы вернутся ко мне. Обязательно. Неделю назад я и сесть то не мог, не то, что идти куда-то.

Я, неловко опираясь на стену, двинулся к входной двери, что была открыта настежь. Сейчас, сквозь проем, в комнату дул легкий утренний ветерок, доносящий запах костра. Оба бедра практически не работали. У меня складывалось ощущение, что вместо ног у меня два полена. Шаркая, я греб сено, которым был устлан весь пол.

Сено на полу – хорошее решение. Я до сих пор, по ночам, впадал в беспамятство и меня рвало куда попало. Да и вообще, рвотой мог сопровождаться любой прием пищи. Организм просто еще не готов был переваривать столько, сколько сам же требовал съесть. Хорошо хоть что меня перестало выворачивать от воды.

Кое-как я, наконец, дошаркал до двери, и, перенеся свой вес на дверной косяк, выглянул на улицу. Не так давно, когда ко мне вернулось сознание, я с удивлением обнаружил, что охотничий домик стоит на большой, ровной поляне у опушки леса. Видно, что когда-то поле даже пытались возделывать, но слишком уж далеко оно от большой дороги, посему его забросили. На память о тех временах крестьяне оставили прямо на поле все, что не смогли унести. Сохранились какие-то покошенные оградки и вешки. Старый плуг, с которого сняли колеса, так и остался вечно ждать своего часа прямо посреди поляны. А, неподалёку от домика и вовсе валялся скелет лошади, очищенный добела временем и ветрами.

Правда, одно орудие труда и его назначение было мне неизвестно. На поляне, ближе к лесу, ржавел остов неведомого механизма. Погнутый металлический остов, выкрашенный когда-то в синий цвет, напоминал скорее кареты, на которых ездят вельможи в Столице. Но, при этом, он был очень низким, ниже человеческого роста. Спереди и сзади два длинных багажных отсека. Странно тут то, что у повозки не было места, где бы мог примоститься кучер. Да и вообще не было никаких признаков того, что под это устройство можно как-либо приспособить лошадей.

Возможно это и не повозка вовсе. Но зачем спрашивается тогда этой махине четыре колеса. Точнее самих-то колес уже давно не было, но места, куда их необходимо крепить были четко видны. Да и спереди у повозки имелось что-то вроде двух фонарей, расположенных по бокам от ржавой металлической решетки. А зачем фонари недвижимому объекту?

Самая правдоподобная мысль в том, что кучер прятался в переднем багажнике и смотрел на дорогу сквозь решетку между фонарями. Тогда сразу ясно, что это какой-то странный прототип боевой повозки. Может быть горе изобретатели испытывали его здесь, да бросили сразу после первой пробы.

В любом случае, в книгах я не встречал описания подобной боевой единицы. Помню, в книге брата Кловера «О рукотворных боевых машинах и устройствах», было что-то про бронированные повозки, которые изобрели северяне. Все они повязли в болотах, да сгнили многие века назад. Кто знает, может это единственный сохранившийся образчик данной технологии.

Каждое утро над полем клубился туман, что быстро редел и рассеивался с рассветом. Остов невиданного механизма всегда угрожающе выглядел в этой утренней дымке. Словно какое-то проклятое создание смотрит на тебя из тумана своими пустыми глазницами. Оно казалось древним демоном, что медленно и бесшумно плывет в тумане к беззащитному охотничьему домику. Но солнце поднималось над горизонтом и алчущие крови глаза всегда превращались в фонари повозки, а ее местоположение всегда оставалось неизменным, что бы ни казалось в тумане.

Сейчас уже почти рассвело, и яркий солнечный свет заполнял поляну, потихоньку зараставшую яркими луговыми цветами. Здесь, на севере, солнце редко когда так сильно раскаляется, что становится по-настоящему жарко. Только в середине лета наступает пара недель настоящей жары и то не каждый год. Сейчас, весной, оно лишь приятно согревало после легких порывов холодного северного ветра. В Столице сейчас уже не продохнуть от жары, а на востоке в эту пору уже начинает трескаться земля, и начинают подсыхать неглубокие колодцы.

Что-то в последнее время я часто вспоминаю родину и маму. Бьюсь об заклад, что до тех пор, пока я не отравился, то не смог бы по памяти составить портрет матери, что умерла во время Хвори. А сейчас я помнил ее лицо во всех деталях, помнил наш дом, нашу землю.

Я не хотел забывать все то, что забыл. Меня заставили все это забыть. Помню, как толстый брат Мишель ходил среди рядов молодых братьев и спрашивал: «Как зовут самого дорогого тебе человека?». Правильный ответ: «Никак». Все другие ответы ошибочны. Я в первый раз ответил: «Равия!». И получил десять ударов дубинкой. Потом были «я не знаю», «я не помню» и «не надо, пожалуйста». Да, будущих чудотворцев переламывали, и всегда делали это максимально эффективно и жестоко. Сначала был Мишель с дубиной, потом Кассар с толстым учебником и, наконец, Мисса с учебным мечом. Получая белую накидку, ты должен был бы этим гордиться, но ты уже не знал что такое гордость. Ты просто покорно ждал своего первого задания. После пары-тройки лет, проведенных вне Цитадели, чудотворцы немного отходили от муштры и немного приноравливались к миру, с которым им приходилось контактировать. Но мы навсегда оставались калеками, и самым дорогим для нас было «ничто». Да, некоторых из нас забирало себе Братство, но отличие лишь в том что приходилось пройти через еще одну порцию муштры и боли, а взамен узнать немного больше, чем все остальные.

Черт, что я несу? Если сказать вслух такое рядом с братом, что тебя сопроводят в Секретариат для воспитательной беседы. Те, кто по умнее, и так все это понимают. Но высказываться об этом вслух? Ищи дураков. Что-то излишне сентиментальным я стал с тех пор, как умер.

– Доброе утро. Давно стоишь? – сказала возникшая откуда-то девушка.

– Если так можно назвать попирание дверного косяка, то стою я довольно давно, – сказал я, вытерев рукой еще мокрые от воды усы.

– Как сегодня себя чувствуешь? – девушка уселась у потухшего за ночь костра, устроенного недалеко от домика, и начала раскладывать по кучкам грибы, что принесла из леса в подоле платья.

– Лучше. Намного лучше. Сегодня я смог сесть с первого раза.

– Скоро совсем поправишься. – Она приноровила к костру котелок с водой.

– Только благодаря тебе, Равия.

– Пожалуйста! – она шутливо поклонилась.

– Слушай, а когда ты скажешь мне свое настоящее имя? – каждое утро я задавал этот вопрос, и каждое утро она придумывала новую отговорку.

– А если у меня его нет? – девушка улыбнулась и посмотрела на меня своими карими глазами.

– Ну как хочешь. Я ничего не имею против того чтобы называть тебя так же, как мою маму. Ведь ты, как и она подарила мне жизнь.

– Исан, да ты поэт! – девушка перебрала грибы, закинула некоторые из них в воду и начала править костер.

– А что еще я рассказывал в ту пору, пока был в бреду?

– В основном ты стонал и тебя рвало. Так что большую часть времени ты говорил что-то про «сдохну» и «ай-яй-яй». – Она рассмеялась, отряхивая руки о свое простенькое крестьянское платье.

– Ясно. Ты мне так и не расскажешь, что такая милая девушка делает в такой глуши, причем одна?

– Только после того как ты скажешь мне, что в этой глуши делает чудотворец со стрелой в ноге, который при этом еще и умудрился отравиться трупным ядом.

– Достойный ответ.

– Исан, ты опять пытался творить чудеса? – девушка запустила пятерню в свои русые остриженные чуть ниже плеч волосы.

– Откуда ты знаешь? Громко посох уронил?

– Я это чувствую.

– Чувствуешь, значит? Да, было дело, хотел попробовать.

– Ты хочешь уйти отсюда? – сказала она и посмотрела на меня так, будто нас венчали.

– Нет, дело не в этом. Мне особо и идти-то некуда. Бр.. Место где я раньше служил… В общем, мне лучше вообще людям на глаза не показываться.