Честь имею. Крах империи

– Ну и пусть… Зато не страшно было бы. Сейчас вечерами, когда мама играет на фортепиано, а мы песни поём, то я сажусь подальше от неё, вдруг котёнок снова прыгнет.

– Песни… То-то же песни! Что ещё остаётся?! И это после 12 лет верного служения Отечеству, – явно отцовскими словами проговорила Анна.

– Да… – сокрушённо покачала кудрявой головой Галя, – После 12 лет! Папа так сильно… так сильно переживает, что, прям, до слёз жалко его, правда, не показывает своё сокрушение, но мы-то все это видим и сочувствуем ему.

Лариса мысленно подумала: «Песни и переживания! Девочки весёлостью скрывают тяжёлую обстановку в семье, – оставление отцом должности гласного городской думы. Не очень-то весело сейчас у них. Надо бы поддержать девочек!». – Скрытые молчанием слова Ларисы подтвердила Галина.

– Папа говорил, что не за горами 21 октября – великий российский праздник – восшествие на престол Его Императорского Величества, Государя Императора Николая Александровича. План торжества писал, а теперь вот… всё насмарку.

– Не переживайте, девочки, праздник-то всё одно никуда не денется. И гуляния будут и музыка.

– Будут… Как бы ни так… Как никак в конце октября восшествие-то, может и снегу насыпать, не приведи Господи… Сибирь… одним словом. Нет, девоньки, – тяжело вздохнула Галина, – вовсе ничего и не будет, разве что спектакль какой-нибудь новый в театре поставят… да цирк со своей всем надоевшей программой выступит… всё одно, да одно… ничего нового. Я уж туда и ногой полгода не ступаю… Вот и все развлечения, а дома так скучно, так скучно, вот мы и приехали к тебе, Ларочка. С тобой, прям, так хорошо и спокойно. А бал… так о нём теперь придётся и вовсе забыть. Ни потанцевать, ни повеселиться… и господа офицеры… не будут приглашать нас на вальс. А так хочется, – прикрыв глаза и тяжело вздохнув, тоскливо проговорила Галина. – Да и папеньке сейчас не до балов, всё больше своим заводом занимается. Он он ему хуже горькой редьки. Так прямо и говорил: «Надоел уже этот завод хуже горькой редьки!» А мама ответила: «Надоел, так возьми и подари кому-нибудь. По миру пойдём с протянутой рукой… Там тебе и воля и свобода! Никаких забот! Только дети у нас, не о себе думать надо, а о девочках!» Папа тогда сразу и перестал хандрить. Сейчас песни поём и на музыке играем.

– А я на балу в честь дня рождения Государя Императора Николая II танцевала с Олегом Николаевичем Свиридовым. Какой прекрасный и обходительный он человек. И вот теперь всё, – развела руками Анна, – вряд ли когда ещё придётся…

– Так и состариться можно, нам уже семнадцать скоро, – поддержала сестру Галина.

– Девочки, а я думаю, что бал всё-таки будет. Как-никак день восшествие на престол Его Императорского Величества, Государя Императора Николая Александровича, – успокаивая сестёр, проговорила Лариса.

– Бал-то, может быть, и будет, только, кто ж на него пригласит поручика. Если всех поручиков приглашать, то тут не зал будет нужен, а огромная казарма. Благо бы ещё князь или граф, а он из простых обедневших дворян.

– О ком это ты, сестрёнка? – спросила Анну Галина.

– Тебе-то что? Твой Абуладзе обязательно будет, как-никак князь, а Свиридова и на порог не пустят… – всхлипнула Анна. – Слышала, бал будет не в театре, а в доме нового городского головы Морозова… по приглашениям. А тот, говорят, вообще какой-то старообряда… Молодёжь не особо жалует…

– А к тебе они не приходили? – остановила разговорившуюся сестру Галина.

– О ком это ты? – прекрасно поняв, кто интересует подругу, но «написав» недоумение на лица, спросила Галину Лариса.

– Не о Морозове же, Ларочка, – удивилась Галина. – Мы спрашиваем о поручиках Абуладзе и Свиридове.

– Вот и цель прихода девочек, разузнать о Свиридове и Абуладзе, – мысленно проговорила Лариса, ответив, – последний раз я видела их в Успенском соборе в день тезоименитства Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны. Это было 22 июля… и с тех пор я всё одна и одна.

– Так ты разговаривала с ними? – с тревогой в голосе воскликнула Галина.

– Нет, я просто их видела… Они постояли, помолились, а потом ушли… ещё раньше нас с папенькой.

– А что же не в полковой церкви-то?

– А мне почём знать? Верно от того, что в соборе красиво и поют аж за душу берёт… Там много было офицеров, разных там поручиков и капитанов… Я особо-то не приглядывалась… Мне оно ни к чему заглядываться на молодых офицеров… оно мне не нужно…

– Конечно, помолиться за здравие Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны… – облегчённо вздохнула Галина, – а иначе, что им делать в соборе… Служба у них в полку ежедневная… и своя церковь есть.

– Девочки влюблены, – проговорила Лариса внутренним голосом, – Анна в Свиридова, а Галина в Абуладзе. – Хорошо, когда есть любовь, но этого мало, односторонняя любовь нередко трагична, так пишут в романах, надо быть любимой, это главное! А я?.. Как быть? Я люблю Олега Николаевича, – Лариса зарделась. – А теперь… Теперь я не могу, не имею права его любить. Его любит Анна. Тогда, кого же мне любить? Абуладзе что ли, но он такой важный и противный, да и Галина влюблена в него. Ну и… Никого не буду любить… Вот! Ну их всех… зазнаек. – Почему зазнаек, Лариса не подумала. Сказала, зазнаек, вот и всё!

– Ах, да! Совсем забыла! – сбросив тревожный груз с души, продолжала говорить Галина. – На днях мы с маменькой посетили московские торговые ряды на Любинском проспекте. Заходили в магазин «Проводник». Чего там только нет… всё, что пожелаешь, – ленты и платья, шляпки и французская обувь – ботиночки с высокой шнуровкой и кожаные туфельки, и даже украшения. Нам маменька купила много-много всякой всячины, вот, например, – потянув цепочку, висевшую на шее и, вытянув из глубин платья с мизерным вырезом под горло, кулон, уложила его на ладонь и показала Ларисе. – Такие кулоны состоят из двух половинок с секретным замочком, в них можно вложить две маленькие фотографии. Свою я уже вложила, а вторую пока не могу раздобыть. У тебя нет её, Лариса?

– Тебе нужна моя фотография? – удивилась Лариса.

– Прости, Ларисонька, мне нужна фотография Шота, – смущаясь, ответила Галина. – У князя Пенегина, твоего папеньки верно есть фотографии всех его офицеров.

– Не знаю, – пожала плечами Лариса. – Может быть, и есть, но в семейном альбоме нет фотографий офицеров его нового полка. Фотографии надо спрашивать в канцелярии полка. Только кто же нас туда пустит? И уж верно, я даже уверена, что секретно это.

– Да, да, конечно! Я не подумала, извини, – склонив голову, тихо проговорила Галина.

– А мы тебе, Ларочка, подарок принесли. Купили в тот день, когда были в московских торговых рядах, – вступила в разговор, доселе молчавшая Анна, и, вынув из своей дамской сумочки небольшой свёрток, подала его в руки подруги.

– Ах, как приятно! – воскликнула Лариса, развязывая алую шёлковую ленту, бантом стягивающую картонную коробочку.

В коробочке лежала шкатулка с лаковым рисунком на крышке.

– Тебе нравится, Ларисонька? – смущаясь, проговорила Анна.

– Она прелесть! Я давно о такой мечтала! Ах, какие же вы милые, девочки! Спасибо! – восторженно проговорила Лариса, и поочерёдно поцеловала подруг в пухленькие щёчки.

– А ты открой её, – сказала Галина.

Открыв шкатулку, Лариса увидела кулон на серебряной цепочке, точно такой, какой минуту назад показывала Галина.

– Девочки… но это очень дорогой подарок… Мне даже как-то неловко принимать его… и праздников сейчас никаких нет.

– Вовсе и не дорогой, он же не золотой, а всего лишь серебряный. А праздник был…

– Какой? – удивилась Лариса. – Разве что день рождения, так он будет через три дня. Я уже и пригласительные билеты приготовила, завтра буду рассылать.

– Твой приезд в Омск праздник! Нам, знаешь, как хорошо с тобой… Ты самая лучшая наша подруга, а других у нас вообще не было. Для нас это праздник, вот мы и решили подарить тебе подарок, чтобы ты всегда-всегда помнила наш первый день!

– Девочки… Ну, что вы?.. Мне совсем неловко! Вы мои подруги, и это главный для меня подарок! Не забываете меня, большего мне и не надо. А подарок… Хороший он, очень! Спасибо, милые мои! – Лариса поцеловала сестёр в их пухленькие щёчки. – Кулончик я сейчас надену, – вынув из шкатулки кулон, Лариса надела его на шею. – А в шкатулочку буду собирать всякие красивые разности.

За час до прихода автомобиля за сёстрами, приехал домой Григорий Максимович. И сразу, как только девочки поздоровались с ним, полковник сел в кресло напротив них, расслабился после напряжённого служебного дня и проговорил:

– Интересный случай вчера произошёл, а сегодня о нём весь полк только и говорил, а виной всему был поручик Свиридов.

Анна насторожилась, предполагая услышать от полковника что-то нелестное в адрес Олега Николаевича.

Пенегин улыбнулся, увидев, как напряглась Анна, и спокойно продолжил свой рассказ:

– Кто бы мог подумать, на вид такой спокойный и рассудительный и нате вам, такое отчудил, что все диву даются, – Григорий Максимович, – любитель пошутить и встревожить нервы слушателей, приумолк, неторопливо разгладил усы и хитро посмотрел в глаза Анны. – Все так и говорят, так и говорят: «Ай, да поручик! Ай, да Свиридов! Ни дать, ни взять – герой!»

Лицо Анны ещё в самом начале – лишь только Григорий Максимович упомянул Свиридова, загорелось румянцем, а тут воспламенилось, как раскалённый в горне металл.

– Шёл он вчера со службы домой, местный он – омич, в своём доме живёт… Погода препаршивая, дождь холодный, слякоть… разговаривает с другом своим Абуладзе… о чём мне неведомо, но дело молодое… ясно, чем голова занята… – Григорий Максимович вновь хитро посмотрел на Анну. – На подходе к своему дому увидели мокнущую под дождём молодую беременную женщину. Интересно им стало, что это она в такую вечернюю промозглую пору в тонком платьишке под дождём трясётся. Подошли, поинтересовались. Та им и сказала:

– Свёкор из дому выгнал. В чём была, в том и выпроводил за порог. А муж даже и не заступился.

– Вот оно что? – вскипел Абуладзе.

Ясное дело, – горец.