Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Спрашивается, с такими вот асами литературных интриг работать в Союзе писателей? Рвать защитительные доспехи литературных интриганов, изготовленные в партаппарате, разваливать годами слагавшиеся группировки для восхваления «голых королей»?

Оглядываясь на те годы и ныне трезво оценивая обстановку в литературной среде, пришел я к заключению, что, встав во главе Союза, Шолохов подписал бы себе смертный приговор.

Каюсь, тогда, еще по должному не оценив личность Шолохова, я, как и многие другие писатели, очень хотел, чтобы он возглавил Союз.

Неслучайно, видимо, мы не можем отнести к руководителям Союза писателей, имевших реальную власть, ни Леонида Леонова, ни Алексея Толстого, писателей не только бесспорного таланта, но и оставивших заметный след в развитии русской литературы и русского языка.

На какой книжной полке найдем мы сегодня «калифов на час», увешанных лауреатскими медалями и при жизни провозглашенных классиками? К чему привели шумливые и бесплодные дискуссии, имеющие целью вбить в народное сознание книги, избранные партийными идеологами, которые Шолохов назвал в одном из выступлений на съезде «мутным серым потоком» в литературе?

Да, возразят мне, Сталин мог, хотя бы даже и по капризу, поставить Шолохова во главе Союза. Мог. Не захотел, берег его для чего-то другого.

Шолохов и Сталин

1

Да не удивится читатель, что первым именем в этой главе стоит имя Шолохова, а не Сталина. Ни того ни другого имени из нашей истории не опустишь. Имя Шолохова время отливает в бронзу, а бронзовые, медные и из иных прочнейших материалов монументы Сталина или отправлены на переплавку, или развалены на куски.

И здесь, рассказывая о Шолохове, попутно вспоминается Сталин, не в рассказах о Сталине всплывает имя Шолохова. Не Шолохов связан с эпохой Сталина, а Сталин властвовал в годы творческой жизни Шолохова.

Власть Сталина была необъятной над страной, над народом, над партией, над жизнью и судьбой Шолохова, но не над его творчеством. Отношения между ними сложились странные, порой они разрушают логику образа Сталина, каким он предстает в нашем сознании, не нарушая главного: в отношениях с Шолоховым он оставался деспотом.

Здесь я отхожу от какого-либо следования хронологии, ибо обращаюсь к событиям, которым я никак не мог быть свидетелем, а восстанавливаю их по рассказам Шолохова или близких ему людей. Вместе с тем здесь будет рассказано и о том, чему я был свидетелем.

Начнем с неприятностей, которые подстерегли Шолохова в 1952 году, хотя и явились они из прошлого. «Неприятности»… Мягко сказано. Исход их мог оказаться непредсказуемым.

В 1951 году подписчики на Собрание сочинений Сталина начали получать 13-й том. В томе было помещено письмо Сталина к известному в тридцатые годы коминтерновскому деятелю Феликсу Кону. В письме оказалось несколько строк, касающихся Шолохова. Сталин указывал Феликсу Кону, что никто не свободен от ошибок, и при этом привел пример, что и «замечательный писатель нашего времени» Михаил Шолохов совершил ошибку в освещении Подтелковского движения в романе «Тихий Дон». До появления в печати этого письма Сталин об этой ошибке Шолохова нигде и никогда не поминал.

Шолохову было над чем призадуматься. Со Сталиным он встречался много раз, никогда ранее Сталин с ним разговора о Подтелковском движении не заводил. Известно было, что материала на многотомное Собрание сочинений найти у Сталина было не так-то просто. Публикация письма к Феликсу Кону могла быть инициативой составителей собрания. Но Шолохов знал, что, в отличие от последующих вождей КПСС, Сталин был очень ревнив к своим текстам, литобработчиков не имел, к публикации своих документов относился весьма серьезно и, главное, расчетливо. Шолохов считал, что политические ситуации, связанные со своей личностью, Сталин умел просчитывать на годы вперед. К простой случайности публикацию письма к Феликсу Кону не отнес.

В те времена любое упоминание Сталиным о чьей-то ошибке обязывало ошибку эту исправить. Вместе с тем каждый том его Собрания сочинений с выходом в свет немедленно включался в программу сети партийного просвещения и от Москвы до Камчатки, от полярных зимовок до пограничных застав на Памире, во всех партийных и профсоюзных организациях тщательно «прорабатывался».

На всю страну разнеслось и для тех, кто читал «Тихий Дон», и для тех, кто ничего не читал: Шолохов ошибся в освещении Подтелковского движения.

Издательствам – это прямое указание потребовать от Шолохова исправления «ошибки». Переиздания романа были немедленно приостановлены. И сейчас же возникло попутно мнение в ЦК, что надобно бы в романе отразить выдающуюся роль Сталина в гражданской войне на юге.

Роль коммивояжера на переиздания «Тихого Дона» взял на себя Кирилл Потапов. Он рвался «редактировать» роман, правда, его «редактирование» сводилось лишь к попыткам найти в романе места для вставок эпизодов встреч Сталина с казаками. Шолохов отверг эти попытки, но с «Подтелковским движением» так просто обойтись было нельзя.

В Вешенскую хлынул поток читательских писем. Спрашивали Шолохова, в чем он ошибся, рассказывая о гибели отряда Подтелкова, интересовались, когда и как он переделает этот эпизод, особенно много пришло писем от преподавателей русского языка и литературы в школах.

Приходили письма и иного содержания. Тогда еще не все участники гражданской войны ушли из жизни, не все были уничтожены в годы террора. Но напуганы. Очень много писем оказывалось без подписи и обратного адреса. Разные они были по тону и по пониманию обстановки в литературе. Строгие, назидательные, с тоской по правде. Невежественным было в те годы мое поколение. О гражданской войне нам было внушено совершенно ложное представление. Ложь распространялась намеренно, освященная авторитетом «академиков», среди которых первенство держал некий Минц.

Правду знали немногие, но их уста сковывал страх, слово правды могло стоить им жизни.

По образованию я историк, но с первого прикосновения к этой науке мой интерес сосредоточился на Средневековье. Историю новейшего времени воспринимал как упражнения в тенденциозности. История гражданской войны и история партии не увлекали меня. Это, конечно, не подвиг, но избавило меня от многих неприятностей.

Не обошлось в письмах без упрека Шолохову. Поступился правдой, а вот Сталин поправил. Ход рассуждений был приблизительно таков: мы думали, что писателя заставили исказить правду, а выходит, что он сам, по доброй воле поспешил услужить ненавистникам казачества. Да, так могло показаться неискушенным, а их было множество. Откуда им знать, какое давление испытывал Шолохов, когда дело касалось донского казачества, над какой бездной он прошел по шаткой жердочке. В годы, когда создавался «Тихий Дон», и в последующие годы никому не дали бы сказать правды о том, что происходило на Дону.

Из некоторых писем, их было немного, следовало, что казачество поднялось в ответ на беспощадный террор, развязанный против него Лениным, Троцким и Свердловым. В письмах говорилось, что Ленин, Троцкий и Свердлов поставили задачей уничтожить всех казаков, способных носить оружие, а остальных переселить в Сибирь с Дона; Подтелковский отряд выполнял эту кровавую директиву. Письма без подписи. И вот неожиданность, одно подписано и есть обратный адрес. В нем утверждалось, что казаков уничтожали по указу, подписанному Свердловым.

Письмо заинтересовало Шолохова. Подписано было: Беляков Владимир Зиновьевич, казак из станицы Клетской. Обратный адрес московский.

– Любопытно, – заметил Шолохов, – откуда этот казачок из Клетской об указе знает?

– А был ли такой указ? – спросил я.

– Был, да я его в руках не держал. Смело он подписался. Будешь в Москве, повидайся, осторожно поспрошай, откуда об указе знает?

Владимира Зиновьевича Белякова я нашел на заводе «Красный богатырь», что в Сокольниках. Завод по производству резиновых изделий. Беляков начальник ведомственной охраны завода.

Принял он меня в своей караулке радушно. Старше Шолохова, участник гражданской войны на Дону. Работал в ОГПУ в НКВД, старый чекист. Где-то на Урале поработал в должности начальника районного отдела НКВД.

Я объяснил ему, что Шолохов интересуется, о каком указе Свердлова он упомянул в письме.

– А разве Шолохов не знает?

За Шолохова я отвечать не собирался. Откровенно говоря, меня очень насторожила смелость Белякова, подписавшего столь деликатное письмо.

Не получив от меня ответа, Беляков развил мою мысль. По его предположениям, а скорее, он в этом был уверен, Шолохов знал об этом указе, не мог не знать.

– Когда писал «Тихий Дон», по всему видно, гутарил он с казаками. И гутарил он по большей части с белыми казаками, белые казаки знали, по чьему указу резали сынов Тихого Дона. Я вот был красным казаком, а и я знал об этом указе…

Беляков высказал желание встретиться с Шолоховым, кое-что рассказать и показать ему.

Я рассказал Михаилу Александровичу о встрече с Беляковым, упомянул и о его прошлом.

Михаил Александрович дня два помалкивал, раздумывал, ибо встреч с незнакомыми людьми не любил.

А потом сказал, усмехаясь:

– Интересный сюжет вырисовывается. Давай Белякова. Погутарим с ним по-казацки.

Пригласил он Белякова не на квартиру, а в гостиницу «Москва». Встретились. Обычных посетителей в этот час не оказалось. Поговорили о Доне, вспомнили общих знакомых. И наконец, вопрос Шолохова:

– Ты видел этот указ?

Беляков выразительным взглядом окинул стены номера.

Шолохов махнул рукой и добавил:

– Пусть слушают, я не боюсь.

Беляков молча покачал головой и написал на бумажной салфетке: «Я тоже не боюсь, но лучше не надо!»

На столе к приходу гостя были приготовлены коньяк и закуска. Шолохов принял предложенную ему игру.

– Может быть, ты предпочитаешь водку? – спросил он у Белякова. – Коньяк – не казацкий напиток.

– Казака водка греет! – ответил Беляков, догадавшись, к чему этот вопрос.