Честь имею

– Где дом твой? – спросил её.

– Указала она дом, из которого её выгнали. Двинулся в его сторону Шота, а она его остановила.

– Не надо, господин офицер, не ходите. Вам-то оно ничего, а мне хуже будет. Я покуда здесь постою, может быть позовут в дом-то, не звери поди.

– Ну, как знаешь, – ответил Абуладзе и направился, было, прочь. Да только тут вступился за девушку Олег Николаевич.

– Не гоже так, – сказал, – чтобы женщина, ребёнка ждущая, под дождём холодным стояла, в тонком платьице с непокрытой головой. Простудится, заболеет и ребёнка скинет.

Снял он с себя плащ, укутал в него молодуху и, приобняв, чтобы не поскользнулась на скользкой жиже и не упала, повёл в свой дом. Вот такой он наш герой, прапорщик Свиридов.

Анна зацвела глазами и всем разрумянившимся лицом. Под стать её возвышенному тонусу была и Галина.

– Шота тоже не ударил лицом в грязь, – пела её душа.

– И что… так сейчас и живёт у Олега Николаевича? – спросила отца Лариса.

– Обогрелась, чаем горячим её накормили, переспала ночь, а утром за ней пришли муж её и свёкор. Прощение просить стали. Она, ясное дело, простила и ушла с ними.

– Интересно, что это вдруг? – проговорила Лариса.

– Шота ночью наведался в тот дом, что-то сказал, вероятно, пригрозил судом и тюрьмой, так я думаю, вот и прибежали утром – спозаранку. Когда молодуха-то уходила, Абуладзе сказал, что наведываться будет, и если что не так, то живо найдёт на них управу.

– Клянусь честью офицера и князя! – сказал.

Те, конечно, струхнули. Клялись, что всё исполнят в лучшем виде, и накормят, и обнову купят, и ребенку, что в дом с родами войдёт всё нужное справят.

– Смотрите у меня! – погрозил им пальцем Шота. Те поясно поклонились ему и поспешно удалились, укутав женщину во всё тёплое.

– А всё-таки интересно, что произошло? За что свёкор изгнал сноху из дома? – пожала плечами Лариса.

– Вот тут-то самое интересное, – ответил ей отец. – Чем-то не по нраву пришлась свекрови жена старшего сына. Безропотный он был, во всём слушался своих родителей, крутили они им, как хотели. Надумала хозяйка свести со свету молодую, знамо дело, мало кому из свекровей по нраву приходятся их снохи. Сговорилась со знахаркой, что, мол, сляжет, а та укажет, что порчу на неё навела сноха. Как сговорились, так и решили провернуть дельце злое.

В один из дней хворь одолела хозяйку, обезножила она. Домочадцы и так за ней и этак, не помогают их хлопоты и забота, мало того – онемела, ни губами пошевелить, ни глазами моргнуть. Попа позвали, тот осмотрел женщину и сказал, что болезнь её от сатаны. Принялся лечить, – крестом махал, молитвы шептал, взял деньги и ушёл, сказав, что через день на поправку пойдёт. Только день прошёл, за ним второй, нет улучшения. На третий день позвали знахарку. Пришла знахарка в тот дом, склонилась над «больной», ощупала её с ног до головы, что-то пошептала и уверенным тоном промолвила:

– Срочное лечение нужно. Болезнь не простая. Кто-то из членов семьи испортил её.

– Ах, да ох!

– Кто, да пошто?

– Зачем, да почему? – заохал, застонал и завоспрошал весь домашний люд.

– Не тужите и не охайте, человеки! Дело трудное, но поправимое. Прежде узнаю, кто её испортил, а потом приступлю к изгнанию демона, – ответила знахарка и потребовали принести ей стакан воды, горящий берёзовый уголёк и чистое полотенце.

Всё было исполнено быстро. «Медицинское светило» приступило к лечению.

Дом замер и все домочадцы с тревогой воззрились на знахарку, а та в воцарившейся тишине стала что-то нашёптывать над стаканом воды, а потом бросила в него раскалённый уголёк. Лёгкое шипение пролетело по-над комнатой, и знахарка, набрав в рот воду, выплюнула её в лицо «больной», та вздрогнула, открыла глаза и тихо произнесла: «Где я? Что со мной?»

Знахарка утёрла лицо «возродившейся» женщины полотенцем и проговорила:

– Нечистая сила изгнана. Все это видите. А испортила её она, – знахарка повернулась к жене старшего сына и указала на неё пальцем.

Хозяин тотчас бросился на сноху и чуть ли не с кулаками вытолкал её из дому в дождь и холод. Сын его – муж бедной оговоренной женщины, не вымолвил ни слова в защиту своей жены.

Беременная, без копейки денег и без тёплой одежды женщина вышла со двора на улицу, где её и увидели наши герои-офицеры.

Вот такая нынче произошла история, дорогие мои. И это в славном городе Омске! – закончил рассказ Григорий Максимович. – Кабы не Олег Николаевич и Шота, быть бы беде, померла бы от простуды молодая, ни в чём не повинная женщина. Объявил я им нынче в офицерском собрании благодарность. Достойны они похвалы! Достойны!

Князь Пенегин специально рассказал эту историю близняшкам, так как знал, каждый из героев давно трогает душу сестёр. Этим он хотел возвысить их в глазах девушек и сказать, что офицеры достойны их внимания. Но не знал, что заставил набатом биться сердце своей дочери. К одному из героев рассказа она была неравнодушна.

Глава 3. Конфликт

Щегольскую четырёхместную коляску фаэтон на рессорном ходу, вызывая зависть даже у зажиточных граждан города, резво катили по главному проспекту города два рысака гнедой масти, волосяной покров которых отливал на солнце тёмно-коричневым лаком.

В коляске сидели четверо, – на переднем сиденье спиной по ходу движения две юные прелестные девы в пышных платьях, милые головки которых украшали шляпки с широкими полями, украшенными шёлковыми лентами и искусственными цветами из шёлка, – это были Анна и Галина. От ветра их шляпки удерживали белые шёлковые ленты, прикреплённые к внутренней стороне тулье и подвязанные на подбородке. На втором сиденье лицом к сёстрам сидела Лариса и Свиридов, оба были одеты по-праздничному – княжна в пышное розовое платье с круглым скромным вырезом почти под горло, поручик в парадном мундире. Управлял коляской Абуладзе, он вёл её на южную окраину города, где в четырёх километрах от его центра – на Семинарской площади между улиц Скаковая и Лагерная в короткий срок были построены павильоны 1-й Западно-Сибирской сельскохозяйственной, лесной и торгово-промышленной выставки.

– Шота, и где это ты добыл такую чудесную коляску? – уже в который раз спрашивал друга Олег.

– Купил, дружище! Купил! – отвечал Шота, при этом непременно повторял уже в десятый, а может быть и двадцатый раз. – А к ней двух рысаков. Теперь вот и сена заготавливать больше надо, благо есть, где хранить, – усадьба большая.

Князь Абуладзе жил в своём доме, купленном им в центре города ещё во время учёбы в военном училище. Дом был кирпичный, двухэтажный с пристройкой для прислуги. При доме был большой сад, а так же конюшня и сарай для хранения сена и хозяйственного инвентаря, что позволяло очень богатому грузинскому князю содержать лошадей для выезда и для служебных надобностей.

Князю страсть как хотелось погнать лошадей рысачим махом – самым быстрым видом рыси, присущим только рысакам в силу особенностей строения их скелета, но загруженность улиц города людьми и повозками, позволяла вести лошадей только шагом – четырёхтактным коротким аллюром, при котором следы от задних ног находились на большом удалении от отметин передних копыт. Горожане спешили на торжественное открытие выставки.

Приближаясь к Чернавинскому проспекту, – на пересечении улиц Тарская и Александровская, офицеры и их девушки стали свидетелями громкой ссоры двух женщин. Абуладзе пришлось приостановить лошадей, так как на зрелище собралось много народу, и проезд на коляске был крайне затруднителен.

– Вы посмотрите, люди, до чего дошло. Эта хамка, сколь ей ни говори, всё одно на своём стоит. Пироги пекёт, весь дом задымляет. Вздохнуть нечем. Гляньте вон в окно-то… видите дымище какой, а внутрях… так там сам чёрт рога себе переломает… от невидимости в избе, прям, что пожар… не иначе. А ей хошь бы што! Она, видите ли, пироги на продажу пекёт, а мне помирать… Так ли чё ли! Я вас спрашиваю! – крикнула в собравшуюся толпу зевак. – Молчите. То-то же! Ну, молчите… Чёрт с вами со всеми!.. А всё ж таки гляньте, во что она превратила мою избу! Да, что ж это такое делается? Когда ж эта проклятая торговка съедет с моего дома. Гоню её, а она только похохатывает и оскорбляет меня, называет злыдней, нахалкой и другими погаными словами. Тфу на неё, басурманку окаянную!

А виновница ссоры стояла, подбоченясь, и ухмылялась, но когда домохозяйка стала надвигаться на неё с кулаками, повернулась в ней задом, задрала подол сарафана, сдернула с себя штаны и, прихлопывая себя по голому заду, затараторила: «Вот тебе, а не съезд с квартиры! Вот тебе! Вот тебе!»

Анна и Галина зарделись и, прикрывая глаза руками, прыснули со смеху.

– Стыдно-то как! Стыдно! – проговорила Лариса, ухватив за руку сидящего рядом Свиридова.

– Опять что-то не поделили, – коротко хохотнул Абуладзе. – И ведь что удивительно… ладно бы в доме поругивались, так нет, надо на улицу выйти, чтобы все видели и слышали, как они друг друга оскорбляют и за волосы таскают, на потеху мужикам и на страх детей. Вон… детишки-то жмутся к забору. И где только такие слова выискивают, не каждый мужик найдёт такие. Чудной у нас народ – бабы! Денщик мой Прохор рассказал, на прошлой неделе они в суде меж собой разбирались и вот снова. Забавные истории меж ними происходят. В один день волосы друг у друга рвут, на другой вместе песни поют. Вон та молодуха, что… в цветастом сарафане, – Шота кивнул головой в сторону женщины оголившей зад, – жаловалась судье на свою квартирную хозяйку, с которой сейчас опять сошлась в ссоре, что та позволила себе обругать её и даже назвать «воровкой и «арестанткой».

Хозяйка не ожидала, что в суде будет держать ответ, оправдывалась торопливо и сумбурно, не приводя веских доказательств своей безвинности.

– Господин судья, ведь понапрасну только суд она беспокоит, – говорила квартирная хозяйка, – мы с ней кажный божий день ругаемся, так и будем из-за каждого слова в суд ходить?! Негоже этак-то! Когда ж вам, господин судья, тогда разбойников-то судить? Их-то вон, в газетках прописывают, што ни день, то всякие разные… то грабют, то убивают, а тут за слово какое в суд… Так, чтобы ей неповадно было, изгоните, господин судья, эту нехорошую женщину из моего дома, сама я уже из сил выбилась, а не уходит она… миром прошу её – Господом Богом, ни в какую не уходит. И што она присосалась к дому моему, ежели бы я знала, какая она склочная баба, разве ж пустила… ни в жизть… вот вам крест! – перекрестилась, прямо глядя в глаза судьи, как на икону.

– Прекратить! – строго прикрикнул судья. – Мне здесь твои разглагольствования не к чему слушать. Отвечай по делу жалобы на тебя. Оскорбляла, али как?

– Господин судья, да как же я могу-то. Обе мы пьяницы. Вот и сегодня, как сюда идти, выпили и поругались… А и не могу я сама на себя наговаривать… Нет такого закону, чтобы самую себя распластывать перед вами, господин судья. Пущай она споначалу докажет, что я чего злыдного противу её имела.

– Прекратить! Иначе я прикажу выпороть тебя и посадить в тюрьму! – уже более строго и громче проговорил судья.

– Так я ж и говорю… поругались мы, – вновь стала оправдываться подсудимая. – А вчера вместе ходили в гости. Всё было хорошо. А потом поругались, и она ударила меня два раза. Так я же не побежала жаловаться на неё. Вместе пили и ежели я её как и назвала, так то не от злобы, а по сути дела её… Вот, смотрите, господин судья, – женщина склонила голову, – проплешина. Она сук… прости мя, Господи, – перекрестилась, – супостатка этакая цельный клок с головы моей выдрала. Так я что ж… стерпела… не пошла в суд жаловаться, а она, видите ли, за одно слово, какое уж и не помню, может быть, и было чего… хотя, врёт она, вот вам истинный крест, – снова перекрестилась, – в суд побежала…