Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Михаил Александрович предложил чаю.

– Ни чаю, ни чего иного! – обрубил Поскребышев. – Разговор тебе предстоит серьезный и думаю, что долгий.

Гостя проводили. Михаил Александрович подмигнул мне. Похоже, что он остался доволен.

– Сейчас разбежимся, утром приходи пораньше…

«Солдат спит, а служба идет». Хорошая поговорка. Вышел я из подъезда, что-то мне показалось не так. На противоположной стороне стояла машина. Два молодых человека в одинаковых плащах. Обычно в такой час переулок пустынен. Утром я застал ту же машину, но около подъезда уже других молодых людей. Оберегают перед встречей со Сталиным.

К тому времени я уже научился распознавать настроение и внутреннее состояние Михаила Александровича. Он явно был в нервозном состоянии, хотя всячески это скрывал; сосредоточен на своих мыслях, собран словно в комок. В такие минуты он или чистил и без того чистые ногти, или подстригал маленькими ножничками усы, и без того ухоженные.

Одет как обычно. Гимнастерка, галифе, из мягкого хрома сапоги. Орденов и медалей он никогда не носил.

Правительственная машина пришла около двенадцати часов. В запасе час времени. Лучше подождать в приемной, чем опоздать хотя бы на минуту.

Со Староконюшенного до Кремля езды минут десять, а на машине с правительственными клаксонами и того меньше. Выезд на Гоголевский бульвар по Сивцеву Вражку, поворот направо, еще поворот налево у Кропоткинской, и вот они, Боровицкие ворота. Кремлевские порядки в те времена были усложнены. Почему-то машине с Шолоховым был открыт проезд через Спасские ворота. По Волхонке в те времена был проезд в обе стороны. Мы выскочили на площадь к Историческому музею, Шолохов вдруг попросил шофера подъехать к «Гранд-Отелю».

Шофер взглянул на сопровождающего, тот взглянул на часы и в знак согласия кивнул ему. Дорого, наверное, обошелся ему этот неосторожный кивок. Машина круто повернула в нарушение установленного движения и остановилась у входа в ресторан.

Я спросил:

– Зачем? Вас ждут!

– Ты не знаешь зачем? Пойдем!

Мы вышли из машины и поднялись на второй этаж.

Тут же, узнав его, к нему подбежал метрдотель, старый знакомый.

При входе в зал, еще до столиков, небольшой, отгороженный занавесями, кабинетик метрдотеля.

Михаил Александрович раздвинул занавеси и бросил метрдотелю:

– Я на минутку. Накоротке! Две бутылки коньяка «КС». Одну с собой.

По тем временам это был высокой марки грузинский коньяк. Бежать за ним метрдотелю не пришлось. Нашелся в шкафчике.

Тут же появились на столе два фужера.

– А себе? – спросил Шолохов. – За хорошее предприятие выпьем!

– За хорошее можно! – согласился метр.

Я с упреком глядел на Шолохова. Он понял мой взгляд.

– Ничего ты не понимаешь. Не с пустыми же идти руками.

Взял со стола бутылку и засунул ее в широчайший карман галифе.

Сам разлил коньяк.

Шолохов присел на край стула и отпил глотка два. Метр осушил фужер.

– Садись, – приказал он мне. – Время еще есть!

Я смотрел на часы. Стрелки неумолимо двигались к роковому часу.

Он заметил мой жест с часами и досадливо сказал:

– Не мельтеши!

Между тем наметилось какое-то странное и тревожное движение. Метр выглянул за занавеси и побледнел, отступил на шаг, у него мелко задрожали руки. Шторы раздвинулись, в кабинетик вошел Поскребышев, за его спиной виднелись фигуры молодых людей в плащах. Вполголоса он гневно произнес:

– Михаил, не о двух ты головах!

– У всех по одной, а не по две! – ответил, посмеиваясь, Михаил Александрович и, обращаясь ко мне, добавил: – Федор, налей нашему гостю!

– Наливай! – неожиданно согласился Поскребышев.

– Ого! – воскликнул Михаил Александрович. – Слышу речь не мальчика, а мужа!

– И себе наливай! – приказал мне Поскребышев. – Да не стесняйся! По полной!

Взял у меня из рук бутылку, налил мне и метру фужеры доверху. Бутылка сразу опустела.

И я и метр поняли, в чем дело. Нелегкая это для меня задача – сразу выпить полный фужер, а пришлось. Метр человек тренированный. Шолохов по своему обычаю сделал всего лишь глоток. На секунду отвлек его внимание фужер, Поскребышев выплеснул содержимое своего фужера через плечо.

– Едем, Михаил. Я на час передвинул твою встречу! Хозяин не будет тебя ждать!

– Я год ждал…

Не так-то громко были произнесены эти слова, а прозвучали как гром. Невозможные, вне логики того времени…

Лицо Поскребышева ничего не выразило, однако почувствовалось, что в душе он содрогнулся.

Шолохов, странно посмеиваясь, извлек из кармана галифе вторую бутылку и поставил ее на стол.

Не простившись, ни слова не молвив, Поскребышев задернул занавеси и ушел.

В оцепенении замер метр, я не знал, куда спрятать глаза. Не сказал бы, что я испугался, но нетрудно понять, какие могут явиться последствия.

Последствия не замедлили. Можно сказать, что явились мгновенно.

Пока успела опорожниться вторая бутылка, в статусе Шолохова совершились перемены. Обычно Шолохов вызывал машину из гаража ЦК. И на этот раз позвонил в гараж диспетчеру, чтобы прислали машину доехать до Староконюшенного. Диспетчеры – женщины, они всегда были любезны, крайне предупредительны, рады были услужить почитаемому писателю. Я не помню случая, чтобы Шолохову отказали в присылке машины, в какое бы то ни было время дня и ночи. Здесь же последовал отказ. Машины, дескать, все в разгоне. Такого в гараже ЦК не бывало и быть не могло.

Добраться из центра Москвы до Староконюшенного не велика задача. Взяли такси. Михаил Александрович в раздумье, но иногда усмешка трогает его губы. Невеселая, как бы отражение его раздумий. Он умел взглянуть на себя со стороны, оценить иронически обстоятельства, им же самим созданные.

Из дому позвонил в службу ЦК КПСС, занимавшуюся заказом железнодорожных билетов. У него всегда принимали заказ. И здесь отказ. Усмехнулся.