Большая книга интервью. Интервью разных лет. Беседы с Федором Конюховым. Такой большой и загадочный Китай.

– И все же вернемся к фобиям. Когда вы говорили о страхах горожан, вы имели в виду москвичей?

– А Москва ничем не отличается от других больших городов, я имею в виду мегаполисы – здесь фобии одинаковы, разницы никакой. Иное дело небольшие города и селения – там будут отсутствовать боязнь спуска в метро или страх высоких зданий, который у кого-то возникает на 10-м или 15-м этаже. Фобии, конечно, зависят от условий, в которых проживает человек. Но в значительной степени и от личности самого индивида. И от нагрузки, которую несет человек. И тут стоит задуматься. Дело в том, что нас с детства обучают, что надо чистить зубы, держать тело в чистоте, то есть обучают гигиене. Но есть такие понятия, как психогигиена и психопрофилактика. Вот об этом, к сожалению, никто никогда не думает. Любой человек – я не перестаю это повторять – знает, какой у него размер обуви, какой размер одежды, насколько он силен. Но в то же время он совершенно не представляет, как его психика среагирует на ту или иную чрезвычайную ситуацию. То есть свои физические данные человек знает, а о психологических возможностях не имеет понятия. И, к сожалению, часто даже не хочет знать. Опять же при физическом недуге мы тут же бежим к врачу. Тот же аппендицит – это обязательно поход к хирургу. А если бессонница или какие-то другие психические расстройства – так к специалисту в последнюю очередь. То есть голову мы доверяем кому угодно – к сожалению, это так! – начиная от гадалок…

Конечно, сейчас в психоневрологические диспансеры к специалистам стало обращаться больше народу. Я думаю, если сравнивать с 90-ми годами, где-то процентов на 50. Однако общее количество обращений учету не поддается. Потому что часть населения с определенными проблемами приходит к психологам – это вообще нигде не учитывается. Или идут к той категории людей, которые называют себя психотерапевтами, хотя на самом деле таковыми не являются. Потому что психотерапевт в России – это в первую очередь врач с высшим медицинским образованием и специальностью психиатра, потом прошедший дополнительное психотерапевтическое обучение. По сути, психотерапия – это субспециальность психиатрии. Возьмите пример Франции. Там тоже многие называют себя психотерапевтами. Но когда французский пациент приходит на прием, он сразу спрашивает: «Вы какой психотерапевт: который может выписать рецепт или который не может?». Ибо тот, кто выписывает рецепты, – это врач, а если человеку не дано такого права – это уже какая-то другая специальность, не медицинская. То есть, у них это дифференцируется…

– А что конкретно понимать под психогигиеной?

– Прежде всего, надо сочетать разумный режим труда с полноценным отдыхом. Работоголиком быть не стоит, это не модно сейчас даже на Западе, где люди стали очень беречь свое здоровье, вести здоровый образ жизни. Желательно получить консультацию у специалиста, обследоваться, пройти тестирование: ведь вы должны знать, какая у нас нервная система, ваши психические возможности, какая работа вам подойдет и т. д.

– Наверное, важно не допускать психологических перегрузок?

– Приведу пример по нашей работе на чрезвычайных ситуациях. Там ведь не только пострадавшие, но и врачи, оказывающие помощь, подвергаются жутким психологическим страданиям от картин смерти, разрушений, горя людей. К примеру, у нас есть один врач, который тяжело переживает эти ситуации. И если мы замечаем, что он начинает раздавать потерпевшим лекарства, которые сам принимает, дает им деньги, свою одежду, то понимаем: надо немедленно отстранять от работы этого врача. Важно не перейти предел, за которым следует срыв…

– Выезды на чрезвычайные ситуации, наверное, позволили психиатрам накопить бесценный опыт?

– А весь опыт психиатрии накопительный. Возьмите Беслан – мы работали там буквально на пятый час после захвата террористами школы. Тут же стали разворачивать те службы, которые нужны, готовили отделения для психосоматических расстройств, говорили, что обязательно нужен «горячий телефон» для населения. Многие вначале смотрели на это со скепсисом: «Да это ж Беслан, кто ж будет к вам обращаться…». Но люди потянулись к врачам. В первый день пришел парень лет восемнадцати и сказал: «Я самый главный в семье. Но я не могу у вас сейчас оставаться и жаловаться на свои переживания, потому что здесь мои соседи в очереди стоят. Можно, я приду в три часа ночи, когда никого не будет?». Да, действительно, в первый и второй день он ходил к нам только в три часа ночи. А на третьи сутки он начал приходить днем, поняв, что заниматься своим психическим здоровьем – это правильно. А скрывать – это неправильно…

– Коль коснулись чрезвычайных тем, скажите, почему в России такой высокий уровень самоубийств или, как их еще зовут, суицидов…

– Уровень суицидов, действительно, высок, по нему нас опережает лишь несколько стран, в том числе, насколько я помню, Литва. Мы сейчас по заданию Всемирной организации здравоохранения пытаемся осмыслить причины и на процесс воздействовать. Однако замечу, что само по себе суицидальное действие (то есть, попытки совершения суицида) не всегда является психическим заболеванием. Разумеется, есть люди с более стабильной психикой и, наоборот, более подверженные, которые чаще доводят свои попытки до конца. Однако проблема эта шире медицинской – потому что в одних ситуациях, в одних микросоциальных средах суицид считается приемлемой мерой, приемлемым исходом из ситуации. А в других – наоборот: это считается исключающим. Даже различные религии относятся к суициду по-разному. Известно из научного наследия физиолога Ивана Петровича Павлова, что в Китае в определенной среде были люди, которых можно было купить – за деньги они были готовы вместо тебя пойти и совершить суицид. Поэтому это вопрос и социальный, и традиций, и даже определенных этнических групп, которые я здесь не стану называть.