Цикличность

– Нет. Вы потеряете все приобретенные знания о мире. Останется прежней лишь ваша сущность.

– А кем был Роберт?

– Вы были ученым, человеком, который глубоко разочаровался в собственном изобретении и самом человечестве.

– Если говорить честно, то мне неприятно сознавать, что вся моя жизнь – лишь заранее запланированный путь.

– Мы все в той или иной мере несвободны. Вы зовете нас богами, когда мы на самом деле не более свободны, чем каторжники. Маленькая девочка, что сейчас родилась в повивальном доме у стен Утейла – проживет тяжелую и ужасно короткую жизнь. Но она все равно имеет возможность покинуть этот мир и познать то счастье, которое посчитает нужным. У нее есть эта возможность. А я навсегда останусь здесь и буду выполнять свою роль. Даже этот самый разговор повторялся уже несколько не один раз и повторится многократно. Вот и кто из нас двоих всесильное божество?

– Вы намекаете на то, что на самом деле мир принадлежит не вам.

– Он принадлежит тем, для кого он создавался.

– Так, может, стоит прекратить раз за разом убивать их? Дать им жить так, как они могут.

– Это бессмысленно! Быстрая жатва лучше медленного вырождения.

– Я сомневаюсь.

– Так и должно быть.

– Завтра состоится ритуал. Вы можете мне пообещать, что дети не пострадают?

– Ритуал для них абсолютно безопасен, уверяю вас. Они «красные», они чудотворцы с рождения. Мы дадим им предметы с частицами души, и с их помощью вырвем из вас вторую душу. После этого они отправятся с Лоррисом в его родной край.

– Перед смертью я хочу убедиться, что им ничто не угрожает. Я хочу сопровождать их на север.

– Это желание возникает у вас не в первый раз.

38. Строккур

«Подсудимый, под пытками, признал свое участие в древнем культе. Из чего можно было бы сделать выводы о распространении культа в самой Столице, прямо у стен Цитадели. Но мне выпала честь провести дополнительное расследование данного случая. Подсудимый, из-за жестоких лишений и истязаний, утратил контроль над своим разумом, и последние его показания буквально пропитаны безумием. Посему, я обратился к свидетелям, актовым записям в церковных книгах и привлек к следствию Братство. Сопоставив все воедино, я уразумел, насколько грубую ошибку совершили мои коллеги и, непосредственные исполнители следственных действий с подсудимым – слуги хартии. Я сумел установить, что данный человек, согласно актам, был трижды женат. При этом он не был ни разу разведен. Записей о смерти его жен я так же не обнаружил. Зато, члены Братства обнаружили два захоронения с костьми в подвале данного мужчины. Из чего можно сделать вывод, что мужчина либо имел ментальное расстройство, либо жены его имели недостаточно кроткий нрав. За излишнюю скрытность его заподозрили в идолопоклонничестве. Допросу он сопротивлялся, только лишь для того чтобы не выдать свои преступления. А, когда допрос зашел слишком далеко, мужчина согласился даже с тем, что он адепт. Предписываю назначить судье, ведущему данное следствие строгое наказание. А слуг хартии, допустивших халатность, казнить»

Судья Бернхайм «Случаи халатности в работе Секретариата»

863 год со дня Возрождения. Митарр.

Факел трещал и плевался. В его неровном свете почти ни черта не было видно. С тех пор как ворота опустили, сквозь город потянулась вереница путников. Они молча проходили город насквозь, практически никуда не заглядывая. Иногда кто-то случайно встречал взглядом своих родичей и откалывался от толпы. Люди, встретив родных, обнимались и долго держались друг за друга, не издавая при этом ни звука. Лишь изредка я слышал, как женщины всхлипывали.

Знаете на что это похоже? На похороны. Только хоронят не простого крестьянина, и не видного вельможу, пропади они пропадом, а целый город.

Командир, и тот сиганул в пропасть. Говорят, в последние дни наш шеф совсем помешался. Да, а кто бы не кукарекнулся? Его семья поколениями служила городу. Еще с той поры, когда «белых» и в помине не было. А тут бах, и родной город сгорел, и Столица, которой он верой правдой всю жизнь служил, уничтожена. Кстати, насчет Столицы – страшное это дело. Не верил я поначалу. Да, весточка, которую принес голубь, была скреплена особым символом «белых». Такое не подделать. Но, понимаете, в Столице живет едва ли меньше людей, чем на всем севере. И какой-то взрыв ее уничтожил? Бред!

А потом, чрез неделю где-то, прискакал тут какой-то мужик с шальными глазами в форме столичной гвардии. Харкал кровью, сказал, что Столица правда, мол, взорвалась. Теперь на ее месте большое озеро, над которым зеленый туман стоит. Чихотный тем же вечером дух испустил, еще и подзаряжал своей заразой народ вокруг. Пришлось его, от греха подальше, в пропасть скинуть вместе с другими заболевшими. После такого и я уж поверил в то, что Столица ухнулась.

Да бог с ней, со Столицей. Мне от ее существования ни холодно, ни жарко. А вот Митарр правда в беде. Моя Иррес совсем плоха, и все только хуже ей становиться. Стыдно признаться, но уже боюсь вечером домой возвращаться. Боюсь, теща скажет, что умерла моя супруга. Настолько боюсь, что все чаще ночами остаюсь на работах. Так вот, подло, и сегодня поступил. Все думают, что я герой, городу не покладая рук помогаю. Знали бы они, почему на самом деле ночами работаю, то наверно и здороваться бы перестали.

Те, кто проходил сквозь весь город никого не встретив, собирались у южных ворот. Кто-то останавливался там лишь пожрать да выпить, а потом уходили на перевал. Но многие оставались у костров надолго, из-за чего пространство у южных ворот очень напоминало полевой лагерь после проигранной битвы. Да, люди у костров постепенно сменялись, кто-то, потеряв родных, уходил на юг в поисках новой жизни, кто-то от безысходности возвращался на север, ну а кто-то присоединялся к нам, помогая разбирать завалы. А людской поток вовсе не мельчал. Люди все шли и шли. Все новые лица вставали у костров погреться.

За эти дни мы с Лессви отлично сработались. Да, этот парень любит сопли о форму вытирать, но честный и работящий малый. Сколько мы с ним народу повытаскивали из-под завалов и не сосчитать.

Сейчас у нас передых. Он пошел перекусить где-нибудь достать. Из жратвы в городе только хлеб из сорняков, в позапрошлом году прогоркший эль, да соленья какие-то по запасам иногда устается выудить. Когда ворота только опустили, какое-то время с обозов подкармливались. Да мало там еды-то, с юга она должна была идти по большей части. А никто сюда через перевал не рвется, все, наоборот, туда уходят. Скоро голод в Митарр придет, будто мало нам былых напастей

И, грустно, конечно, признавать, но времени с момента землетрясения больно много прошло. Все больше мертвых под завалами, все меньше живых. Очень тяжко целый день разгребать обломки и находить лишь мертвецов. Стоишь и думаешь, а ведь на соседней улице могли еще живых найти. А завтра, когда будем там разбирать завал, тех уже не будет на белом свете. Гадство! На севере, как назло, всегда строят дурацкие дома, у которых только первый этаж каменный, а остальные деревянные. При землетрясении все эти дома рассыпались в груду камней и досок, и, чтобы разгрести один завал, уходит невероятное количество времени.

Лессви не заставил себя долго ждать. Этого добродушного борова было видно за версту, благодаря огромной фигуре и манере ходить как обгадившийся медведь. Он тащил в руке какую-то крынку, а подмышкой нес бумажный пакет, что был покрыт жирными пятнами.

– Эля полкрынки, да пару копченых рыбешек. Коптили явно уже после того, как она завоняла. Не густо сегодня. – Лессви стал разворачивать свой скромный улов в неверном свете факела.

– Перебиться хватит. Пока работаешь жрать особо-то и не хочется.

– Твоя правда, но еды в городе все меньше. Обозы уже пустые. А то, что выбрасывали по обочинам у ущелья, уже настолько попортилось, что никак не употребишь. Скоро начнем друг дружкой завтракать.

– Типун тебе на язык! Только этого-то нам и не хватало.

– А что делать-то? Даже нам уже никто ничего не дает, все лавки свои позакрывали. День, когда грабить и убивать начнут за две гнилых морковки уже очень близок, помяни мое слово.

– Заткнись!

– Что?

– Тихо, твою мать!

Лессви осекся и прислушался. Толпа мерно шла через город. Люди шаркали сбитыми сапогами о мостовую, усеянную мусором и обломками. Те, кто стоял по обочинам улицы и чего-то ждал, иногда перешептывались. Все эти звуки сливались в мерный гул, из которого изредка выбивались окрики, рыдания, да громкие причитания. Но только что что-то выбилось из привычного ритма. Звук был будто писк раздавленного котенка, что по собственной дурости угодил под колеса телеги. Мы стояли не двигаясь, и тщательно вслушивались в мерный гул мертвого города.

И тут вдруг опять! Какой-то слабый писк со стороны завалов.

– Я слышал! – заорал Лессви.

Он выронил все, что у него было в руках на мостовую. Крынка упала, из нее пролились остатки прокисшего эля.

– Строк, я за людьми, а ты найди место, откуда звук идет!

Лессви полез на гору обломков в надежде призвать хоть кого-то на помощь. Это почти бесполезно. Ребята за день кирками так намахались, что сейчас вповалку спят прямо в куче обломков. Пока он их раскачает, да приведет, может уже и поздно быть. Надо самому браться за дело.

Я медленно шел по завалу, пока вновь не услышал слабый писк прямо под ногами. Я ни секунды не думал, сразу упал на колени и стал сбитыми руками откидывать куски камней и дерева. Так мне удалось открыть небольшой лаз, что вел вниз. Между несущей балкой и горой мелких обломков получилась полость, по которой вполне можно пролезть вглубь завала.

Очень узко, я с большим трудом сюда пролезу. Да и не совсем ясно большая ли полость. В этот момент прямо из темной пустоты до меня донесся слабый всхлип.

– Эй! Есть кто живой?

Тишина.

– Ау!

– Мам! Мама!

Слабенький детский голосок было практически не слышно. Не ясно, каким чудом я вообще услышал его сквозь завал. Ребенок, очевидно, много плакал и долгое время провел без воды, отчего его надломленный голосок едва колебал воздух.