– Может, но ящерицы валялись у меня под подушкой. Француженка посоветовала отнестись ко всему философски. Сказала, что это стихийное бедствие нужно просто пережить. И я была согласна пережить… и суку-хозяйку, и выходки ее дочери, и надменную физиономию ее сына, и… черт с ними… даже этих африканских уродов. Но по отдельности. А всех вместе… Это было чересчур. Особенно выкопанная из могил деревянная и каменная нечисть.
– Никому, кроме вас, она не досаждала? Никто больше не слышал голосов?
– Я не знаю. Тот молодой парень, приятель мужа хозяйки… он тоже выглядел подавленным. Он как будто все время к чему-то прислушивался.
– Вы говорили с ним об этом?
– Лишь однажды. До этого я с ним и парой слов не перекинулась, так – махали друг другу рукой издали, улыбались при встрече: на кухне, в саду или за обеденным столом. Но вчера утром, когда я относила в стирку грязные вещи… в тот маленький домик, где стоят стиральные машинки… я увидела его. Он сидел в углу, на корточках, положив голову на колени. Я окликнула его, и он испугался. И глаза у него были несчастные. Он сказал, что дом его напрягает. Что он не может находиться там долго.
– И это все?
– Мы немного поговорили об Африке, куда бы не хотели попасть ни он, ни я. На этом все и закончилось. Ужасно чувствовать себя никому не нужным персонажем, чье присутствие только терпят.
– Отчего же вы не уехали?
– Тео было не вытащить отсюда.
– Поэтому вы скандалили и напивались?
– Тео было наплевать. Ему было наплевать на нашу поездку в Англию, а ведь там его ждали на презентации книги. Вместо этого он примчался сюда. За какие-то несколько дней он все забыл. Для него существовала только эта ведьма.
– А вы не преувеличиваете?
– В том, что она ведьма? Нисколько. Она управляет здесь всем – людьми, вещами и животными.
– Собакой и двумя кошками?
– Это не единственные кошки. Есть еще одна.
– Я видел только двух.
– Все видели двух. Кроме меня. И, возможно, этого парня.
– А вы не поинтересовались у хозяйки, что это за третья кошка ошивалась здесь? Это же легко проверить.
– У меня не было желания разговаривать с ней. Ненавижу фальшивое радушие и показную доброжелательность. И абсолютно холодные и мертвые глаза в комплекте с доброжелательностью. Ей вроде бы все равно, как реагируют на нее остальные, но стоит только хоть кому-нибудь отвлечься… на другого человека или что-нибудь менее существенное… она тут как тут. И глаза сразу оживляются… Две раскаленные кочерги, вот что такое ее глаза! Так и норовят ткнуть тебя и прожечь кожу до кости. Оставить рубец на долгую память.
– То есть если бы покойная была… скажем, предметом… она была бы раскаленной кочергой?
– Почему? Вы невнимательно слушаете. Я говорила всего лишь о ее глазах. У вас странный метод ведения допроса.
– А у вас богатое воображение. От природы? Или развилось само, в процессе употребления горячительных напитков? Или это были не только напитки?
– Что вы имеете в виду?
– Вы знаете, о чем я. В этой тихой заводи полно юных натуралистов, шпионящих друг за другом. Все что-то видели, слышали и случайно находили.
– Быть может, общими усилиями им удастся найти и убийцу?
– Не исключено. Вы ведь не присутствовали на фейерверке в саду?
– Нет. Я почувствовала себя неважно и осталась в доме.
– Который вы так ненавидите?
– Ну хорошо… Я расскажу вам, как было дело. Я расскажу вам то, что помню. А помню я не так уж много – все из-за виски. Когда эта престарелая француженка утешала меня и советовала отнестись ко всему философски, мы пропустили с ней по стаканчику. После виски мне немного полегчало, чувство тревоги стало не таким острым. Конечно, злость на Тео никуда не делась, и я решилась повторить алкогольный опыт.
– Вдвоем с француженкой или сами?
– Кое-кто к тому времени уже пристроился к столам с выпивкой, так что это не было похоже на «надираться в одиночестве».
– Когда же вам полегчало окончательно?
– Когда я высказала вслух все, что думаю об этой стерве. Мне сразу стало лучше. Намного, намного лучше. Мы еще поболтали с русской, а потом я отправилась в дом, за виски.
– Решили выпить еще?
– Решила избавиться от остатков дурного настроения. И от этой напыщенной свиты уродов заодно. Мне никого не хотелось видеть. Даже Тео. Мне хотелось заснуть и…
– Не проснуться?
– Проснуться в другом месте. Жаль, что это было невозможно.
– Но попытаться стоило?
– Мое пребывание здесь и так сплошные попытки. Принять ситуацию, обуздать ситуацию, пустить ситуацию на самотек… Вот и тогда я попыталась прорваться на кухню, к хозяйскому бару, но кухня уже была оккупирована ведьминым муженьком и его приятелем. Первый жаловался на жизнь, второй пытался его успокоить.
– Жаловался на жизнь?
– Он был в бессильной ярости. Оказывается, ведьма и его скрутила. Лишила воли и самостоятельности. Единственное, что ему оставалось, – проклинать собравшееся здесь светское общество.
– Так уж и проклинать?
– Это был всплеск неконтролируемой ревности ко всем. Даже своего приятеля он обвинил в тайных симпатиях к ведьме. Неприятный жалкий разговор жалких людишек.
– Но вы его с удовольствием подслушали?
– Без всякого удовольствия. И… я не подслушивала. Меня хватило ровно на минуту, а потом я отправилась в холл на первом этаже.
– К каменным истуканам, которых вы так ненавидите?
– М-мм… Мне показалось, что я видела там несколько бутылок… Где-то в доме, помимо кухни, был целый арсенал бутылок…
– И как? Арсенал обнаружился?
– Обнаружился старший сын этой суки-хозяйки. Он стоял у мерзкой зулусской лодки… той, что служит здесь журнальным столиком. И вертел в руках сверток.
– Сверток?