Ночи бродячие. Рассказы и публицистика. Зарубки памяти

Ночи бродячие. Рассказы и публицистика. Зарубки памяти
Виктор Савельев

Книга «Ночи бродячие», собравшая публицистику и ранние новеллы автора-журналиста, это не только психологическая проза и рассказы о молодых – она о том, как не согнуться в ситуациях, требующих нравственного выбора. А ситуации у героев Виктора Савельева «негладкие»: кража чемодана на вокзале, предательство идеалов молодости, жесткие нравы казармы, гауптвахта, больница… Эта книга о том, как не потерять своё «я».

Ночи бродячие

Рассказы и публицистика. Зарубки памяти

Виктор Савельев

© Виктор Савельев, 2018

ISBN 978-5-4496-0499-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗАРУБКИ ПАМЯТИ

Публицистика. Воспоминания и эссе.

КАК Я «ПРОЗЕВАЛ» КРУПНЕЙШУЮ В МИРЕ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНУЮ КАТАСТРОФУ

(Из записок журналиста)

В тот год мне особенно везло. Пришло репортёрское везение, когда на ловца и зверь бежит – словно судьба всё время ведёт тебя за руку. И ты достигаешь пика журналистских удач, который я бы сравнил со спортивной формой.

Это подобно тому, что один чемпион по штанге назвал «покорением железа». Даже замечательный силач без «разгона» не возьмёт рекордный вес. Этому предшествуют нарастающие по нагрузке тренировки, чтобы достичь максимальной силы в день чемпионата. Тут важны постепенность и расчёт: начнешь марафон силы раньше – перегоришь, а опоздаешь с нагрузкой – не достигнешь своего апогея к соревнованию…

Вот именно в такой «пиковой» форме я был в воскресный день 4 июня 1989 года: и знамения репортерских удач бежали впереди меня! С удивительной лёгкостью меня находили «гвоздевые» темы! Видимо, количество моих предыдущих удачных репортажей отливалось в новое качество. Было чувство, что вот-вот я поймаю за хвост жар-птицу, которая сделает меня великим журналистом.

То воскресное июньское утро в Уфе, где тогда я работал в газете, было на редкость тихим, солнечным и спокойным – такого сонного утра я не видел тысячу лет. Даже утренняя река, казалось, спала. Горожане ещё с пятницы уехали на отдых в сады, на автобусной остановке было безлюдно – впрочем, и автобусов до железнодорожного вокзала Уфы почему-то не было. А ехать я собрался на электричке на загородную турбазу «Ивушка», чтобы помочь моей матери. Каждое лето, чтобы внуки пожили с ней на природе, мама-пенсионерка устраивалась на базу «заведовать» большим спальным корпусом, т. е. была там и техничкой, и комендантом. Из-за больной печени ей было трудно носить тяжести – как раз в то воскресенье она просила меня перед заселением туристов разнести по комнатам кипы белья и матрасы… И ничего, казалось бы, не предвещало срыва моей поездки 4 июня 1989 года на мамин 20-комнатный корпус близ утопавшей в зелени деревьев реки Дёмы…

Но именно в то утро меня и настигла весть о ночной железнодорожной катастрофе на 1710-м километре Транссибирской магистрали – как оказалось потом, крупнейшей не только в XX веке, но и за всю историю железных дорог мира… Не понимая, почему на вокзал нет автобусов (а их сняли с рейсов для доставки на станцию курсантов школы МВД!), я поймал такси и доехал до железнодорожного вокзала Уфы. Привокзальная площадь поразила меня обилием людей в военной форме! Они высаживались из подъезжавших крытых грузовиков и уходили куда-то на посадку. Всё напоминало полномасштабную военную операцию…

«Близ Улу-Теляка в 90 километрах от Уфы произошла большая авария с двумя пассажирскими поездами. Много жертв… В ту сторону движение поездов остановлено. Но сейчас туда уйдёт воинский эшелон для спасательных работ», – вот что выяснил я, тыча удостоверением журналиста, у какого-то офицера. Вы только представьте моё состояние! Я первым из репортёров уже в девятом часу утра знал новость, о которой лишь поздним вечером сообщат все информационные агентства мира.

Причём я был на станции, откуда уходил эшелон спасателей, задолго до извещения о ЧП – и пока местные власти, по законам тех лет, дожидались указаний Москвы и разрешений цензуры, мне выпала огромная фора в несколько часов, за которые такой лихой парень, как я, – ещё до официальной «отмашки» сверху! – уже побывал бы на месте катастрофы близ маленькой станции Улу-Теляк у границы Башкирии с Челябинской областью и самым первым выдал бы репортаж!

Спустя годы я понимаю: в советское время шансов у провинциального журналиста «ухватить за хвост» всемирного масштаба новость было не больше, чем у эскимоса съездить в Африку по выигранной в лотерею путёвке и на экваторе встретить белого медведя, сбежавшего из гастролирующего зверинца.

Но этот один шанс из миллиона в то июньское утро просто упал мне в руки!

Нынешним газетчикам трудно даже представить информационную изоляцию тех лет. Интернета и мобильных телефонов ещё не было; на выходные в Доме печати двери редакций запирали и сдавали этажи под охрану вахтёрам, а журналисты газет до понедельника разъезжались по домам или садам.

Но тем утром, 4 июня 1989 года, в силу случайности я был единственным журналистом в мире, который мог бы уже через час-два попасть в Улу-Теляк! Не о таком ли везении «дядя Гиляй» – известный дореволюционный репортёр Владимир Гиляровский написал: «Мне посчастливилось быть в центре урагана» – уж простите цинизм нашей профессии!

Естественно, после информации, добытой у офицера, я – как говорят: задрав хвост! – побежал к стоявшему «под парами» эшелону на Улу-Теляк. За годы репортёрской работы я, что называется, «собаку съел» на проникновении туда, куда других не пускали, и мог легко схватить на погрузке какой-нибудь ящик и под видом грузчика влезть в один из вагонов в толчее спасателей, путейцев и медиков! Или упросил бы военных…

И вдруг на полпути к вагонам меня обожгла мысль: «А как мать?! А что будет с ней?!». Эта мысль осадила меня… Я знал, что мама-пенсионерка, не дождавшись моей помощи, потащит на себе по комнатам тяжёлые мешки белья, матрасы, будет надрываться с вёдрами воды – и к вечеру в полуобморочном состоянии подготовит корпус к заезду гостей. Но потом работа в одиночку её пригнёт приступом печени, болями в сердце…

Наверное, в первый раз на той вокзальной площади мне пришлось делать выбор между человеческим чувством и долгом профессии… Азарт гончей собаки гнал меня к поезду на Улу-Теляк, к «первополосной теме»! (Прости, Господи: ни один человек на вокзале в то утро и представить не мог весь ужас катастрофы!) Я был рыцарем репортажа – а в 90 километрах по одну сторону от станции Уфа, в направлении Челябинска, меня ждал репортаж о крушении поездов!

Но в 20 км по другую сторону от вокзала – а в этом направлении продолжали ходить загородные электрички, увозя дачников, – меня ждала мать. И она нуждалась в помощи! Я разрывался на части между двумя решениями. Жар-птица репортёрской удачи манила и уходила из рук, шепча, что такой шанс не упускают. Но мог ли я бросить мать – отдавшую мне жизнь и гробившую здоровье на турбазе ради моей семьи и детей?

Говорят, азарт плохой советчик! И разум мутит призрак близкой удачи…

Но в этой мучительной ситуации я всё же выбрал маму. Стуча колёсами, воинский эшелон ушёл на Улу-Теляк без меня. А я уехал на электричке в обратную сторону, в спальный корпус турбазы, где с остервенением таскал тюки белья, одеяла и матрасы, не давая матери делать тяжёлую работу…

К ночи безвестный доселе Улу-Теляк ворвался на информационные ленты ТАСС и мировых СМИ… Решив, что катастрофу не скрыть, Москва в середине воскресного дня «дала отмашку» на освещение темы. Дом печати был пуст! Чиновники гоняли машины и курьеров по дачам и садам, вылавливая отдыхавших журналистов, – ведь в Уфу вылетал генсек ЦК КПСС Михаил Горбачёв, желая облететь место аварии на вертолёте, нужны были тексты и снимки с места крушения, журналистский пул, репортёры и верстальщики новостей! Всех журналистов города срочно вызвали в настежь распахнутые редакции делать спецвыпуски газет про Улу-Телякскую трагедию. Только вечером, вернувшись с турбазы, я узнал, от какой темы мне пришлось отказаться.

Если кто не помнит или не знает этого: два встречных поезда одновременно вошли в низину близ перегона Аша – Улу-Теляк (1710 км Транссибирской ж/д магистрали), где из-за протечки в трубопроводе скопилась огромная масса вытекшего газа. При встрече двух пассажирских поездов №211 «Новосибирск – Адлер» и №212 «Адлер – Новосибирск» на загазованном перегоне взрывоопасная смесь воздуха и газа воспламенилась от искры… Взрывом с путей было сброшено 11 вагонов, семь полностью сгорели, еще 27 вагонов опалило. Погибло от 575 до 645 человек (данные разнятся); 623 стали инвалидами от ожогов и травм… Обгоревших пассажиров увозили с места катастрофы вертолётами и машинами в больницы Уфы, Челябинска, Аши. Даже годуновские «мальчики кровавые» бледнеют перед Улу-Телякским кошмаром.

Я помню, как последовавшей за воскресеньем ночью мы всей аврально вызванной на работу редакцией делали экстренный выпуск газеты об этой беде, – и как стучали зубы у нашего фотокора Рустема, приехавшего из Улу-Теляка с плёнками шокирующих кадров. «Дайте водки, ребята!» – попросил Рустем. Ему налили – было слышно, как его зубы клацают о стакан. Пока в редакции проявляли его фотоплёнки с места трагедии, он всё говорил про обгорелую детскую ручонку, лежавшую под откосом, был в шоке, как человек, окунувшийся в ад! А ведь первые журналисты были привезены на место катастрофы примерно через 14 часов после того, как похоронные команды почистили место адского пожара. Но им хватило и этого. А что же было с теми, кто побывал там утром, в эшелоне, в который я не сел? Говорят, солдатам-спасателям на пожарище, как на фронте, выдали спирт: их тошнило, трясло при разгребании завалов из обугленных тел и железа…

Потом писали, что старший врач «скорой помощи» – командовавший вывозом обожжённых пассажиров из Улу-Теляка в больницы Уфы – за одну смену стал седым. Никто не знает, сколько участников спасательной операции подкосило это проклятое место и запах сожжённых тел, о котором говорили все без исключения побывавшие там. По сути, любовь к матери уберегла меня от жутких сцен пожарища, шока и нервных срывов – будто незримая рука матери развела ту беду и меня…

Вот так в тот памятный день 4 июня 1989 года я «проворонил» самую большую транспортную катастрофу XX века и не стал её летописцем.

Но я ни разу не пожалел о своём выборе – поездке на турбазу к маме на вместо «репортажа века» из Улу-Теляка. Я не жалею, что упустил редкий и единственный в своей жизни шанс – стать первым репортёром на ЧП всемирного масштаба и даже попасть после этого в большую прессу. Шанс, надо сказать, горький на фоне жертв Улу-Теляка, какого не пожелаешь никому…

Но главным было: в тот день я не предал мать. Не предал ради её любви ко мне и моей любви к ней, её стареньким щекам, натруженной и ласковой её руке, такой знакомой и тёплой, гладившей меня в детстве.

В тот день я сделал, может, главный для себя выбор: любовь к ближним важней всех репортажей на свете!

    Виктор Савельев.

ТОТ МАЛЬЧИК В МАТРОССКОМ КОСТЮМЧИКЕ…

Странная дата

Вчера был грустный день, который в 1904 году, ровно 90 лет назад, в России был воспринят как праздник: 30 июля (по новому стилю это 12-е августа) в царской семье родился наследник – цесаревич Алексей. Будучи далёкими от всякого монархизма, мы тем не менее не можем пройти равнодушно мимо воспоминаний, которые публикуются к этой дате. Маленький мальчик в матросском костюмчике – каким он предстаёт перед нами на фотографиях разных лет – что-то тревожит в нас и будит, как погасший лучик, во времена смуты и тяжёлой войны на миг озаривший Россию надеждой. Он был явно неординарным ребенком, и его наставник П. Жильяр вспоминал:

«Алексею Ник. было тогда 9,5 лет. Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие серые глаза, напоминавшие глаза его матери. У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. В маленьком капризном существе, каким он казался вначале, я открыл ребёнка с сердцем от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал…»

Мальчика в матроске в возрасте 13-ти лет расстреляли со всей семьёй в Екатеринбурге. И странно, странно было нам узнать, каким он был, только сейчас…

Я видел это место, где не стало этого мальчика и всех других, и доктора Боткина, который в тот день отказался покинуть царскую семью и был расстрелян «за компанию»… В то время об этом не принято было говорить, и непонятно почему немолодой грузный преподаватель, устало потирая стёкла очков, вдруг «не по теме» стал рассказывать в аудитории о последнем дне Романовых нам, молодым журналистам, приехавшим на сессию в Свердловск. Тогда стояло душное уральское лето – быть может, такое же, как то лето 1918-го года, когда в Екатеринбурге под корень решили вырубить романовский род…

Та самая публикация…

– Где это случилось? – не выдержав, прервал рассказчика кто-то из нас.

Преподаватель криво усмехнулся и долго глядел в широкое солнечное окно.

– Да в двух минутах ходьбы отсюда: у Исетского пруда, – наконец вымолвил он. – Вы там, небось, гуляли. Помните на берегу скульптурную группу с флагом? Она как раз смотрит на дом с подвалом, где расстреляли царя. У нас его зовут ипатьевским, по имени тогдашнего владельца. Если вы войдёте в этот дом, то посредине увидите лестницу, которая ведёт с первого этажа вниз – в полуподвал. Про эту лестницу один местный большевик написал книгу «Двадцать три ступени вниз» – потому что для расстрела всю царскую семью повели по этим ступеням. Им ничего не сказали о цели этого спуска – просто объявили, что внизу будет зачитано сообщение. Если вы спуститесь по этим ступеням, то пройдите по коридору налево – в самую дальнюю комнату. Там их и усадили на скамью у стены: царя, царицу со всеми детьми, а солдаты встали напротив… Весь текст указа был составлен так, чтобы слово приговора «расстрелять» было последним… В молчании Николай Второй и все слушали вступительный текст: «За кровь, безвинно пролитую на Ходынском поле, за тысячи замученных политкаторжан…», – никто ещё не понимал, к чему клонит документ. При слове «расстрелять» солдаты по договорённости дали залп по сидящим на скамье… Николай Романов оказался самым крепким – он ещё пытался встать навстречу пулям…

…В молчании мы вышли из университета. Сиял и пел июньский день, звенели трамваи.

– Не может быть, – сказал Борька Минеев, мой однокурсник и друг из Нижнего Тагила. – Я точно знаю, что царскую семью расстреляли не здесь, а на шахтах в Алапаевске. Мой хороший товарищ собственными глазами видел в архиве освидетельствование и описание в шахте тел братьев царя, семьи…